Каирская трилогия
Шрифт:
Камаль улыбнулся спокойно и уверенно, желая выразить тем самым, что не услышал ничего нового для себя в словах друга. Подталкиваемый желанием спровоцировать Хасана, он сказал:
— Я всё это узнал раньше, в тот день, когда у нас завязалась беседа — между мной, Хусейном и ей — как раз на эту тему!
Наконец-то Камаль смог лишить его аристократического самообладания. Мускулы на лице Хасана зашевилились от изумления. Он с тревогой спросил:
— Когда это было?… Не помню, чтобы я присутствовал при этом разговоре!.. В присутствии Аиды говорилось о том, что ей нравится быть «девушкой мечты» любого парня?
Камаль с победоносным видом наблюдал за переменой выражения на лице товарища, вызванной его словами,
— Это не упоминалось на словах, скорее имелось в виду во время нашего разговора о её увлечении французскими романами и погружённости в мир фантазий!..
К Хасану вернулось его спокойствие и уравновешенность. Он молчал некоторое время, словно пытаясь собраться с мыслями, которые Камалю удалось на миг рассеять. Он, казалось, колебался, так что Камаль даже почувствовал, что ему хочется узнать всё о разговоре их троих: его, Хусейна и Аиды. Когда он имел место?!.. Что заставило их обсуждать эти чувствительные темы?! Расскажет ли он в деталях обо всём, что тогда говорилось?! Если бы не его высокомерие, он бы не удержался и спросил об этом. Наконец он произнёс:
— Вот ты сам стал свидетелем того, что моё мнение верно. Но к несчастью, многие не поняли поведения Аиды так, как понимаешь его ты. Они не поняли важной истины: Аида любит в человеке его страсть к ней, а не его самого!..
«Если бы этот дурак знал правду, то не обременял бы себя всеми этими напрасными заботами. Разве ему неизвестно, что я не жажду даже, чтобы она любила во мне мою страсть к ней?… Взгляни на мою голову и мой нос! Успокойся!..»
Не без насмешки он сказал:
— Она любит страсть, которую испытывает к ней человек, но не любит его самого!.. Ну и философия!..
— Это истина, о которой мне известно!
— Но ты не можешь знать наверняка во всех случаях?!
— Нет, я могу, и даже с закрытыми глазами.
Камаля охватила печаль. Сделав удивлённый вид, он спросил:
— Можешь ли ты утверждать с полной уверенностью, что она не любит ни одного из тех, кто любит её?
Хасан убеждённо вымолвил:
— Я могу утверждать, что она никогда не любила ни одного из тех, кому иногда казалось, что она их любит!
«Только два типа людей вправе говорить такое с полной уверенностью: верующий и дурак. А он не дурак. Интересно, почему в тебе вновь заговорила боль, ведь всё, что ты слышал, не ново?!.. На самом деле, сегодня мне было больно так, словно то была боль целого года любви».
— Но ты ведь не можешь и утверждать, что она совершенно никого не любит?!
— Я этого не говорил…
Камаль глядел на него так, как смотрит обычный человек на прорицателя, а затем спросил:
— Значит ты знаешь, что она влюблена?
Тот согласно кивнул головой и сказал:
— Я потому и пригласил тебя пройтись пешком, чтобы поговорить об этом..!
Сердце Камаля утонуло в самой глубине груди, словно в попытке убежать от боли, но он погрузился в самую пучину страданий. Он страдал и прежде от того, что она не может в него влюбиться, а теперь его мучитель заверяет его, что она влюблена… Его возлюбленная влюблена в другого!.. Её ангельское сердце подчиняется законам страсти, нежности, желания, пыла — всему, что направлено на какого-то определённого человека!.. Да, его разум — но не чувства — иногда допускал такую возможность, но то было смирение перед смертью как перед абстрактной идеей, не как перед холодной истиной, вонзающейся в тело дорогого человека или в его собственное. Поэтому эта новость застала его врасплох, словно и идея, и её фактическое существование открывались перед ним впервые.
«Задумайся над всеми этими истинами и признайся, что в этом мире существуют страдания, которые никогда не приходили тебе в голову, несмотря на твой обширный опыт в них».
Хасан продолжал:
— Я же говорил тебе с самого начала, что у меня
есть причины, оправдывающие этот разговор с тобой. Иначе я бы не посмел вмешиваться в твои личные дела…«Священный огонь должен поглотить меня до самого последнего уголька».
— Я уверен в том, что говорю. Я весь внимание к тому, что ты скажешь…
Хасан мягко улыбнулся, и его улыбка подсказала Камалю, что тот колеблется, не решаясь сказать последнее решающее слово, и он набрался терпения. Затем он подтолкнул его, несмотря на то, что его сердце предугадывало трагическую правду, и он сказал:
— Ты говорил, что тебе известно о том, что она влюблена?!
Хасан отбросил сомнения и сказал:
— Да. Отношения, что существуют между нами, дают мне право утверждать это..!
«Аида влюблена! О небеса! Струны твоего сердца вибрируют в похоронной мелодии. Неужели её сердце принадлежит этому счастливому молодому человеку так же, как твоё сердце принадлежит ей? Если это и впрямь возможно, то не лучше ли тогда, чтобы весь мир разрушился? Твой друг не лжёт, так как благородные и красивые молодые люди из знатных семейств не лгут. Самое большее, на что ты можешь надеяться — что её любовь иного рода, чем твоя. Если уж быть этой катастрофе, то утешает то, что Хасан любим. Утешением служит и то, что грусть и ревность не скрывают от тебя реальность — перед тобой стоит богатый, очаровательный, удивительный юноша!»
Словно нажимая на спусковой крючок револьвера, который заведомо для него пуст, он сказал:
— Кажется, ты уверен в том, что она любит — на этот раз — человека, а не его чувства к ней!
Ещё одно «ха» вырвалось у Хасана, показывая его уверенность. Его глаза скользнули мельком по Камалю, чтобы увидеть, насколько ли тот верит тому, что он ему говорит. Он произнёс:
— Наш с ней разговор был из такого рода, когда не существует двух толкований!
«Какого рода был их разговор?.. Я бы отдал всю свою жизнь ради одного его слова. Я бы узнал всю правду и выпил бы залпом всё мучение до дна. Слышал ли он её мелодичный голосок, который сказал ему: „Я люблю тебя“? Сказала ли она это по-французски или по-арабски? Это мучение подобно адскому». Он спокойно сказал:
— Поздравляю тебя. Каждый из вас двоих, насколько мне кажется, достоин другого!..
— Спасибо…
— Да, но я спрашиваю о том, что подвигло тебя раскрыть мне эту драгоценную тайну?
Хусейн вскинул брови и ответил:
— Когда я увидел как вы разговариваете наедине, я испугался, что некоторые её слова обманут тебя, как обманули уже многих других, и потому решил откровенно рассказать тебя всю правду, так как мне ненавистна сама мысль о том, что тебя могут ввести в заблуждение..!
Камаль пробормотал «Благодарю», растроганный высоким порывом этого даровитого молодого человека, которого любила Аида, ненавидевшего обман и убившего его правдой. А не побудили ли его мотивы ревности раскрыть тайну? Да, но разве он не видит его голову и нос?..
Хасан продолжал:
— Она с матерью часто бывают у нас дома, и там у нас бывает возможность поговорить…
— Наедине?
Это слово вырвалось у него неосознанно, и он пожалел о том. Лицо его покрылось краской, но Хасан ответил довольно просто:
— Иногда…
Как же Камалю хотелось увидеть её в этой роли — роли влюблённой женщины, чего он не представлял себе даже в самых смелых мечтах. Как поблёскивали страсть и нежность в её томных глазах, которыми она смотрела на него? Это видение освещало его ум, как горящий уголь священной правды и несло смерть его сердцу, оправдывая вечное проклятие любого скептика.
«Твоя душа трепещет, словно птица в клетке, желающая свободно парить. Мир — это перекрёсток руин, покидать который приятно, но даже если верно, что их губы соединились в розовом поцелуе, ты никогда не будешь лишён в водовороте безумия удовольствия от абсолютной свободы».