Как никогда. Одинокая женщина желает...

– Он впервые. От отчаяния. От одиночества и никому-ненужности, — заступилась Ирина. — Вы подождите, пожалуйста, в комнате или в кухне. Я переоденусь. Надоело мне в этом платье.

– Нет, что вы! Платье отличное, — возразил галантный участковый. — Я такого никогда не видел.

– А оно из музея. Евстолия Васильевна принесла. И свое тоже, — пояснила Ирина.

– То-то я смотрю… — непонятно подытожил Петрухин.

– Она вернет! — поспешно заверила его Ирина. — После праздников.

И ушла переодеваться. Платье почему-то перестало ее развлекать. И стало как-то неловко сидеть, все время хотелось что-то поддернуть или поправить. Гости ушли, праздник кончился, и Ирина сразу почувствовала себя ряженой. Недаром она всегда не любила первое января: голова болит, спать надоело и вставать лень, недопитое шампанское, которое пить нельзя и вылить жалко, вчерашние салаты, немытая посуда… И все, что еще вчера казалось таким осмысленным и важным, первого января не имеет ровным счетом никакого значения, как, например, это платье.

Ирина переоделась в длинную юбку и блузу — это был летний костюм, выведенный в отставку и доживавший свой век в почетной должности «домашней одежды для гостей». Последний раз она надевала его в сентябре, когда приезжали Юлькины новые родственники, а с тех пор никто к ней в гости не приходил. Волосы собрала в хвостик — довольно коротенький и смешной, — но ей так надоели весь вечер своевольничавшие волосы — между прочим, пушистые и красивые, как у Юльки. Сбоку немедленно спустились два как будто нарочно выпущенных завитка. Задумчиво переводя взгляд с туфель на домашние тапочки, выбрала компромиссный вариант — шерстяные носки, которые напялила с огромным удовольствием. Посмотрела на себя в зеркало и решила, что сорока лет ей никак не дашь. Особенно с хвостиком да при таком освещении…

Бесшумно ступая, она отправилась искать Петрухина — интересно, чем он занимается в ее отсутствие? Чинно сидит потупив взор? Уставился в телевизор? Озирается по сторонам, пытаясь понять, какой у хозяйки характер? Не угадала: Петрухин играл на гитаре. Он сидел к ней спиной, неловко, бочком примостившись на краю стула. Он склонился над гитарой, как над ребенком, и бережно перебирал струны. Гитара в его руках разговаривала тихо, как-то доверительно и нежно, совсем по-человечески. Ирина долго стояла в дверном проеме, слушала, пока ей не стало совсем грустно. Ну вот, а собирались кофе пить. Она решительно вошла в комнату и спросила с шутливой укоризной:

– Вы замечательно играете. И мама у вас директор музыкальной школы. Как же вы в участковые-то попали?

– Исключительно по вредности характера, — отложил гитару Петрухин. И улыбнулся так, как Ирине хотелось, — совсем не смущенно, а просто так улыбнулся, потому что его позабавил ее вопрос.

– Как, как? — настаивала Ирина, поняв, что из неболтливого старшего лейтенанта интересующую ее информацию придется вытягивать клещами. Но ведь любопытно же!

– У меня еще и отец преподает в музыкальном училище, — нагнетал обстановку вполне довольный собой Петрухин.

– Гитару? — изумилась Ирина.

– Нет, скрипку. Они с мамой очень хотели, чтобы и я на скрипке играл. Но я орал и залезал под стол, когда меня пытались заставить играть на скрипке. Я ее ненавидел! И хотел, как все наши пацаны, ходить на самбо. Или на хоккей. Но родители и слышать не хотели — боялись, что попаду в плохую компанию. Или что руку сломаю. Так года два воевали. А потом мы договорились: они не пристают ко мне со скрипкой, а я соглашаюсь учиться играть на гитаре. Мне казалось, что гитара — это все-таки не так позорно, как скрипка. А на самбо я все равно ходил, тайком.

– И что? — понизив голос, как заговорщик, спросила Ирина, как будто Петрухины-старшие могли ее услышать. Она сама была очень послушной девочкой и без особого энтузиазма занималась только в тех кружках, в которые отводили ее родители, вот и танцы остались только детской мечтой. Поэтому дерзкое самоволие Петрухина показалось ей очень привлекательным.

– Все правильно рассчитал, — засмеялся Петрухин. — Потом был королем двора, потому что играл на гитаре, девчонки за мной толпами ходили.

– А как вас зовут? — неожиданно спросила Ирина. Ей очень захотелось познакомиться с тем мальчишкой, который спасался под столом от уроков музыки и сбегал на самбо. — Я ведь так и не знаю… Что Петрухин — вы сказали, а дальше?

– Простите, — смутился-таки старший лейтенант. — Меня зовут Евгений.

– А меня по имени-отчеству называете… — обиделась Ирина.

– Так я же как лицо официальное, — всполошился Петрухин Евгений. — Я не нарочно…

– Как лицо официальное, вы моих гостей разгоняли, — поддела его Ирина. — А теперь вы лицо частное, которое собирается пить кофе, или нет?

– Собирается! — с готовностью подтвердил Евгений. И они отправились на кухню.

– Вы мне недорассказали, — продолжала гнуть свою линию Ирина, возясь с кофеваркой. — Как вы милиционером-то стали?

– Да нечего рассказывать, — развел руками Петрухин. — После школы отец хотел взять меня к себе в училище. Я назло сочинение с ошибками написал — и осенью в армию. Руку там серьезно сломал. Ну, отец и отстал — с такими пальцами музыканта не выйдет. Я пошел в горный.

– Почему?

– А вы не помните, как раньше говорили: «Тупой и упорный, иди в горный»? Это про меня. Учился-то я так себе, с тройки на тройку. Больше никуда не поступил бы. А потом уж в милицию — сам захотел. Звание сразу дали. А в участковые пошел ради квартиры.

– А учитесь зачем? Диплом же есть… — Ирина понимала, что расспрашивает совершенно бессовестно, прямо как Евстолия, которую она изо всех сил осуждала, но не могла удержаться. Ей отчего-то приспичило узнать про Петрухина как можно больше.

– Пригодится, — рассудительно сказал Петрухин. — Мне сейчас тридцать пять, в этом году капитана дадут. А через девять лет на пенсию могу выйти. Может, в адвокаты пойду. Мало ли как оно сложится. Пригодится.

Ирина неожиданно для себя самой так расстроилась из-за того, что Петрухину на пять лет меньше, чем ей, — просто свинство какое-то! — что неловко дернула прозрачную колбу с горячим кофе и конечно же пролила — хорошо еще, что на пол, а не на юбку. Петрухин вскочил и ловко промокнул коричневую лужицу бумажными салфетками из стоявшего тут же стаканчика.

– Вот и все — порядок! Не расстраивайтесь, нам же хватит кофе, совсем чуть-чуть пролилось.

Ирина расстроилась вовсе не из-за кофе, но не могла же она в этом признаться! И она решила отыграться.

– Женя, — начала она вкрадчиво, — вы уж извините… А зачем вы ко мне пришли? Вы же вряд ли читаете все объявления о знакомстве, правда?

– Все не читаю, — понимая, что ступает на скользкую почву, признался Петрухин. — Эту мне в ящик бесплатно кладут. Случайно посмотрел, скуки ради, свой участок. Думаю, непорядок. Надо будет вечером зайти, проверить что и как.

– Проверили — и остались, — продолжала вредничать Ирина. Уж очень ей хотелось вытащить из Петрухина признание, что вот, мол, ради ваших красивых глаз, с первого, можно сказать, взгляда… Так бывает, она теперь точно знает. — А вернулись зачем?

– Да я… А можно мне с лимоном? — мастерски увернулся от ответа Петрухин. — Очень люблю кофе с лимоном.

Нет, его голыми руками не возьмешь, думала Ирина, нарезая лимон. И решила зайти с другой стороны. Будто черт ее под руку толкал. Тот самый, что всю новогоднюю ночь Евстолию опекал и вдохновлял.