Кадын

Тут открылся берег желтого моря, над которым смрадные испарения не проходят. И прямо перед Очи вдруг упал на другую сторону мост. Тонкий, тоньше человеческого волоса. А на середине его, в таком же шаре-пузыре, — Согдай, бледная, как будто неживая. И я поняла, как и Очи в тот момент понимала: если отдаст она им Согдай сейчас, не рухнет мост, перейдет она в мир ээ-борзы духов и получит над ними власть.

Хотела я броситься к Очи и остановить ее, но все во мне слово оцепенело. И царь мой твердил: «Действуй, действуй, Ал-Аштара», — но я не могла сделать шага, поверить не могла, что отдаст живого человека алчным духам моя Очи.

А она колебалась. На берегу желтого моря стояла и не делала шаг. Я у царя спросила:

— В их ли власти уже Согдай?

— Нет. Жива пока дева. Но кружат вокруг алчные и не пустят других духов, чтобы имя прочесть и найти ее. А когда замерзнет, достанется им уже без воли Очи.

— Что может отвлечь от нее алчных?

— Только живая кровь.

— Хорошо, — я сказала и, сжавшись, вернулась в пещеру. Потом быстро, пока не заметил никто, выскочила вон, в бурю и ветер, поднялась на кручу, сжала в левой руке лезвие кинжала — и извлекла из кулака, разрезав кожу. Пусть идут, думала, малое пусть возьмут, но большого не получат.

Страха не было во мне. Сомнений не было. Лишь о том, что я вождь и жизнью своей, как учил отец, за людей отвечаю, — лишь об этом я помнила в тот момент.

В кругу алчных духов я стояла; как камень в водовороте, стояла и не подпускала их близко. Видела, как выскочили Камка и девы вон из пещеры и стали спускаться с кручи — значит, открылось им, где Согдай. И только когда царь мой сказал, что нашли ее и несут обратно, стала я медленно отступать, — но как вернулась в пещеру, не помню.

Согдай живую нашли, только померзшую. Под кручей она была, с тропы упала. Как с кручи ушла, не помнила. Что за Очи ушла, не помнила тоже. Несколько дней она пролежала в пещере, не вставала. Камка ушибы, раны да померзшие места мазала мазями и жировыми притирками. Нас наказала: ээ запретила к нам подходить и много работы нашла. Не разгибая спины, с утра мы трудились: дрова рубили, на кручу таскали, за Согдайкой ходили, пещеру убирали, из шкур, что скопились у нас, одежду шили… И только когда поправилась Согдай, услыхали мы утром знакомое «Дон-дон-донн», призывающее к ученью.

Но подошло время, в один вечер собрала нас Камка и сказала:

— Девы, сзывайте духов, будете танец Луноликой матери танцевать.

Весело сказала, но мы удивились: неужели кончается наша жизнь на круче? Не верилось, что уже походим мы на дев-воинов, живущих в чертоге.

Но мы созвали духов. В первом обличье, как барс, пришел ко мне царь. И я поняла, что, верно, кончилось ученье.

Камка начала танец. Что скажу я о нем, если в первый и последний раз его тогда танцевала? Уйдут девы-воины, и кто вспомнит его? Как взмывали девы, к Луне вознося оружие — и вокруг них сонмом ээ кружили. Как скользили по земле, с тенью своей сливаясь, — а за ними вихрь ветра кружил. Как собирались вместе, а потом распадались; как стелились змеею, скользили лаской, кидались барсом; как нежны, как порывисты, как яростны и прекрасны девы люда Золотой реки, Луноликой себя посвятившие, — о том был их танец. Вся память люда, от Золотой реки пришедшего, к Золотой реке стремящегося, была в тех движениях, — кто после нас вспомнит о том?

Без сил попадали мы на землю, окончив танец. Не могли подняться на ноги, пот рекою катил, пар, как с коней, шел.

А Камка сказала:

— Вы научились многому, девы, и, вернувшись в станы, увидите, как от других отличаетесь. Вы уже принесли обет Матери, однако здесь легко его было хранить. Но Матерь добра: не хочет отнимать жен у люда. Поэтому теперь вы вернетесь и станете прежней жизнью жить. Три луны дает вам Матерь, за это время назад можете вернуть обет. Честно на себя взгляните: хватит ли твердости той жизнью жить, что Луноликая требует? Через три луны, кто останутся верны обету, вернутся сюда. Остальных я не буду ждать.

С удивлением мы внимали Камке. Как будто уже позабыли, что жизнь другая, стойбищенская, была у нас. Помню, одна мысль в голове у меня билась: «Пройдя полдороги, кто повернет назад? Найдя коня рослого, кто на конька сменяет?»

— За три луны найдите мастеров, кто вам сделает оружие, — продолжала Камка. — Сейчас на моих коньках уйдете, в станах же боевых коней получите и сбрую, достойную воина. И помните: сейчас обет можете возвратить, после трех лун лишь с вашей смертью он к Матери вернется.

Невольно все мы отвели глаза. Больше не прибавила ничего она, спать отпустила.

Утром не от гула я проснулась — Камка меня за плечо тронула.

— Не спи, Аштара, вождь меньше других спать должен, — сказала, улыбнувшись. Ее лицо я различала смутно — темно было в пещере, и очаг почти не горел. Я села. — С тобой, как с вождем, пришла я говорить. Время в стане тяжелым будет для вас. Хоть сейчас вы хотите быть верными обету, не все выдержат его. В стане соблазнов много: ласки родных, слава, лесть и зависть подруг, да и чувство, что всех вы несравненно сильнее. Обильная пища, разговоры и игры, молодые парни, зимние посиделки. Если всех дев хочешь с собой в чертог привести, стать должна им близкой. Чем меньше девы от тебя в сердце сокроют, тем больше своей доле поверят. Они боятся ее сейчас, Ал-Аштара.

— Зачем же нам уходить? Оставь нас здесь, не будет соблазнов, не отрекутся от обета девы!

Но она только посмотрела тепло, как никогда до того на меня не смотрела:

— Нет, Аштара. Тот, кто не знает жизни, не станет воином. Потому об Очи хотела просить: возьми ее к себе в дом. Если со мной уйдет в лес сейчас, так и будет лесным зверем.

Я не успела ответить — она отошла неслышно, и через миг пещеру наполнил гул: «Дон-дон-донн».

Глава 9 Мужчины

Не пять дней занял наш путь назад, а больше. Дорогу мы не узнавали — угадывали, плутали и сбивались. Но вот облик гор показался знакомым. Мы принялись понукать лошадей, и уже пошли по плечам той горы, на которой посвящение принимали, спустились к реке, а после и родные места узнали. «Йерра! Йерра!» — завизжали мы, коньков принялись хлестать и скоро спустились в долину царского стана. Тут велела я девам коней придержать, и неспешно, с достоинством, поехали мы к золотой царской коновязи.

Собаки лай подняли, люди крик подняли, как увидели нас, из домов выходить стали. Кто просто глаза на нас ширил, кто руками махал, а ребятишки, особенно девочки, бежали за нами:

«Луноликой матери девы! Луноликой матери девы!» — кричали. Подруги мои оглядывались, кому-то отвечали, но я по сторонам не смотрела, ехала к царю, чтобы его приветствовать первым.

Он ждал нас. С ним рядом стоял мой младший холостой брат Санталай, другие же, пятеро взрослых мужчин, понукая коней, из всех концов стана на гору спешили. По шубам отца и братьев я поняла, что не знали они о нашем приезде, не были готовы — простые, не праздничные шубы были на них.