Кабаре, или Жизнь продолжается

– Роза, ты ведь не в деревне. Достаточно краткого извинения, и всё. Этот человек… вы ведь незнакомы. К чему интересоваться его здоровьем, когда вы никогда в жизни больше не встретитесь? Я понимаю, что фермеры хорошо знают всех, кто живёт в округе, но в больших городах не принято быть многословным со случайными людьми.

Я покраснела, но родственник не заметил моего стыда, шагая чуть впереди и глядя вперёд.

Как же глупо получилось! Только приехала, как уже продемонстрировала свою неосведомлённость. Мне не хотелось позориться перед братом отца, тем более что дядя Аксель обладал какой-то неуловимой притягательностью, так что для тебя сразу становилось важно его мнение. Даже со спины он казался значимой личностью, потому-то мне и не хотелось, чтобы он подумал обо мне хуже, чем я была на самом деле. По первому впечатлению, как известно, складывается мнение о человеке. Будучи первой красавицей школы, я привыкла к вниманию противоположного пола, а настоящую любовь я узнала раньше всех своих одноклассниц, так что не могла позволить, чтобы кто-либо пренебрегал мной и считал глупой девчонкой, пусть он даже и старше меня на десяток лет. И пусть этот мужчина считался моим родственником, по большей части он оставался для меня посторонним человеком.

Когда мы вышли за пределы вокзала, дядюшка снова обратился ко мне. В его тоне не сквозило ни насмешки, ни издёвки, точно оплошности с моей стороны и не было, и я заметно оживилась, ободрённая его деликатностью.

– Не возражаешь, если мы пройдёмся пешком? До моего дома всего два квартала.

– Хорошо. Так даже лучше, – я постаралась, чтобы мой голос звучал радостно, хотя за пределами вокзала толчеи нисколько не уменьшилось, и это обстоятельство было не в мою пользу. – Я привыкла к долгой ходьбе, люблю также длительные прогулки на велосипеде. Пешком я смогу всё вокруг рассмотреть без спешки.

– Ну, Нью-Амстердам тебе пешком не обойти, – улыбнулся мой родич. – Однако квартира, в которой тебе предстоит обосноваться, находится не слишком далеко от того места, где я работаю, а это очень удобно.

– А где ты работаешь? Я не знаю.

С конца марта я впервые проявляла столько любопытства, да и город заставлял обращать на себя внимание, что я только успевала головой вертеть по сторонам и просто чудом не натыкаться на прохожих. Пратт уже казался далёким сном или полупрозрачной фантазией, словно располагался в какой-то иной реальности.

– В кабаре «Дивная пташка». Отец тебе не сказал?

– Нет.

– Значит, и твоя мать не знает, – усмехнулся дядя, чего я не поняла. – Я работаю конферансье. Знаешь, кто это?

– Как в цирке, наверное. Объявляет номера, ну всё такое.

– Почти угадала. Помимо объявления номеров и представления публике артистов я ещё принимаю участие в некоторых сценках и обязательно выступаю в первом номере, которое задаёт тему нашего вечера. Я могу пристроить и тебя. Ты уже где-нибудь работала?

– Официанткой в закусочной. Ужасная работёнка!

– Верно. И мне бы не хотелось, чтобы моя племянница работала официанткой. Поёшь или танцуешь?

– Я э… пела в церковном хоре и шесть лет ходила в танцевальный клуб по субботам.

– Ладно. Позже посмотрим, что из тебя может выйти.

Остаток пути мы прошагали молча. Я продолжала разглядывать всё, что казалось мне диковинкой, а этим являлось большинство в окружающей меня действительности, ощущая себя словно и не собой вовсе, как если бы мой разум вдруг взял и переместился в иную обстановку. Фермерская жизнь и звуки скотного двора, ранчо, глухой Пратт, Средний Запад остались далеко позади. Я поняла и приняла это, как и то, что возврата к прошлому не будет. Да я и не хотела его, этого прошлого. Научившиеся летать более не способны думать о земле либо тосковать по ней. Бесконечные потоки людей, такси и дорогие авто последней модели, яркая реклама всюду, высотки, шум и суета большого города, не утихающего ни на один час – всё было мне в новинку, тем более что я-то привыкла к спокойствию и размеренной жизни тихого городка. И я вдруг сравнила уединённость нашей жизни на ферме с жизнью дикарей на каком-нибудь острове, которые наслышаны о цивилизации где-то далеко-далеко, но и капли представления о ней не имеют.

Дальние расстояния, необъятные поля и пастбища не представляли для меня проблемы, поэтому те два квартала, что мы прошли, показались мне слишком короткими. Мой гибкий ум впитывал окружающие диковинки, так что, конечно, время пролетело незаметно, точно мы просто переместились из одной точки в другую. Но и этого «мгновения» мне хватило для того, чтобы понять – воздух в Нью-Амстердаме менее свежий, уличный шум более громкий, а люди вокруг представляют живую, непрерывно движущуюся массу.

Очень много людей. Очень много машин. И как-то тесно и скученно, так как и кусочка свободного пространства не пропадает даром. Слишком много рекламы, подсветки, проводов, и моему неискушённому взгляду это казалось излишним, портящим пейзажи «каменных джунглей».

Мой дядя жил в элитном многоэтажном доме. Он пояснил, что в нём два входа: через парадное крыльцо, выходящее на оживлённое авеню, и через чёрный ход, расположенный чуть в стороне от главной улицы в узком переулке, заставленном мусорными контейнерами, которым мы и воспользовались, чтобы не столкнуться со швейцаром, который, по словам родича, порой бывал как чрезмерно любезен, так и чрезмерно любопытен. Верно, он просто не хотел, что бы его соседи меня видели и могли чем-то смутить.

Мы поднялись на нужный этаж в лифте, который, по моему мнению, едва ли уступал в чём-то лифту отеля «Ритц», который я, конечно, никогда не видела, но представляла себе именно таким, а потом мой притягательный дядюшка пропустил меня вперёд в свою «хибару». Именно таким словом он нарёк свою чудную квартирку, и, оставив мой багаж на полу передней, повёл меня по дому, показывая, где что находится.

– Я здесь не слишком часто бываю, потому что, помимо этой квартиры, у меня есть ещё одна, в которой я в основном и живу. А это место – тихая обитель, можно так сказать, – он усмехнулся. – Ну, ты понимаешь, когда хочется побыть одному. Я подготовил для тебя комнату, – радостно сообщил он, придерживая дверь для меня, – хотя ты можешь свободно бродить везде и пользоваться всеми благами этой хибары, за исключением моей берлоги, – он указал на дверь своей спальни в самом конце коридора. – Если тебе, конечно, не захочется стать свидетельницей моего беспорядка и грязных носков.

Из вежливости я улыбнулась, хотя думала о другом. Мне не верилось, что у меня будет своя комната, пока мы не вошли в неё. В родительском доме не существовало понятия о личной жизни, и если мне было необходимо побыть в одиночестве, приходилось уединяться в курятнике либо на сеновале. Но часто я вовсе не могла отдохнуть, когда мне того хотелось. Здесь будет всё иначе. Комнатка небольшая, и понятно, что она не предназначалась для молодой девушки, но я была рада и этому. Мой крохотный уголок собственного пространства.

– Спасибо тебе огромное за то, что позволил мне жить у себя, – я обернулась к дяде с искренней улыбкой.

– Не стоит, – он поднял вверх ладони. – Это малость. Пустяк. Как я уже сказал, я не живу здесь постоянно. Это мне стоит тебя благодарить за то, что ты согласилась приехать. Ты превратилась в настоящую красавицу, Роза. Я-то запомнил тебя совсем маленькой, очень подвижным сорванцом. А теперь ты взрослая барышня. Леди. Обнимемся ещё разок?

Мы обнялись, и я почувствовала, что дядя на самом деле искренне рад моему приезду. Он прижимал меня к себе крепко и никак не хотел отпускать, точно мы всегда были членами одной семьи. Затем он чмокнул меня, немного коснувшись губ. На вокзале я посчитала, что это случайность, но теперь это снова повторилось. Я знала, что некоторые родители целуют своих детей в губы, но в нашей семье не были приняты столь тесные контакты. В лучшем случае я могла быстро прикоснуться к чьей-нибудь щеке. В губы я целовала только Джоэля, и дядин поцелуй казался более чем странным и неуместным. Я напряглась буквально на долю секунды, пока не откинула подобные нелепые мысли прочь. Просто ещё одна случайность, не более.

– Твой отец рассказал мне о том, что произошло. Мне жаль твоего друга, – дядя Аксель заглянул мне в глаза, но я отвернулась.

– Он был мне ближе, чем друг, – дрогнувшим голосом впервые открылась я. Перед этим человеком было можно, ведь он не знал ничего. И любые его слова не затронули бы тонких струн моей души, нежели слова сочувствия и жалости тех, кто хорошо меня знал.

Мой внезапно обретённый родственник снова прижал меня к себе.

– Время лечит, – его слова были нежны, а тон полон философского смысла более глубинного значения, чем я могла постичь на данный момент.