Каббала и бесы

– Вы свидетельство о смерти сразу потребуйте, на месте. Меньше волокиты, и на вскрытие не повезут.

– Какое вскрытие? – бледнеет друг, – какое свидетельство, он же и утонуть толком не успел!

– Успел, не успел, – говорит санитар, – а сердце остановилось.

Тут и врач подходит с сокрушенным и беспомощным видом.

– Всё, – говорит, – в Его руках. А что в моих, я уже перепробовал. Не помогает. Сообщите семье.

Отвернулся аврех и как был в плавках и без шляпы, обратился к Всевышнему.

– Год своей учебы отдаю, – просит, – заслугу целого года учения, только оживи друга.

Проходит несколько секунд, и вдруг – о чудо – утопленник начинает кашлять.

Врач с изменившимся лицом бежит к телу. Санитар – вдогонку. Всю аппаратуру прицепляют заново, и через десять минут «покойник» открывает глаза.

Н-да… И это не россказни, не сказки досужие – это я сам, сам видел. Была тебе одна объективная действительность, как вдруг – р-раз – и совсем другая. И объективная, заметь, ничуть не меньше предыдущей.

– Так-то вот оно так, – торжествующе заключил Нисим. – А паззлы… Паззлы пусть дети собирают.

Реб Вульф взглянул на часы.

– До вечерней молитвы осталось пятнадцать минут. Одну историю еще рассказать можно.

– Пожалуй, – не спеша, произнес Акива, – я попробую это сделать. Попробую разложить перед вами паззл. – Он иронично посмотрел на Нисима. – А вы уж собирайте, как сумеете.

В стародавние времена жил на Кубе знаменитый раввин. В его роду причудливым образом переплелись мудрецы и книгочеи с удачливыми купцами и любителями дальних странствий. Глава рода за несколько лет до изгнания сумел покинуть Испанию – и не просто покинуть, но и вывезти из нее всё богатство. Его потомки, осевшие в Брабанте, вовремя поддержали Вильгельма Оранского, а спустя полвека, получив особые льготы, перебрались на Кубу. Формально раввин считался главой торгового дома этой огромной, богатой и удачливой семьи, но на самом деле предпочитал ни во что не вмешиваться, а провести отведенные ему годы в бейт-мидраше [51] над книгами.

51

Бейт-мидраш – на иврите – дом учения.

Именно годы, – повторил Акива, – я не оговорился. Старшие дети в семье, наследники рода, умирали очень рано, самому везучему удалось перевалить за тридцать два года. Раввина, о котором я веду рассказ, звали Овадия, он женился, по обычаю своего рода, очень рано и к тридцати годам уже готовил к замужеству старшую дочь. Дальнейшее, – тут Акива остановился и достал из сумочки небольшую тетрадь в толстом переплёте из потрескавшейся коричневой кожи, – пусть расскажет сам раввин. В молодые годы мне довелось работать в Гаванском архиве и, перебирая бесконечные папки с документами, я наткнулся на подшивку «еврейских древностей». Так было написано на коробке, в которой хранились всякого рода бумаги, относящиеся к еврейскому населению Кубы. Среди них я обнаружил письмо раввина Овадии. Я переписал его и снабдил объяснениями. Тогда мне казалось очень важным опубликовать этот документ, но в те времена такой шаг был довольно опасным, а когда времена изменились, мой интерес угас – и письмо так и осталось в старой записной книжке. Вы, – Акива обвел глазами столпившихся вокруг стола прихожан, – его первые слушатели.

Он сосредоточенно полистал тетрадь, разыскивая нужную страницу, поправил очки и принялся читать негромким, чуть скрипучим голосом:

«Слуге Всевышнего, другу моей души, наставнику и гаону рабби Шабтаю ибн-Атару, раввину Галапагосских островов.

Прежде всего, я хотел бы узнать о здоровье достопочтимого раввина, и лишь после этого просить разрешения вручить ему вселяющий трепет рассказ, о котором я прошу не сообщать никому на свете. Спрячьте это письмо подальше от людских глаз, но лучше всего, закончив, искромсайте его так, чтобы ни одна человеческая душа не смогла его увидеть.

Волосы мои побелели, лицо обращено к востоку, [52] а душу наполняет южный ветер. [53] Коридор подходит к концу, уже видна гостеприимно распахнутая дверь во дворец. [54] Смерть появилась в моем окне, и пришло время поведать об истории, случившейся в те далекие дни, когда жизнь, казалось, была завершена.

Все мои предки на протяжении нескольких столетий умирали, едва достигнув порога тридцатилетия. Откуда пришло к нам это проклятие сынов Эли, [55] никто не знает. Я родился в первый день месяца нисан, когда луна в полном ущербе, и, видимо, поэтому постоянно ощущал смутное томление, неутоленную жажду. Именно эта жажда заставила просидеть, не разгибаясь, над книгами более двадцати лет и сделала меня тем, кем сделала.

52

Слово «кедем» на иврите – восток, означает также «начало» и намекает то, что Овадия приготовился к встрече с мировым Началом, то есть со Всевышним.

53

Парафраз двух известных изречений: «Б-г приходит с юга» (книга пророка Хаввакука) и «Ветер (дух) Б-га витал над поверхностью вод» (Пятикнижие). Многие комментаторы считают, что в движении воздуха осязаемым образом выражается воля Всевышнего.

54

Овадия повторяет известное изречение: «Этот мир похож на коридор, а будущий мир – на дворец. Приготовь себя в коридоре, чтобы войти во дворец».

55

Дети пророка Эли, служившего во временном Храме в Шило, вели себя недостойным образом, и поэтому их потомки на протяжении многих поколений умирали в раннем возрасте.

Ко дню своего тридцатилетия я прибыл, словно Машиах, на белом осле, [56] завершив, насколько это возможно, все свои земные дела. Осталось лишь одно: выбрать из двух кандидатов наиболее достойного жениха для моей старшей дочери. Ей исполнилось пятнадцать, и спустя год она должна была стоять под хупой. [57] Помолвку я хотел сделать лично, успев до того срока, когда угомонится звук мельницы. [58]

56

Осел – хамор, созвучен со словом хомер, материя. Обычно под этим подразумевается материальная основа человека, его тело. Восседание на осле означает властвование над страстями, а масть осла, напоминающая выбеленную временем ткань, означает, что Овадии удалось не только подчинить их своей воле, но лишить силы, подобно тому, как лишаются яркости выгоревшие под солнцем краски.

57

Хупа – особый балдахин, под который производится обряд бракосочетания. Он символизирует дом, в который муж вводит свою жену.

58

Намек на фразу из книги царя Соломона «Коэлет»: «И закроются ворота на рынке, когда угомонится звук мельницы, и пробудится от щебета птиц, и станут презренны все поющие».

Оба жениха учились у меня в ешиве, оба были достойными молодыми людьми, выделяясь из всех прочих утонченностью души и способностями к постижению Закона. Первый принадлежал к известной на Кубе семье земельных арендаторов, второй, превосходивший его памятью и способностью к быстрому схватыванию материала, происходил из португальских прозелитов, бежавших на Кубу, чтобы принять на себя ярмо [59] заповедей.

Впрочем, про обоих я мог засвидетельствовать, что они подобны выбеленной известью яме: [60] каждый мог составить счастье моей дочери, и оба одинаково были близки ее сердцу.

59

Отсылка к изречению из трактата «Кегилот Яаков»: «Человек должен выдерживать течение жизни подобно волу, удерживающему ярмо, а не думать, будто вся она находится в его власти».

60

Намек на фразу из трактата «Наставления отцов». «Подобно тому, как яма, выбеленная известью, не теряет ни капли вина или воды, хранящейся в ней, так рабби Элиэзер, сын Гуркана, не забывает ничего из выученного».

Однако мое предпочтение склонялось к первому из кандидатов. Не потому, что во мне существует предубеждение против собирателей колосков, [61] хотя в нашей семье очень тщательно относились к чистоте родословной, а потому лишь, что потомок португальцев казался мне чуть грубее.

Размышляя об этом, я отправился спать в ночь моего тридцатилетия и вдруг провалился в необычайно глубокий сон. Во сне ко мне явился величественный человек с утонченными чертами лица и длинной бородой.

61

Имеется в виду Рут-моавитянка, перешедшая в иудаизм дочь царя Моава. В книге «Рут» рассказывается о том, как она собирала колоски на поле, принадлежавшем Судье того времени Боазу, ставшему ее мужем.

– Что с тобой будет, Овадия? – вопрошал он, укоризненно покачивая головой. – Чем все это кончится…

Я проснулся, обеспокоенный, но, полежав немного, снова заснул. И вновь передо мной явился незнакомец. На сей раз он действовал более решительно. Схватив меня за руку, он почти кричал:

– Почему ты спишь? Почему не взвываешь к помощи Небес?

Я вскочил с постели весь в поту и долго не мог успокоиться. Только через час, разобрав страницу Талмуда и отвлекшись от сновидения, мне удалось прийти в себя. Осторожно улегшись в постель, я прикрыл глаза.

Незнакомец возник сразу после того, как опустились веки. Рядом с ним стояли два спутника, и хоть выглядели они весьма сурово, но говорили спокойно и вразумительно.

– Это не сон, – сказал один из них. – Это истинное видение.

– Ты не должен бояться, – добавил второй. – Мы не причиним тебе зла. Наоборот, мы хотим тебе помочь.

– Посмотри на меня, Овадия, – произнес незнакомец. – Посмотри внимательно.

Я посмотрел и вдруг понял, что передо мной основатель нашего рода. Как и откуда пришло ко мне это понимание – не знаю, ведь его портрет не сохранился. Видимо, когда человек падает в яму, [62] с Небес протягивают ему помощь, открывая закрытое.

62

Намек на Йосефа, видевшего пророческие сны и брошенного братьями в яму.