Кафедра странников

Рядом с Фомой?! Блаженная дремота окончательно покинула Ирину. Она резко села на кровати — Фомы не было. Сколько я спала? Десять минут? Час? Который час? Быстрый взгляд на часы. Четвертый? Но это ни о чем не сказало Ирине — с тех пор как, покинув клуб, они приехали в ее жилище, она ни разу не поинтересовалась временем. Четвертый час — это много или мало?

Женщина торопливо встала с постели, накинула халат и вышла из спальни.

Неужели у такого чудного вечера будет такое подлое окончание? Неужели он просто вор? Сама хороша — привела домой первого встречного…

— Ой!

Пиджак Калеки лежал там, где его бросил хозяин; в одном из стоящих в холле кресел. Рядом валялись брюки и сорочка. На душе стало легче. «Нет, я не могла так ошибиться!» Ирина улыбнулась и машинально поправила волосы.

— Дорогой!

— Соскучилась?

Фома вышел из ванной в полотенце, обернутом вокруг бедер, и с мобильным телефоном в левой руке. Будь все проклято! Ирина уже забыла, что ровесники — а она была уверена, что если Калека и старше ее, то совсем ненамного — могут быть вот такими: плотными, мускулистыми и ненасытными. Прав был Фома там, в клубе: изысканная чувственность зрелости. Что может быть прекраснее? И она была права, что, потеряв голову, согласилась пойти с ним, а молодому любовнику велела даже не звонить сегодня.

— Секретничаешь? — Ирина кивнула на телефон.

— Ага.

Он небрежно бросил трубку в кресло, подумал и вытащил из кармана пиджака завернутую в целлофан сигару. Вскрыл, блаженно откусил кончик и потянулся за зажигалкой.

— Красота!

— Ты когда-нибудь выпускаешь сигару изо рта?

Ирина недолюбливала табачный дым, даже такой ароматный, но постаралась, чтобы в ее голосе не было и намека на недовольство. Ни одной ворчливой нотки.

— Хороший табак большая редкость.

— Неужели?

— Ты мне поверь. — Он развалился на модном диване, пыхнул ароматным дымом и взялся за стоящую на маленьком столике бутылку с вином. — Огромная редкость.

— Почему-то я тебе верю. — Ирина присела рядом, приняла у мужчины наполненный бокал и пригубила вино.

— Я умею говорить правду, — серьезно произнес Фома.

— Разве правду надо говорить как-то по-особенному?

— Да. — Калека задумчиво посмотрел на свой бокал. — Говорить правду — большое искусство. Люди забыли его и предпочитают молчать. Или лгать. Это намного легче.

— За правду можно пострадать.

— Широко распространенное заблуждение, — покачал головой Калека. — Гораздо проще и быстрее пострадать за ложь. Правильно сказанная правда еще никому не принесла вреда.

И почему-то Ирина опять поверила каждому слову Фомы. Этот спокойный, уверенный в себе мужчина просто не мог врать. Она придвинулась ближе и потерлась щекой о его плечо, ощутив играющие под кожей мускулы. Крепкое, мощное плечо, к которому так приятно прижиматься. Ирине вновь захотелось любви. Чтобы сильные руки Фомы сдавили ее в объятьях, чтобы Калека вошел в нее, а она, не в силах сдержать сладость нахлынувшей волны, кусала и царапала его плечи и спину так, как это уже происходило. Желание было сильным, но Ирина, благодаря тонкому мостику возникшего между ней и мужчиной понимания, чувствовала, что еще не время. Что Фома обязательно будет любить ее еще и еще, но чуть позже. А пока он наслаждается тем, что просто сидит рядом с ней, пыхтит сигарой, потягивает вино и поддерживает неспешный, очень мягкий разговор.

— Расскажешь о своих татуировках?

— Сделал в молодости… — Калека глотнул вина.

— Не хочешь говорить?

Как ни странно, Ирина далеко не сразу разглядела густую роспись, украшающую тело Фомы. Когда они вошли в квартиру, правильнее было бы сказать — ворвались, она даже не успела включить свет: путь до спальни занял у них меньше минуты, был отмечен кучками наспех сорванной одежды и завершился ураганным сексом, во время которого женщине не было никакого дела до татуировок любовника.

И только потом, когда Фома отправился за брошенной в холле корзинкой с вином и икрой, Ирина обратила внимание на эти странные рисунки. Кусочек татуировки, выступающий на шею из-за воротника рубашки, оказался вершиной настоящего айсберга, и мало кто мог представить, что на самом деле скрывает костюм Калеки.

Левую руку, плечо и левый бок Фомы почти полностью покрывала причудливая черно-красная вязь, в которой сплелись иероглифы и загадочные символы. Рисунок завораживал, притягивал взгляд, и Ирина поймала себя на мысли, что, пытаясь вычленить из хаоса вязи хоть какие-то составляющие, она проваливается в узор, впадая в гипнотическое оцепенение. Единственное, что можно было разглядеть, не испытывая головокружения, был круглый символ, нанесенный прямо над сердцем, — несколько переплетающихся иероглифов.

А предплечье правой руки Калеки украшали изображения девяти одинаковых пауков, в произвольном порядке ползущих по паутине, центр которой находился на плече. Некрупные, размером с монету, пауки были зелеными. Все, кроме одного, самого верхнего, черного, как будто его нарисовали расплавленной смолой.

— Татуировки что-то значат?

— Печать, — коротко ответил Фома, указав на символ над сердцем. — Пауки.

— Это я поняла, — улыбнулась Ирина.

— Пауки плетут сеть. — Калека закрыл глаза. — Раз за разом. Когда сеть рвется, они принимаются за работу заново, не обращая внимания на то, что их стало меньше. И даже когда останется один паук, он все равно будет работать. В этом их предназначение.

— Один раз сеть рвалась? — Палец Ирины уперся в черного паука.

— Ты умна, — после паузы ответил Фома. — Один раз сеть рвалась. — Он снова помолчал. — Этот паук умер.

— А когда все пауки станут черными…

— Я умру, — мягко закончил Калека.

— И когда?

— Искренне надеюсь, что не скоро.

Стараясь не смотреть на гипнотический узор слева, Ирина сосредоточилась на пауках, но эта татуировка тоже оказалась с секретом: через минуту женщине показалось, что маленькие лапки зеленых трудолюбиво шевелятся, сплетая на руке Фомы тончайшую паутинку. Она тряхнула головой.

— Бр-р… Где тебе их нарисовали? На Востоке?

— Можно сказать и так, — улыбнулся Калека.

— Ты много путешествуешь?

— Ага.

— Но живешь в Москве?

Он снова выдержал паузу.

— Я давно здесь не был.

— И зачем вернулся?

— Да так… — Пальцы Фомы мягко пробежались по волосам женщины. — Хочу убить кое-кого.

Он действительно умел говорить правду. Ирина вздрогнула, помолчала, словно ожидая, что ласковая рука любовника неожиданно сомкнет на ее шее стальной захват, а затем, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал столь же небрежно, как и у Калеки, произнесла:

— Я тебе верю.

— Мне так хорошо с тобой, что я не имею права лгать.

Она вновь помолчала. «Тебя это не касается, — подсказывал разум. — Чем меньше знаешь, тем лучше!» Ирине не хотелось рушить возникший между ней и Фомой мостик, но и не спросить она не могла:

— Ты…

— Нет, — тихонько рассмеялся Калека. — Не за деньги и не по приказу. Маленькое личное дело.

Он отправил сигару в пепельницу и крепко, по-настоящему крепко поцеловал женщину в губы.