Кадавр. Как тело после смерти служит науке
Шрифт:
Изъятие органов из тела X подходит к концу. Почки, которые уходят последними, уже извлечены из ее вскрытого туловища. Ее грудная клетка и брюшная полость заполнены измельченным льдом, окрашенным кровью в красный цвет. «Вишневый лед», — пишу я в записной книжке. Процедура длится уже почти четыре часа, и теперь X начинает походить на обычный труп. Ее кожа по краям разреза высохла и загрубела.
Почки помещают в голубую пластиковую емкость со льдом и перфузионной жидкостью. На помощь прибывает еще один хирург, который вырезает фрагменты вен и артерий, которые должны быть переданы донору вместе с органом, как запасные пуговицы, на тот случай, если оставшиеся при органе фрагменты сосудов окажутся слишком короткими. Еще через полчаса этот хирург отходит в сторону, а первый хирург возвращается, чтобы закончить работу.
Хирург разговаривает с доктором Посселтом
«О да, — отвечает он. — На живом пациенте я никогда бы не позволил себе сделать такой шов». Он использует более свободный шов с достаточно грубыми петлями; на живом человеке стежок был бы более плотным и более аккуратным.
Я перефразирую вопрос: не странно ли выполнять хирургическую операцию на ком-то, кто уже мертв?
Его ответ меня удивляет: «Пациент был жив». Я думаю, хирурги привыкли видеть в своих пациентах (особенно в тех, которых никогда раньше не встречали) только то, что видно глазом: набор органов. И, наверное, об X действительно можно сказать, что «пациент был жив». Открыт был только ее торс, так что молодой врач никогда не видел ее лица и мог не знать даже того, был ли пациент мужчиной или женщиной.
Пока хирург шьет, медсестра с помощью щипцов собирает с операционного стола обрезки кожи и жира и сбрасывает их в оставшийся разрез, как если бы X была корзиной для мусора. Сестра объясняет, что так положено: «Все, что не отдано, остается с ней». Фрагменты пазла отправляются обратно в свою коробку.
Процедура окончена. Медсестра обмывает тело X и накрывает его простыней для отправки в морг. По привычке или из уважения она берет свежую простыню. Координатор трансплантационных операций Вон с медсестрой переносят X на каталку. Вон подвозит каталку к лифту, и мы спускаемся в морг. Рабочие находятся в боковой комнате, за чередой двойных дверей. «Можем мы оставить это здесь?» — кричит Вон. Остановится «этим». Нам велят ввести каталку в холодную комнату, где уже стоят пять других. Тело X ничем не отличается от других тел [48] .
48
Если только семья X не планирует хоронить ее голой в открытом гробу, никто из присутствующих на похоронах не сможет определить, что у нее изъяты внутренние органы. Только иногда при заборе тканей, включая кости рук или ног, тело слегка изменяет вид. В таком случае бывает необходимо вставить пластиковую трубку или штырь, чтобы конечности не были расплющены, как лапша, а имели обычную форму. Так легче и работникам похоронного бюро, и всем, кто будет видеть тело. — Примеч. авт.
Но на самом деле X — другая. Она помогла выжить трем обреченным людям. Она подарила им дополнительное время жизни на земле. Иметь возможность, будучи уже мертвой, делать людям такие подарки — это потрясающе. Большинство людей не могут делать такие вещи при жизни. Такие трупы, как X, это герои среди мертвецов.
Меня изумляет и очень расстраивает, что при наличии восьмидесяти тысяч людей, ожидающих пересадки сердца, печени или почек, шестнадцать из которых умирают ежедневно, не дождавшись донорского органа, больше половины семей, находящихся в том же положении, что и семья X, отказываются дать разрешение на трансплантацию, а предпочитают сжечь эти органы или дать им сгнить в земле. Мы соглашаемся, чтобы хирург спас нашу жизнь или жизнь близкого нам человека, но не готовы спасти жизнь незнакомца. У X нет сердца, но ее никак нельзя назвать бессердечной.
9. Всего лишь голова
Если вы действительно хотите удостовериться, что душа человека живет в его головном мозге, отрежьте человеку голову и задайте ей этот вопрос. Спрашивать нужно быстро, поскольку головной мозг, лишенный поставки крови, теряет способность работать через десять или двенадцать секунд. Кроме того, вы должны предварительно проинструктировать человека отвечать глазами, поскольку голова без легких не может набирать воздух в гортань и, следовательно, не может производить звуков. Но все это можно сделать. И вот, если вы увидите, что человек этот более или менее тот же самый, что
и до отрезания головы, может быть, лишь чуточку более беспокойный, вы сможете окончательно удостовериться в том, что индивидуальность действительно заключена в мозгах.Примерно такой эксперимент попытались поставить в Париже в 1795 г. Четырьмя годами ранее в качестве официальной крайней меры наказания во Франции вместо повешения стали применять гильотину. Эта машина получила название по имени доктора Жозефа Иньяса Гильотена, хотя не он ее изобрел. Он просто стимулировал ее введение в эксплуатацию на том основании, что машина для декапитации, как он предпочитал ее называть, убивала мгновенно и, следовательно, более гуманно.
Но однажды он прочел следующее:
«Знаете ли вы, что нельзя быть уверенным в том, что чувства, самосознание и эго исчезают незамедлительно в момент отрезания головы от тела посредством гильотины? Знаете ли вы, что чувства и восприятие сосредоточены в мозге и что сознание продолжает существовать даже после того, как мозг отрезан от циркулирующей крови? Таким образом, пока мозг сохраняет свою жизненную силу, жертва знает о своем существовании. Вспомните, что Галлер настаивает на том, что голова, удаленная с плеч одного человека, строила жуткие гримасы, когда присутствовавший при этом хирург засунул палец в основание позвоночного столба. Более того, люди, которым я доверяю, сообщили мне, что слышали скрежет зубов после того, как голова была отрублена от туловища. И я уверен в том, что, если бы воздух мог циркулировать через голосовые органы, эти головы могли бы говорить.
Гильотина — чудовищная пытка! Необходимо вернуться к повешению».
Это письмо было опубликовано 9 ноября 1795 г. в парижской газете Moniteur (а затем перепечатано в биографии Гильотена, написанной Андре Субираном). Автором письма был уважаемый всеми немецкий анатом С. Т. Зоммеринг. Гильотен пришел в ужас, парижское медицинское сообщество взволновалось. Библиотекарь парижского медицинского факультета Жан-Жозеф Су согласился с Зоммерингом, объявив, что лично он уверен в том, что головы могут слышать, чувствовать запах, видеть и думать. Он попытался убедить своих коллег предпринять эксперимент, в котором «перед казнью жертвы» друзья несчастного должны были бы обсудить с ним движения ресниц или челюстей, с помощью которых голова после экзекуции могла бы показать, «полностью ли [она] сознает свою агонию». Коллеги Су отвергли эту идею как ужасающую и абсурдную, и эксперимент не был поставлен. Тем не менее представление о живой голове проникло в общественное сознание и даже в литературу. Ниже приводится диалог между двумя вымышленными палачами из книги Александра Дюма «Тысяча и один призрак»:
«Вы считаете, они умирают после гильотины?»
«Несомненно!»
«Вы, наверное, никогда не заглядывали в корзину, когда они там все вместе. Вы не видели, как они вращают глазами и скрежещут зубами еще добрых пять минут после казни. Нам приходится менять корзину каждые три месяца, поскольку они сильно портят дно».
Вскоре после заявлений, сделанных Су и Зоммерингом, помощника официального парижского палача Жоржа Мартина, бывшего свидетелем около 120 казней на гильотине, попросили ответить на вопросы о головах и об их поведении после казни. Субиран пишет, что тот предпочел (и неудивительно) придерживаться версии немедленной смерти. Он заявил, что видел все 120 голов через две секунды после казни и что всегда «глаза были остановившимися, губы абсолютно неподвижны и уже побелели…». Медицинское сообщество на тот момент успокоилось, и ажиотаж спал.
Но французская наука не перестала интересоваться головами. В 1812 г. физиолог Легаллуа высказал предположение, что, если индивидуальность человека действительно определяется его мозгом, можно попытаться оживить отделенную от туловища голову путем иньекции в церебральные артерии обогащенной кислородом крови. «Если физиолог попытается провести этот эксперимент на голове только что гильотинированного человека, — писал профессор Вульпиан, — он, вероятно, станет свидетелем ужасного зрелища». Теоретически пока существует доступ крови, голова должна сохранять способность мыслить, слышать, видеть, нюхать (скрежетать зубами, вращать глазами, грызть поверхность лабораторного стола), если все нервы выше шеи остаются нетронутыми и прикрепленными к соответствующим органам и мышцам головы. Голова не сможет говорить из-за уже упомянутого выше отсутствия гортани, но для экспериментатора это, возможно, даже к лучшему. Легаллуа не хватило либо средств, либо внутренней решимости, чтобы реализовать этот проект, но после него были и другие.