Как общаться с вдовцом

— Не знаю, — признаюсь я. — Наверно, потому что я член семьи.

Она кивает и провожает взглядом уходящего Стивена. Внутри ансамбль играет «Праздник» группы «Кул энд зэ гэнг»; знакомые звуки трубы плывут над лужайкой.

— Да пошло оно все к черту, — качает головой Клэр.

— Иди уже.

Клэр убегает. Она несется в гору на высоких каблуках и окликает Стивена. Я вижу, как он оборачивается, слышу, как Клэр на него орет, и вот уже они оба скрываются в толпе.

Все-таки удивительно, до чего быстро заканчивается свадьба. Ее так напряженно ждут, так азартно все планируют, что по идее она должна бы идти не шесть часов, а неделю. Мы танцуем, едим и снова танцуем. Майк произносит прочувствованную речь о Дебби, а Макс срывает бурные аплодисменты пьяным неприличным тостом, который кончается на неожиданно лиричной ноте. Я стащил несколько «вил» у мамы из сумочки — исключительно для медицинских целей. Руди, по такому случаю разодетый в темно-синий смокинг, делает передышку и, отлучившись с дежурства около отца, меняет мне в туалете повязку. Мать перебрала, спела с ансамблем несколько хитов и, кажется, готова петь на бис хоть всю ночь напролет, но Клэр уговаривает ее замолчать, и вот уже мы едим десерт, а толпа редеет. Дебби и Майк прощаются с гостями, обнимают и целуют всех вокруг, незаметно кладут в карман конверты, а потом уезжают в отель. Утром они улетают на Антигуа. Потом ансамбль играет «Перед рассветом», и мои родители в одиночку танцуют щека к щеке под Синатру. Официанты наводят порядок, а мы с Рассом и Клэр прямо руками едим крохотные шоколадные пирожные с трюфелями. Стивен стоит в сторонке и ведет с дядей Фредди один из классических бесконечных разговоров, который будет продолжаться до тех пор, пока кто-нибудь из нас не оторвет задницу от стула и не придет Стивену на выручку.

— Черт, — восклицает Клэр. — Похоже, я потеряла сережку в лимузине.

— Что ты делала в лимузине? О! Ого-го!

— Что поделать, — недоверчиво качает головой Клэр. — Стивен знает, что я обожаю, когда он во фраке.

— Если хочешь знать, он мне нравится намного больше прежнего.

— Спасибо, — отвечает Клэр. — Не хочу.

Она кладет мне голову на плечо и сжимает мою ладонь большим и указательным пальцем.

— И каково тебе его видеть? — интересуюсь я.

— Не знаю. Гормоны на меня так действуют, что я уже ни в чем не уверена.

— Быть ни в чем не уверенным — это здорово.

— Ты уверен?

— Я серьезно. Может, просто нужно подождать, признаюсь я. — Не рубить с плеча.

— Хладнокровной меня точно не назовешь, — заявляет Клэр.

Я слизываю с пальца шоколадную глазурь.

— Мы все меняемся, — отвечаю я.

Клэр решила вернуться домой со мной и Рассом, а завтра встретиться со Стивеном за ланчем. На стоянке холодно, и когда мы прощаемся, от нас идет пар. Мама обнимает меня и прижимается лбом к моему лбу.

— Как хорошо, что ты пришел, — говорит она.

— Я рад, что пришел.

— С тобой все будет хорошо?

— Ага. Через несколько дней буду как новенький.

— Я не это имела в виду, — заявляет она.

— Я знаю, мам. Все будет отлично.

— Правда?

— Правда.

Она чмокает Расса в щеку.

— Позаботься о моем сыне, слышишь?

— Будет сделано, миссис Паркер.

— Ради всего святого, зови меня Эвой.

— Договорились, Эва.

Отец выглядит усталым, но довольным.

— Классная вечеринка, да? — замечает он.

— Шикарная, — соглашаюсь я и падаю в его безукоризненные объятья.

— Передавай привет Хейли, — отвечает отец, похлопывая меня по спине.

Я цепляюсь за него еще несколько секунд.

— Передам, пап.

Руди садится за руль «ауди», а родители забираются на заднее сиденье. Мама кладет голову отцу на плечо. Машина отъезжает, и я вижу, как в окно высовывается обтянутая смокингом отцовская рука с растопыренными пальцами. Автомобиль набирает скорость и мчится по дороге, постепенно скрываясь из виду за деревьями.

Глава 41

У меня была жена. Ее звали Хейли. Ее больше нет. Как и меня.

Спустя несколько недель после свадьбы Дебби в дождливый серый понедельник я сижу за компьютером и на пустом экране печатаю эти слова. Кайл заключил сделку с крупным издательством, и, пару дней покопавшись в себе, я решил, что пора вернуться к работе. У меня нет ни плана, ни ориентира — только написанная Кайлом четырехстраничная заявка, под которой он подписал мое имя, и двенадцать колонок, опубликованных в «М»; для договора этого оказалось достаточно. Пару дней назад я сидел в конференц-зале на одном из верхних этажей небоскреба, а старший редактор Перри Мэнфилд, размахивая свернутыми в трубочку страницами с моими статьями, утверждал, что побочный продукт моей разрушенной жизни «гениален».

Аванс, который я получу, не очень-то велик, но ведь в конце концов меня все равно ждет богатство, да и дело совсем не в деньгах. Теперь мне надо заботиться о Рассе, и хотя мы ни в чем не нуждаемся, но вряд ли я подам ему хороший пример, если буду целый день сидеть и чесать яйца. В книге будут воспоминания о том, в какой кошмар я превратил свою жизнь после смерти Хейли. Мне не очень-то хочется об этом вспоминать, но, если вдуматься, так я дольше сохраню память о ней. Ведь я уже знаю, что боль неминуемо утихнет: она уже утихает, тлеет во мне, словно угли костра, подергивается мертвым серым пеплом и тухнет от ветра. Зная, что существуют опубликованные мемуары о нас, я легче смирюсь с утратой — по крайней мере, я так думаю.

Так что теперь я официально писатель. У меня есть контракт, редактор, новый ноутбук и сроки сдачи книги, но я совершенно не представляю, как ее писать. Снова взявшись за работу, я испытываю странное чувство — скорее приятное, чем наоборот. Я сижу за письменным столом в спальне. По крыше стучит осенний ливень; он грохочет по металлической крышке висящего на стене дома компрессора, словно аплодисменты. Я гляжу в окно и пытаюсь собраться с мыслями.

У меня была жена. Ее звали Хейли. Ее больше нет. Как и меня.

Пока я написал только это. Но у меня есть год на то, чтобы написать остальное, а в материале я недостатка не испытываю. Что-нибудь придумаю.

Чтобы отпраздновать сделку, Расс везет меня в тату-салон: я хочу себе сделать на тыльной стороне правого запястья меньшую копию кометы Хейли. Где бы я ни был, я посмотрю на руку, увижу татуировку и вспомню, что Хейли — часть меня. Конечно, это звучит до слащавости сентиментально, но я чувствую: ее отметина на моей руке — это правильно. Я объясняю все это Рассу, пока мастер натягивает перчатки из латекса и протирает мне руку спиртом.

— Понятно, — кивает Расс.

— Встречный вопрос, — заявляю я, — почему ты сделал себе татуировку именно на шее?

— Не знаю. Мне показалось, татуировка на шее — это круто.

— Но ты ее можешь увидеть, только вывернув шею перед зеркалом, а так она растянется.

— Верно подмечено. Придется сделать еще одну, как у тебя.

— Фиг два.

Это очень приличный тату-салон, он расположен в торговом центре между булочной и химчисткой. Мастер с кольцом седых волос вокруг лысой макушки выглядит, словно чей-то дедушка, его тонкие губы складываются в добрую улыбку, а из-под фартука выглядывает шерстяная клетчатая рубашка.

— А у вас татуировок нет, — замечаю я, разглядывая его чистые предплечья.

— Сапожник без сапог, — отвечает он, включая аппарат. — Как вы переносите боль?

Мы с Рассом переглядываемся и улыбаемся.

По ночам мне нелегко. Раньше ночь была для меня самым легким временем суток — единственным, когда боль утихала, притуплялась до легкой дрожи. Мне не лезли в глаза жизнь, продолжавшаяся за окнами, люди, занимавшиеся своими делами; меня не заботило, что время идет, а я оказался за бортом, придавленный обрушившимся на меня бременем скорби. К тому же к закату я обычно уже напивался. Отныне я не держу в доме выпивку. И траву тоже, если что. Теперь я трезвый и добродетельный отчим, которому нечем отметить наступление полуночи.