Каирская трилогия
Шрифт:
Его сестра Карима была его уменьшенной восьмилетней копией. Она вырастет восхитительной девушкой, что отражалось в её чёрных — как у матери Занубы — глазах, в которых была улыбка, отражающая смущение и далёкие воспоминания.
На лицах Абдуль Мунима и Ахмада их дед мог видеть свой собственный немалого размера нос, а также маленькие глазки Хадиджи. Зато они были смелее других в обхождении с ним. Но все его внуки пробивали себе путь в учёбе с успехом, которым можно было гордиться, хотя казалось, уделяли своим делам больше внимания, чем деду. С одной стороны, они служили ему утешением в том, что жизнь его не прекратилась и продолжается в них, а с другой — напоминанием о том, что личность его постепенно отходит на второй план, освобождая присвоенный им центр внимания семьи. Это не огорчало его, ведь с возрастом к нему приходила и мудрость, равно как немощь и болезнь. Но вряд ли он мог предотвратить
Он поднялся, чтобы прочитать послеполуденную молитву, что была предвестником его ухода, затем переоделся и отправился в лавку. Все собрались в гостиной для кофе вокруг жаровни бабушки в атмосфере, располагающей к беседе. Основной диван заняли Амина, Аиша и Наима, диван справа — Ясин, Зануба и Карима, а диван слева — Ибрахим Шаукат, Хадиджа и Камаль. А Ридван, Абдуль Муним и Ахмад уселись на стулья посредине гостиной под электрическим светильником.
Ибрахим Шаукат по своей старой привычке, которую время так и не изменило, отмечал те блюда, что понравились ему, хотя его похвала в последнее время сводилась к тому, что выделяла преимущество кулинара — Амины — над её даровитой ученицей — Умм Ханафи.
Зануба словно эхо повторяла вслед за ним хвалебные речи, ибо никогда не упускала возможности добиться симпатии кого-либо из членов семьи её мужа. По правде говоря, с тех пор, как двери этого дома открылись перед ней и ей было позволено приобщиться к семье мужа, она тактично заверяла их в своей привязанности, ибо по прошествии ряда лет, что она жила в практической изоляции, словно неприкасаемая, по её подсчётам, это было признаком того, что они признали её место в семье. Смерть её первенца от Ясина стала настоящим поводом визита членов его семейства к ним домой и выражения им соболезнования. Они протянули ей руку впервые с момента женитьбы на ней Ясина, тем самым приободрив её, и она начала ходить в гости на Сахарную улицу — Суккарийю, после чего стала посещать дом в Байн аль-Касрайн когда недуг Ахмада Абд Аль-Джавада усилился, более того, ноги её ступили даже в его комнату, где они встретились как незнакомцы, между которыми ничего не было. Таким образом, Зануба стала частью семейства Абд Аль-Джавад, и даже стала называть Амину «тётей», а к Хадидже обращаться как к сестре. Она всегда являла собой образец скромности, и в отличие от других женщин в семье, избегала выставлять себя на показ и подчёркивать все свои прелести за пределами собственного дома, так что казалась старше своих лет, ибо красота её начала преждевременно увядать. Хадиджа не могла поверить, что ей только тридцать шесть лет. Однако Занубе удалось завоевать всеобщее признание, так что Амина даже как-то однажды сказала: «Несомненно, она родом из хорошей семьи, может быть, пусть даже это было несколько поколений назад. Неважно, что было, главное, что она порядочная женщина и единственная, кто смог ужиться с Ясином!»
Хадиджа своей полнотой и лоском казалась даже крупнее самого Ясина, и она не отрицала, что довольна этим, как довольна и своими сыновьями — Абдуль Мунимом и Ахмадом, а также своей в общем успешной семейной жизнью, хотя ни на день не переставала жаловаться ради защиты от сглаза. Её отношение к Аише изменилось полностью: за эти восемь лет она не обронила ни одного саркастического или грубого слова, даже в шутку. Она всецело стремилась быть с ней милосердной, обходительной и ласковой, проявляя почтительность к её страданиям, боясь такой же судьбы, как у неё, и тревожась, что несчастная женщина будет сравнивать свою долю с тем, что было уготовано старшей сестре. Она проявила щедрость, потребовав однажды от мужа, Ибрахима Шауката, отказаться от своей законной доли в наследстве, оставшемся от покойного брата, в пользу Наимы, и та полностью перешла к Аише и её дочери. Хадиджа питала надежду, что сестра будет помнить о её благодеянии, но та погрузилась в такое оцепенение, что щедрость сестры была просто не замечена ею. Но и это не помешало Хадидже осыпать сестру нежностью, лаской и состраданием, как будто она стала для неё второй матерью. Ей не требовалось ничего, кроме довольства и привязанности Аиши,
чтобы чувствовать уверенность в собственном успехе, уготованном ей Аллахом.Ибрахим Шаукат вытащил портсигар и протянул его Аише, и она с благодарностью взяла сигарету. Он тоже взял себе, и она затянулись. Чрезмерное увлечение Аиши курением и кофе было предметом постоянных замечаний, на которые она обычно реагировала пожатием плеч. Но её мать ограничивалась лишь тем, что молитвенным тоном отвечала: «Дай ей Господь терпения».
Ясин же был самым смелым в семье из тех, кто давал ей советы, словно утрата собственного ребёнка дала ему на это право. Сама Аиша не считала, что он понёс такую же потерю, что она сама, и в глазах её он обладал более завидной позицией в царстве несчастных страдальцев, поскольку его сын умер, когда ему не было и года, в отличие от Усмана и Мухаммада. На самом деле, говорить о постигших её несчастьях было самым излюбленным времяпрепровождением, так, словно она гордилась своим видным положением в мире бедствий.
Камаль с улыбкой, навострив уши, прислушивался к разговору о будущем, который вели между собой Ридван, Абдуль Муним и Ахмад. Ридван, сын Ясина, заявил:
— Все мы гуманитарии, и у нас нет лучшего выбора, чем юридический факультет.
Абдуль Муним, сын Ибрахима Шауката, своим зычным голосом ответил ему убедительным тоном, качнув при этом своей крупной головой, чем он больше всех напоминал дядю Камаля:
— Понятно… разумеется. Но он-то не хочет понять этого!
И он сделал знак головой в сторону своего брата Ахмада, на губах которого появилась насмешливая улыбка. Тут Ибрахим Шаукат воспользовался паузой, и, тоже указывая на Ахмада, сказал:
— Пусть поступает на филологический, если ему хочется, но сначала убедит меня в ценности этого факультета. Вот право — это я понимаю, а литературу — нет!
Камаль с выражением, похожим на сожаление, опустил взор, ибо их разговор вернул его к отголоскам старинного спора о том, что лучше: право или педагогика. Он по-прежнему питал старые надежды, хотя сама жизнь каждый день наносила ему жестокие удары. Адвокат в прокуратуре, к примеру, не нуждался в особом представлении, чего нельзя было сказать об авторе туманных статей в журнале «Аль-Фикр»!.. Ахмад Шаукат не дал ему возможности долго пребывать в замешательстве, и поглядев на него своими выпуклыми небольшими глазами, сказал:
— Оставляю ответ за дядей Камалем…
Ибрахим Шаукат улыбнулся, скрывая за своей улыбкой неловкость. Камаль же без всякого энтузиазма произнёс:
— Учись тому, что соответствует твоим дарованиям, как ты сам это чувствуешь.
На лице Ахмада явственно проступило выражение триумфа, и его изящная голова повернулась в сторону брата и отца, но тут Камаль добавил:
— Но тебе следует знать, что право откроет перед тобой такие двери в научную жизнь, которые не смогут открыть гуманитарные специальности… Если ты остановишь свой выбор в будущем на преподавании литературы, то это сложная и непрестижная профессия…
— Но я собираюсь стать журналистом.
— Журналистом..! — воскликнул Ибрахим Шаукат. И обращаясь к Камалю, добавил. — Он сам не знает, что говорит.
Ахмад тоже обратился к Камалю:
— В нашей семье нет разницы между руководством идеей и вождением повозки-двуколки!
Ридван улыбнулся:
— Самые великие предводители идей в нашей стране были юристами…
Ахмад высокомерно сказал:
— Те идеи, которые я имею в виду, это нечто иное!
Абдуль Муним мрачно отрезал:
— Это страшная и разрушительная вещь. К сожалению, я, кажется, знаю, что ты имеешь в виду…
Ибрахим Шаукат снова заговорил с Ахмадом, поглядев на других, словно призывая их в свидетели своих слов:
— Прежде чем сделать шаг, подумай. Ты учишься только четвёртый год. Твоё месячное жалование будет не больше одного фунта. Некоторые мои друзья горько сожалеют и сетуют на то, что их дети-выпускники университетов не могут найти себе работу, или занимают должность клерков с мизерной зарплатой. После этого ты свободен в выборе…
Тут в их спор вмешался Ясин и предложил:
— Давайте-ка выслушаем мнение Хадиджи. Она же была первой учительницей Ахмада, и лучше всех нас может сделать выбор между правом и филологией…
На лицах присутствующих появились улыбки, даже у Амины, что склонилась над кофеваркой, и у Аиши, что воодушевило Хадиджу:
— Я расскажу вам одну занятную историю. Вчера, незадолго до наступления вечера — а как вы знаете, зимой быстро темнеет — я возвращалась с улицы Ад-Дарб Аль-Ахмар в Суккарийю, и почувствовала, как за мной следом идёт какой-то мужчина. И когда он проходил мимо меня рядом с куполом Аль-Мутавалли, то спросил: «Куда идёшь, красавица?». И я повернулась к нему и ответила: «Домой, господин Ясин!»