Качели. Конфликт элит - или развал России?

Другой высокий чин в том же Верховном Совете кричал: «Меня назначил аж Съезд народных депутатов! И теперь меня никто не может снять! Потому что Съезд снова не соберут». Через четыре дня этот человек был в тюремной камере.

Лица, участвующие в игре (а элитный конфликт является частным случаем игры), могут находиться с этой игрой в очень разных отношениях. Участие участию рознь. Лица могут создавать ситуации или реагировать на них. Они могут действовать стратегически или ситуационно. В их поле зрения может находиться вся картина или ее часть. Любому лицу всегда кажется, что оно участвует в игре именно как лицо. А оно может участвовать иначе. Игра может продиктовать лицу свои законы. Навязать лицу игровую роль или маску.

Если бы не это обстоятельство, зачем книги писать? Рефлексиями этими самыми заниматься? В конфликте участвуют серьезные люди. Они все знают до тонкостей. И не за счет рефлексий (участь стороннего наблюдателя), а непосредственно, на собственном опыте (что Гуссерль и называл перцепцией, подчеркивая разницу между нею и рефлексией).

Все так… Однако люди знают себя таковыми, каковы они есть. Игра делает их другими. Они сами могут не узнать себя в игровом зеркале. Но игра идет. И если не царит надо всем, то, по крайней мере, очень сильно трансформирует содержание происходящего. Одно дело, если люди просто дерутся. Другое — если дерущиеся находятся на платформе, которая куда-то медленно едет и на самом деле едет прямиком в пропасть. А дерущиеся так увлечены, что не ощущают этого движения.

Да и вообще, ощутить медленное движение платформы легче со стороны. Является ли указание на факт движения платформы в пропасть нарушением этики или ролевых функций? А если платформа устроена так, что накал конфликта активизирует механизм сползания платформы в пропасть? Вообразите себе дрезину, на которой один дерущийся стоит на одном плече качалки, а другой — на другом. Чем чаще и активнее они толкают друг друга, тем активнее едет дрезина.

А если к дрезине подцеплено нечто под названием страна? Что в этом случае этично, а что нет?

Приведенные соображения не отменяют профессиональную этику. Ограничения на жанр описания элитных конфликтов остаются. Но не надо говорить, что описание неэтично вообще.

Что же касается ограничений, то я давно уже выработал для себя некий моральный кодекс аналитика элиты. Что же это за кодекс?

ПЕРВЫЙ ПРИНЦИП МОРАЛЬНОГО КОДЕКСА, О КОТОРОМ Я ГОВОРЮ, КАСАЕТСЯ КАЛИБРОВКИ ДАННЫХ.

Профессионал всегда калибрует данные во имя успеха исследования. Но профессионал, имеющий дело с людьми, калибрует эти данные еще и потому, что в каком-то смысле калибровка позволяет ему защитить людей, которых он, видите ли, исследует.

Тут — либо-либо. Либо ты аналитик элиты, либо пиарщик. Пиарщик с ходу заявит: «Как известно, такой-то элитарий сожительствует с инопланетянином и ворует для него в ресторанах серебряные ложки». Он при этом не скажет, откуда ему это известно. Он даже не сошлется на какой-нибудь «Компромат. ру», куда перед этим запихнет соответствующую анонимку. Он на то и пиарщик, чтобы продавать идиотам свой тухлый товар как истину в последней инстанции. Потому он избегает классификации данных. Все его данные, даже самые липовые, должны получать статус абсолютной истины без верификации. Иначе как продашь-то?

Кодекс аналитика элиты не просто не позволяет аналитику стать пиарщиком (по крайней мере, на время исследования, а желательно и вообще). Такой кодекс требует от аналитика специальной морально-профессиональной гигиены против пиара. Аналитик элиты не только не имеет права становиться пиарщиком. Он, должен быть антипиарщиком в каждой фразе, каждом фрагменте своего текста.

А что значит быть антипиарщиком? Как не только научно или не только этически, а именно комплексно, на уровне профессиональной этики, осуществлять «антипиарную гигиену»?

В первую очередь, постоянно оговаривать все на свете. Прежде всего, тип получаемой тобой информации.

Какова возможная классификация?

Есть три класса данных, которые аналитик элиты использует и по отношению к которым он профессионально и этически обязан осуществлять калибровку, то есть указание на принадлежность данных к тому или другому классу.

Первый класс данных — это факты («класс Ф»). Что такое факты? Такого-то числа такого-то года такое-то лицо назначено на такой-то пост. Это подтверждено официальной государственной информацией… Такого-то числа такого-то года подписан такой-то указ или такая-то официальная бумага с реквизитами. О наличии этой бумаги сообщили официальные источники.

Вы сообщаете некоторые факты? Оговорите, что это факты. Вплоть до формализации, которая может показаться избыточной. Вот этот факт — Ф-1, этот — Ф-2. И так далее. И все это именно данные из одного и того же класса. А вот это уже другой класс данных. Какой же?

Второй класс данных — это сведения («класс С»). Сведения — это почти что факты. Но это не совсем факты. Одновременно сведения — это совсем не домыслы. Это не слухи, не сплетни, не инсинуации, не реклама.

Такого-то числа такого-то года такое-то лицо… Родилось, поступило в институт, проходило службу в армии, построило семью… То есть человек родился там-то и там-то. Имеет такой-то социальный генезис. Почему надо проводить границу между фактами и сведениями? Потому что сведения могут быть проблематизированы, а факты нет. Указ о назначении или снятии — это неоспоримый факт. А социальный генезис — это официальные сведения. Или сведения из других источников.

Что если на самом деле человек проходил службу не в стройбате, как это где-то записано, а в элитных частях? Что если он не «тянул лямку», а проходил спецобучение? А записано в его анкете нечто иное.

Или, к примеру, так называемое социальное происхождение («из крестьян», «из служащих»). В раннесоветскую эпоху по служебной лестнице могли двигаться только люди, имеющие «правильное» социальное происхождение. А были даже и «пораженцы» (имелось в виду поражение в социальных правах). Что если имярек скрыл свое подлинное социальное происхождение по этим, исторически обусловленным, обстоятельствам?

В более позднюю эпоху имел значение так называемый «пятый пункт». Что если человек маневрировал в этом вопросе из тех же соображений, связанных с вертикальной мобильностью?

Итак, сведения, в отличие от фактов, подлежат проблематизации. Но такими проблематизациями не следует злоупотреблять. Есть увлеченные проблематизаторы, любители указывать на то, что у того или иного лица могли быть мотивы для искажения сведений. Кто-то говорит о мотивах Ю. Андропова, связанных с советской регламентацией в вопросе об этническом генезисе. Кто-то говорит о мотивах В. Молотова, связанных с советской регламентацией в вопросе о социальном генезисе. Кто-то проблематизирует другие типы сведений. Например, задается вопрос: «Где данное лицо находилось во время Великой Отечественной войны? Что за пробел? Понятно, где находились Брежнев или Андропов. Но где находился, например, Черненко?» Могут быть и более сложные вопросы. Например, вопрос об участии и неучастии тех или иных советских военачальников в гражданской войне (Буденный участвовал в ней и его возвышение понятно, а каков канал вертикальной мобильности, например, Малиновского?).

Сведения могут быть социально логичными и странными, противоречащими логике эпохи. Они могут быть пустыми и любопытными. Но это уже касается обработки сведений. В любом случае, сведения — это сведения.

Биографические данные, санкционированные самим обладателем данной биографии, его официальными биографами, официальными источниками, знакомящими общество с этими биографическими сведениями, обладают достаточно высокой достоверностью и могут быть выделены в отдельный класс. Внутри класса есть элементы (С-1, С-2 и так далее).