Кабахи

Лежала рядом с ним охваченная трепетом девушка и ждала… Ждала того, что должно было сразу отрезать все тропинки, ведущие назад, обозначить рубеж новой жизни, нового мира, в котором все земные ценности окажутся внезапно измененными.

А Закро медлил.

Борец, которого ни один противник не мог заставить коснуться ковра хотя бы плечом, лежал сейчас на мягкой, застеленной свежим крахмальным бельем перине, словно прикипев к ней обеими лопатками, и не осмеливался пошевелиться.

Постепенно Русудан успокоилась; дрожь унялась, щеки остыли, пот на лбу высох. Она замерла. Теперь она уже ждала хладнокровно, без волнения, примиренно.

«Запряглась в ярмо, так вези!»

Она откинула волосы на подушку, заложила руки под голову и опять застыла.

Закро зашевелился, повернулся на бок.

Русудан оставалась неподвижной. Она чувствовала дрожь охваченного жаром тела рядом с собой, ощущала на себе горячее дыхание, слышала стук колотящегося сердца.

Большая рука медленно поползла вперед, робко, осторожно скользнула к вырезу рубашки, потом, как бы испуганно, под нее и затряслась на упругой женской груди.

Русудан снова вся похолодела, покрылась гусиной кожей, все тело ее напряглось, наполнилось внутренней дрожью. Ей казалось, что она слышит, как протискивается через пересохшее мужское горло судорожно проглатываемая слюна; жаркое дыхание обожгло ей кожу на лице.

— Русудан!.. — прохрипел Закро еле слышно — голос отказал ему, он оборвал на полуслове и припал к ней пылающими губами.

Как ужаленная вскочила Русудан, оттолкнула его с силой к стене.

— Не могу! Не могу! О господи, не могу!

И как безумная выбежала в другую комнату.

У Закро на мгновение остановилось сердце. Долго, словно окаменев, оставался он в одном положении. Потом кровь вдруг прилила к вискам, глухой стон, похожий на вой раненого зверя, вырвался из его груди, он вцепился судорожно сжатой рукой в край одеяла, стиснул зубами угол подушки и беззвучно, по-мужски зарыдал.

Наутро Русудан показалась в дверях спальни.

Комната была полна табачного дыма.

Закро сидел у стола в одном белье; его едва можно было различить в густом тумане. Он смотрел неподвижным взглядом в одну точку и курил, изо всех сил затягиваясь папиросой.

Перед ним стояла тарелка, полная окурков, — последний, плохо погашенный, еще дымился. Рядом валялись две пустые коробки «Казбека». Третья, недавно начатая, была наполовину пуста.

Молодая женщина вдохнула с отвращением зловонный табачный перегар и закашлялась. Голова у нее закружилась, перед глазами заплясали разноцветные пятна. Ей показалось, что Закро сам висит в густом облаке, плавающем вокруг него.

Услышав кашель, борец посмотрел через плечо мутным взглядом на Русудан, стоявшую в дверях.

Русудан, не отвечая на его взгляд, с трудом подняла висевшую, как плеть, руку, провела ею по лбу, уронила голову на грудь, медленно, потерянно побрела к кровати и упала на нее, ища отдыха для измученного тела и исстрадавшейся души.

3

Новостей в Чалиспири в последнее время не оберешься — одна за другой!

Наскида внезапно ушел из сельсовета.

Эрмана возвысился — стал председателем сельсовета вместо Наскиды.

Возникла молодежная бригада.

Этого мальчишку с вонючим языком, Надувного, поставили начальником новой бригады.

Вместо Эрманы бригадиром стал Иосиф Вардуашвили.

Вернулся из дальних краев этот проклятый воришка.

Реваз пропал невесть где.

Шавлего стало не слышно и не видно, забросил колхозные дела — или отмежевался?

«И это странное, внезапное замужество Русудан… Впрочем, что странного… Вот Марта еще раньше вышла замуж. Да, вышла… И все случилось так, что я, Нико Балиашвили, играл лишь самую последнюю роль в комедии. Но самое удивительное все же — откуда у слюнявого, у Наскиды, взялось столько ума? Какой доброжелатель не пожалел для него совета вовремя, пока не поздно, подать заявление об уходе? Разумеется, справка о болезни, скрепленная подписью главврача районной поликлиники и круглой печатью, — самое лучшее средство, чтобы свалить с себя тяжелый груз. А уход с работы по собственному желанию открывает дорогу к следующей должности… Эх, а ведь уже была приготовлена лопата, чтобы вышвырнуть эту кучу навоза!

Немало грехов числилось за Наскидой.

Неустроенные дороги в округе.

Использование сумм, собранных по самообложению, на ремонт сельсовета.

Приобретение мягкой мебели для придания величественности своему «кабинету» — все с помощью того же самообложения.

Неравномерное, несправедливое распределение питьевой воды: у иных — краны во дворе, а жители нижнего конца села и все Енукашвили ходят за версту к роднику.

Постоянный и безудержный разгул, несмотря на неоднократные замечания и указания…

И, однако, Наскида вышел сухим из воды. Ловко, быстро, чуть ли не за один день устроил все свои дела. Продал дом, усадьбу — немалые денежки положил в карман… Как все поумнели! Любой болван умеет нынче обернуться — один я остался дураком. Только когда окажусь перед совершившимся фактом, у меня открываются глаза. Видно, чутье у старой собаки притупилось, запаздывает она со стойкой!»

Нико споткнулся, угодил ботинком в лужу, еще не просохшую после вчерашнего дождя, и мутная вода забрызгала ему широкую штанину. Он тряхнул ногой, как кошка — лапой, и продолжал путь.

«Ну вот — пожалуйста! Это ведь единственная и главная проезжая дорога в Чалиспири, и вся она в ямах и выбоинах. Точно перекопанное картофельное поле… Посмотрим, как себя поведет новый предсельсовета. Прежний худо ли, хорошо ли, а был мне покорен. А с этим… Еще, пожалуй, получится, что мы с ним ровня? Что, ровня? Как бы не так! Наскида был зажат у меня в кулаке, я вертел им как хотел. А этого молокососа… Этого птенца… Кто сказал, что нынче яйца курицу учат? Нико пока еще тот же, что был. Старый волк не позволит первому попавшемуся козленку нахально блеять, задрав хвостик, прямо ему в ухо!.. Только теперь уже придется о многом хорошенько подумать. Молодая кровь вечно бурлит, чего-то ищет, а перебродившая нелегко мирится с новшествами… Да, подумать… Но разве я прежде не думал? Думать-то я никогда не ленился. Дума — мать мудрости. Думать — никогда не лишнее. От избытка масла котел не заржавеет.

Чему этот рыжий шакал Тедо радуется? Отчего сияет его плоское, как лопата, рыло? Шепчется о чем-то с Маркозом. И других колхозников охаживает, старается изо всех сил. Давно уж он старается выяснить, придется ли впору ему кресло в моем кабинете. Ударил в нос запах надвигающихся отчетов и перевыборов — ну, и заволновался, теперь его не уймешь. Впрочем, кажется, я догадываюсь о причине твоего ликования, Тедо. Главному своему сопернику ты подсек ноги моей косой и уже торжествуешь победу… Только не слишком ли рано? Об одном ты забыл: счастье, о котором ты мечтаешь, под надежным замком, и ключ у меня в кармане…

Удивительно, право, — почему наша красавица агроном променяла науку на спорт? Впрочем, ведь и охота именуется спортом, охотники тоже спортсмены. Выходит, что мы товарищи по несчастью… Я и неукротимый внук неукротимого Годердзи… Два самых лучших быка в Чалиспири… А все же как этот длинноногий лис умудрился пробраться в курятник и утащить самую лучшую, самую любимую мою курочку, а я даже шороха не услышал! Теперь они хотят отделиться от Миха и получить еще двадцать пять соток — на долю охотника. Черта с два! Так поп Ванка обедню не служит! Отмерю этим, да зато отрежу у свекра. У них земли достаточно. Может, даже больше, чем полагается. Не переговорить ли с Эрманой?.. Эге! Переговорить? Вот уже я сам узакониваю его права… Да ведь он собственной моей рукой из глины вылеплен! Скажу: так надо, и он обязан верить да слушаться. Тогда им придется искать для нового дома уголок на старом участке. Но Марта… Марта… Неужели таков закон природы? Однажды Набия-овчар говорил мне, что даже волк и тот на что-то нужен. Не зря существует на свете — без него, мол, не было бы ни пастухов, ни ферм. У каждой овечьей отары раньше был свой волк: куда шли овцы, туда и он… Ладно, пускай волк нужен на что-то, ho почему он уносит самую лучшую овечку из моего стада? Нет, всякий вредоносный зверь должен быть уничтожен… Одного я уже загнал в дремучие леса. Найдется и на другого управа.