Как Саушкин ходил за спичками

Саушкин в ответ только мотал головой.

— Что же мне делать? — сказал толстяк.

Саушкин отозвался:

— Вытаскивайте меня на берег.

— Это же будет как будто против твоей воли, — сказал толстяк. — А мы, толстяки-добряки, никогда и ничего не делаем против чужой воли.

— Вы тащите меня на берег, а я сделаю вид, будто не вижу, — прошептал Саушкин.

— Как же не видишь, когда ты видишь, — сказал толстяк.

— Так придумайте…

— Придумал, — ответил толстяк.

Он сходил к столу и вернулся с ветряной мельницей в руках. Дунул в её крылья, открылись дверцы в её боку — и полетели конфеты: леденцы в обёртках, конфеты-кубики, конфеты-грибки, конфеты-лепёшечки. Когда полетели белые шарики, толстяк подставил ладонь.

С горстью белых шариков он подошёл к воде, попросил Саушкина открыть рот, высыпал шарики ему в рот.

Саушкин закрыл рот, замычал: «О-о!» — и зажмурился, замотал головой: то была клюква в сахаре.

Когда он открыл глаза, увидел себя на берегу.

— Теперь спроси, кто я, — попросил толстяк.

— Кто вы?

Толстяк одёрнул свой роскошный белый мундир с нашивками и выпятил грудь:

— Догадался?

— Нет.

Толстяк показал на гору ящиков с пустыми бутылками:

— Пассажиры Аэрофлота в пути выпивают лимонад, а стюардессы оставляют бутылки под мою ответственность. Догадался, кто я?

— Нет.

— Я дядя Капа, начальник аэропорта на острове Толстяков-Добряков.

Дядя Капа не дождался от Саушкина сочувствия и уныло закончил:

— Я самый одинокий, самый несчастный в мире начальник аэропорта. Пойдём, я всё тебе расскажу и покажу.

Саушкин поплёлся следом за дядей Капой.

Улицы были пусты и шумны.

В одном доме свистели, в другом щебетали, в третьем куковали, в четвёртом тенькали.

Они спустились в подвал дома. Увидели множество бочонков с резными раскрашенными затычками в виде птиц. Квас поспел: птицы заливались на все голоса, звали отведать.

На одном бочонке лежало письмо.

«Капа, дружочек, начинай с ежевичного кваса, он долго не хранится. Квас для окрошки я заправил хреном, как ты любишь.

Твой Свирелька».

Другое письмо было пришпилено на дверях соседнего дома.

«Капа, в холодильнике твой любимый салат. На случай, если ты захочешь сделать его сам, вот рецепт: шпинат, лук, молодая крапива, щавель. Добавить нарезанное кубиками крутое яйцо. Посолить, полить подсолнечным маслом, окропить лимонным соком, уксусом. Украсить редисом, маслинами, дольками мандарина.

Твой дружок

Пирожок».

Дядя Капа пояснил:

— У нас, толстяков-добряков, всё больше прозвища…

Дядя Капа водил Саушкина от дома к дому, рассказывал, с каким искусством его друзья пекли пироги, готовили котлеты, варили супы, и всякий раз в слезах заканчивал:

— Он улетел на самолёте, я сам его провожал!.. Все мои родственники, соседи, все мои друзья улетели. Улетели в далёкие края, ни весточки от них. Я, я один, я всему виной!

РАССКАЗ ДЯДИ КАПЫ

— Наша жизнь проходила в заботах друг о друге. Наша жизнь была вечным праздником. — Так начал свой рассказ дядя Капа. — Я готовил для Пирожка его любимый грушевый компот, я по компотам был мастер. Пирожок делал для меня салат, а другой мой друг пёк крохотные, к бульону, пирожки с мясом… Вечером на площади духовой оркестр играл песенку «Пора, пора, друзья, садиться за столы». Жители несли полные салатницы, несли вазы с цветами, компотницы. Несли кувшины с квасом, несли противни с пирогами и огромные сковороды с котлетами.

Эту жизнь-праздник ты бы застал, Саушкин… Если бы я не посмотрел по телевизору кинофильма о начальнике аэропорта.

С тех пор каждую ночь мне снилось, как над нашим островом самолёт совершает круг. Как я даю разрешение на посадку. Самолёт бежит по взлётной полосе, останавливается. Командир корабля докладывает мне: «Прибыл в ваш аэропорт». Мне снилось, как я, статный, черноусый, в белом мундире с золотыми нашивками, прохаживаюсь по перрону аэровокзала…

Я стал худеть, бледнеть… пиры были не в радость.

Толстяки-добряки пожалели меня. Они построили аэропорт, написали бумагу в управление Аэрофлота, а мне сшили белый мундир с золотыми нашивками.

Настал самый счастливый день в моей жизни.

Приземлился самолёт. Я вышел его встречать — статный, черноусый, в белых штанах, в мундире с золотыми нашивками. Духовой оркестр играл песенку «Пора, пора садиться за столы». Сверкали золотые нашивки на моих рукавах, все любовались мной.

По трапу спустился пилот и спросил:

«Сколько пассажиров?»

«Каких пассажиров?»

«Сколько пассажиров я сегодня приму на борт?»

«Ах, пассажиров?.. Так ведь от нас никто не уезжает и к нам никто не ездит, — сказал я. — Так что мы с вами обойдёмся без пассажиров».

«Что ж, выходит, мы приземлились здесь, чтобы полюбоваться вашими нашивками? — рассердился пилот. — Если не будет пассажиров, сегодня же закроем аэропорт, а вас уволим».

Я заплакал от огорчения.

Жители нашего города не выносили слёз.

Духовой оркестр купил билеты. Самолёт унёс наших музыкантов неизвестно куда.

За ними улетели мои друзья Свирелька и Пирожок. Они всю свою жизнь посвятили тому, чтобы делать мне приятное.

На прошлой неделе улетели последние жители. В чужих краях одно утешает их, что дядя Капа счастлив.

Я дал слово, — закончил дядя Капа, — если меня спасут — ведь я сейчас будто на необитаемом острове! — так вот, если меня спасут, я уйду с поста начальника аэропорта. Я сниму этот белый мундир с золотыми нашивками. Саушкин, ты мой спаситель, скажи, принимаешь ли ты мою дружбу?

— Мне домой надо, — сказал Саушкин.

— Так требуй, требуй: ты же мой друг, ты хочешь мне добра!

— Чего требовать?

— Требуй, чтобы я снял белый мундир с нашивками.

— Снимайте, если хотите, — сказал Саушкин.

— Нет, ты требуй строже. Как настоящий друг!

— Ну чего вы ко мне пристали, — сказал Саушкин. — Хотите — снимайте, хотите — нет, без одежды-то холодно…

— Это верно, — обрадовался дядя Капа. — Я, пожалуй, похожу ещё немного в мундире. Скажи, мне к лицу белый мундир с золотыми нашивками?