Как целует хулиган

Маринка виновато опустила глаза, не зная, что сказать, но в дверь позвонили, и она с готовностью кинулась открывать. На пороге стояла Катька.

В первое мгновенье Маринка почувствовала радость – тёплую и лёгкую, какая бывает при встрече с близким человеком, которого давно не видел, и только потом накатила резкая обида. Но за спиной стояла Оксана, а если учесть, что все эти дни Маринка задерживалась потому что «бывала у Катьки», то...

– Привет, – открыла дверь шире. – Хорошо, что зашла, я тебя как раз жду.

Но едва только уединились в комнате, как тут же заискрило.

– Чего припёрлась, Махонина?

Катька закатила глаза:

– Иванова, ну хватит уже, а? Если честно, то прям обидно даже! Ты по себе, что ли, судишь? Ты, может, с Женьком моим хотела бы отжечь, и поэтому и меня с Киром подозреваешь?

– Я не подозреваю! Я вас спалила!

– Да погоди ты, спалила она! Я знаю, как кулон мог попасть в подушку, только я не должна тебе это рассказывать, потому что обещала Женьке молчать. Но раз уж один хрен всё открылось... Короче, они с Киром незадолго до Италии приехали ко мне на такси с днюхи Ваньки Петрова. Ну в смысле – Женька ко мне приехал, а Кир домой собирался, но они задержались, выпили ещё, потом ещё, и надрались так, что оба завалились спать у меня.

– Угу, – скептически хмыкнула Маринка, – а ничего, что Кир так-то через пять домов от тебя живёт? Что, прям так нажрался, что тропинку к родной хате позабыл? Не верю, Махонина! И потом, а почему ты дядю Сергея не позвала, чтобы он его забрал?

– Ну, во-первых, он мог бы оказаться в рейсе, а во-вторых – а нафига мне это? У меня мать на сутках была, а эти – где рухнули, там и рухнули. Я им подушки под головы сунула и пусть спят. Всё! Не веришь, у Женьки спроси. Или у самого Кира. Он, между прочим, сначала меня попросил молчать, но я отказалась, и он подкатил к Женьке, и уже тот меня уломал. Или, кстати, у мамки моей – она, когда с ночной вернулась, была, мягко говоря, в шоке от этих двух трупов.

– Ну допустим, всё так и было, но зачем ему это скрывать?

– Ты серьёзно? Да ты ему за банку пива мозг выносишь, а тут – вусмерть нажрался, аж до дома не дошёл. Нет, ну правда – если бы не кулон, ты бы и не узнала никогда и всё хорошо, все спокойны. Я считаю, что Кир правильно сделал, что скрыл. Ты ведь тоже, знаешь, далеко не ангел, со своими вечными моралями. Бензопила Дружба, блин. Как будто он сынуля тебе или муж с тридцатилетним стажем, а не парень.

Долго молчали. Маринку медленно накрывало запоздалым ужасом.

– Ну и всё равно, – упрямо не желая признавать очевидное, цеплялась она за каждую мелочь, – почему ты только сейчас рассказала? Что, целую неделю не могла решиться? Аж на репы, бедная, ходить перестала!

– Да уезжала я! Я от тебя тогда вернулась, а возле дома отец в машине сидит. Мамку дождались, и она разрешила мне с ним на Дон поехать с палатками, сегодня только вернулась и сразу к тебе. Ну опять же – не веришь, у мамки моей спроси. А что там с репами, кстати?

– Ефимыч на твоё место Гаврилову поставил, – на автомате ответила Маринка и согнулась пополам, пряча лицо в ладонях: – Блин, Кать, какая я дура!

– Пфф... Тоже мне, новость.

– Нет, ты не понимаешь. Я капец, какая дура, Кать. Я же Киру отомстила, представляешь! В ту же ночь, когда от тебя сбежала. Просто... Мне так херово было, и я решила, что... Бли-и-ин... – на глаза набежали слёзы. – Что я наделала...

– Ну, в смысле – отомстила? Дала что ли кому-то?

Из коридора послышалась возня и разговоры – раньше, чем обычно вернулся с работы отец, и Маринка словно пришла в себя.

– Напилась и до самого утра целовалась на скамейке с каким-то парнем. А сама даже имени его не знаю.

– Только целовалась?

– Конечно!

– Пфф... Ну и забей тогда. Кто об этом узнает-то? Я могила, сама знаешь. Тебя просто кроет, Марин, думаешь, я не понимаю? Я сама по Женьку соскучилась так, что хоть на стену лезь. Но немного осталось, терпи.

После ужина папа попросил Маринку остаться на кухне. Кинул на стол перед ней стопку фотографий.

– Посмотри внимательно, здесь есть тот отморозок с вокзала?

У Маринки по спине пополз холодок.

– Я... Пап, ты серьёзно думаешь, я помню, как он выглядел?

– Посмотри, посмотри.

Она взяла фотки. На них были молодые, бритые «под ноль» парни в белых майках. Быстро пролистала всю стопку, почувствовав, как резко ударила в голову кровь, когда среди них попался и Данила. Вернула фотки на стол.

– Да вроде нет. Не знаю. Говорю же – я не помню его. А что это вообще?

– С Центрального военкомата сегодня прислали, – задумчиво взял отец фотки. – Это те, кто дембельнулись на прошлой неделе. Ну-ка, давай вот так попробуй, – разложил их на столе в три ряда. – Не торопись, присмотрись. Даже если сомневаешься, но смутно похож, всё равно говори.

Маринка нервно зажала вспотевшие ладони между колен. Взгляд упорно лез на фотку Данилы, но она всеми силами его отводила.

– Ну не знаю я, пап!

– Хорошо, а вот так? – он оставил на столе всего три карточки. Среди них и Данила. По центру. Маринка почувствовала, что краснеет.

– Не знаю. Не помню.

– Это кто тут у вас? – с интересом вглядываясь в фотки, остановилась за спиной отца Оксанка.

– Да вот, пытаюсь определить личность того идиота с вокзала, а Маринка, говорит, не помнит.

Маринка встретилась с Оксаной взглядом – та явно узнала Данилу и совершенно не поверила в то, что его не узнала Маринка. Строго вздёрнула бровь, всем видом показывая, как ей надоела эта бесконечная брехня, и Маринка сдалась:

– Ну... Вот этот, вроде, похож. Но не точно. А зачем тебе? Ты что, привлекать его собрался? За что? Нет же состава, у тебя даже синяк уже сошёл!

Отец взял фотку, задумчиво сощурился:

– Было бы тело, найдётся и дело! Ты правильно вспомнила, это он и есть. Я его, в отличие от тебя, очень хорошо запомнил. Вернее, вспомнил. Потому что ещё в девяносто первом протокол для постановки на учёт по делам несовершеннолетних на него составлял.

Закрылась у себя в комнате, свернулась калачиком на кровати. Как ей было хреново! Тонула в этой неразберихе, в чувстве беспомощности и вины.

Что с ней случилось, вдруг? Как она до этого дошла?! И как теперь быть?

Взяла спрятанную в тетради фотку Кирилла и снова свернулась на кровати, вглядываясь в его черты. Улыбка его сногсшибательная, от которой, кажется, загораются звёзды, заразительный открытый смех и юмор... Такое красивое, пластичное и в тоже время подкачанное тело.

Казалось, чувствует, как он обнимает, как, с трудом сдерживаясь, от того, чтобы нагло залезть под юбку, щекочет жарким дыханием ухо: