Как Бог съел что-то не то

– Я знаю, знаю. Мы все это им говорили. Но им без разницы. Они сказали, у них приказ интернировать всех мужчин-иностранцев из враждебного государства. А имя Макса было в списке.

– Интернировать?

– Да. В специальный лагерь.

Анна внезапно почувствовала внутри совершенную пустоту: дальнейший разговор утратил всякий смысл.

– Анна, ты слушаешь? – спросил встревоженно Джордж. – Послушай, здесь все переполошились: я, тьютор Макса, администрация колледжа. Билл так бушевал в отделении полиции, что его выкинули вон. Но мы не смогли ничего поделать. Это приказ правительства. Если хочешь знать, это реакция на то, что случилось в Голландии.

– Да… – ответила Анна: от нее ведь ждали ответа?..

– Неизвестно, как долго все это может продлиться. Макс надеется, что твои родители смогут что-нибудь сделать. Через две недели экзамены. И он думает, что кто-то сможет объяснить полиции ситуацию. Он взял с собой только учебники по праву – и почти никакой одежды…

– Да… – повторила Анна.

– Это все ерунда какая-то, – голос Джорджа зазвучал подавленно, как будто на нем лежала вина за случившееся. – Если что-то станет известно, я сразу дам тебе знать…

Анна словно проснулась:

– Конечно… Джордж, спасибо! Спасибо за все, что ты делаешь. Я сейчас все расскажу родителям.

И это будет ужасней всего…

Глава пятая

Как и предполагала Анна, на маму и папу случившееся произвело ужасное впечатление. Папа почти ничего не сказал: арест Макса был для него частью страшной надвигавшейся на них катастрофы. На них, на Англию, возможно – на весь мир. Перед этой бедой папа чувствовал себя бессильным.

Мама пришла в страшное возбуждение, кричала и никак не могла успокоиться. «Почему Макс ничего не сказал полиции про папу? – спрашивала она снова и снова. – Почему ничего не сделала администрация колледжа? Где были все друзья Макса?» Когда Анна пыталась объяснить, что и сам Макс, и администрация, и друзья Макса сделали все что смогли, мама отказывалась в это верить и кричала: «Если бы я была там! Я никогда бы не позволила им арестовать Макса!»

По радио в девятичасовых новостях сообщили, что все мужчины-иностранцы из враждебного государства, проживавшие на юге страны и на восточном побережье, арестованы и отправлены в лагеря для интернированных. «Если бы только Макс приехал на День Святой Троицы в Лондон!» – кричала мама. Анна никогда не думала, что Кембридж считается прибрежным городом. Видимо, это самая крайняя точка восточного побережья. И наверное, эта область наиболее уязвима с точки зрения возможного вторжения. Правительство, объявил диктор, понимает, что его действия могут затронуть и невиновных людей, и выражает надежду, что со временем ситуация изменится.

Утешения в этом было мало. Остальные новости тоже не вселяли особого оптимизма. Члены датской королевской фамилии дали интервью, в котором рассказывали, что их жизнь висела на волоске и они чудом спаслись от нацистов. В самом конце транслировался фрагмент первой речи Черчилля в качестве премьер-министра. «Я не могу предложить вам ничего, кроме крови, тяжкого труда, слез и пота», – сказал он в палате общин.

* * *

На следующий день датская армия была разбита.

Эти новости Анна услышала вечером у Бартоломью.

– Как же это паршиво! – сказала Джинни. – Теперь они снова начнут опасаться воздушных налетов и ни за что не позволят нашей школе вернуться в Лондон. Вот увидите!

Джуди кивнула:

– Страшно даже подумать, что опять придется ехать в ту забытую богом дыру.

– Возможно, и не придется… – начал мистер Бартоломью, но, взглянув на Анну, внезапно умолк.

– Па, – закричала Джуди, – ты думаешь, нам придется возвращаться в Штаты?

– Ну откуда же это можно знать! – сказала миссис Бартоломью. – У вашего папы здесь есть дела. Если мы и уедем, то в самом крайнем случае. Так что пока не стоит об этом даже думать, – она повернулась к Анне: – Ты сегодня не говорила с мамой? От Макса нет новостей?

Анна покачала головой:

– Мы даже не знаем, где он. Мама звонила в полицию Кембриджа. Но они не имеют права что-либо нам сообщать. Звонок стоил больше двух шиллингов. И мама так надеялась, что сможет поговорить с Максом. Но в полиции ей только сказали, что Макс больше не в их ведении. И в любом случае ему бы не разрешили писать или сообщать о себе каким-нибудь другим способом.

– Как же я вам сочувствую! – вздохнула миссис Бартоломью.

– У него скоро экзамены… – Анна не могла отделаться от мысли, что вместо одежды Макс взял с собою учебники.

– Я слышала, что интернировали даже нескольких профессоров, – сказала миссис Бартоломью и добавила: – Полная неразбериха!

По-прежнему было жарко, и это только усиливало общую раздражительность. В среду после курсов Анна пришла в «Континенталь» и обнаружила папу совершенно подавленным, а маму – в страшно взвинченном состоянии. Они пытались найти кого-нибудь, кто мог бы помочь Максу или хотя бы посоветовал, что нужно предпринять. Но у них было мало знакомых, и никто ничего не знал.

– Наверняка что-то можно сделать! – нервно восклицала мама и в который раз перечисляла действия, на которые возлагала свои жалкие надежды: если кто-нибудь напишет в колледж, в университет, если Джордж снова сходит в полицию…

Она говорила и говорила и умолкла только тогда, когда у портье зазвонил телефон. Тогда она села, сложив руки на коленях, в надежде, что звонят ей и что сейчас ей что-нибудь скажут про Макса. Но это звонили от мамы Отто – передать, что и он интернирован. И профессор физики, к которому Отто поехал в Кембридж, – тоже.

– Видишь, это касается всех. Это делается ради национальной безопасности, – сказал папа.

Но мама, казалось, его не слышит.

У нее был неудачный день на работе. Вместо того чтобы сортировать бесчисленные счета и квитанции лорда Паркера, она обзванивала малознакомых людей – пусть они что-нибудь сделают для Макса, – и все безрезультатно! В конце концов ее начальник возмутился. И мама тогда закатила ему скандал:

– Лорду Паркеру все равно! Он уже умер. Сейчас нужно что-то сделать для Макса!

Папа пытался как-то ее урезонить, но она кричала в ответ:

– Нет! Меня больше ничего не волнует! Макс – это самое важное!

Мама пристала к ни в чем не повинной даме из Польши, которая оказалась за соседним столом.

– Неужели недостаточно того, что мы все потеряли в Германии? Неужели недостаточно того, что нам снова и снова приходилось начинать жизнь заново?

– Может быть… – начал папа.

Но мама от него отмахнулась.

– Мы несколько лет пытались противостоять Гитлеру! – кричала она. – А англичане все это время считали его джентльменом приятным во всех отношениях. И вот когда наконец и над ними закапало, – закончила мама в слезах, – единственное, что они в состоянии сделать, это интернировать Макса!

Анна чувствовала себя совершенно беспомощной. Папа протянул маме носовой платок, та вытерла нос. Дама из Польши поднялась навстречу какому-то мужчине, и они перешли на польский. Анна услышала слово «Роттердам». К даме и мужчине присоединились другие поляки: все были очень возбуждены.