Как стать богом
Шрифт:
— А кто такой Беккенбауэр?
— О боже! С кем мне здесь приходится общаться!
— Я давеча в одном доме уговаривал тараканов. Девчушка. Лет шестнадцати, очаровательная, как умывающийся котенок. Я стал ее клеить. Вижу — не врубается. Я спрашиваю: «Вы что, не знаете, кто такой Брэдбери?». «Знаю, — говорит, — психиатр»
СЮЖЕТ 21/8
Галдят, впрочем, не все. Тенгиз по-прежнему остаётся мрачен и молчалив. Глотает охлажденную водку, запивает минералкой, совсем не закусывая, только смотрит в пустую тарелку, а когда поднимает глаза, выпуклые, мрачные, с тяжелыми красными веками, мало кто выдерживает этот взгляд — неуютно становится и зябко и хочется сделать вид, что никакого
'Красавец и здоровляга, и уж, наверное, не еврей".
«Дрянь дело, — думает Богдан, поглядывая на него украдкой, — Видимо, совсем ничего не получается. Видимо, кусок этот нам совсем уж не по зубам. А может быть, у него просто что-нибудь опять не ладится с княгиней Ольгой? Впрочем, княгиня просто терпеть не может нашу Маришку, вот почему ее здесь нет. И не надо. Господь с ней, без нее даже лучше»
А Маришка есть, как всегда, очаровательна (словно умывающийся котенок). Васильковые глаза. Грудной, с хрипотцой голос. И чудный смех, которым она награждает, словно орденской лентой. Своих дорогих паршивцев. Своих любимых мальчиков. Она точно знает, что мальчики не подведут. Никогда не подводили и теперь не подведут. А если кто-то дрогнет, она тут же окажется рядом и подставит плечо. Или улыбнется ему. Или просто скажет:
— Я здесь!
«Откуда в ней эта непостижимая вера в нас? — думает Богдан, — Ведь мы же, на самом деле, абсолютно бессильны перед мерзостью, перед любой злобной силой. Я не говорю уж про гангстеров и про сексотов — перед обыкновенным хулиганьем бессильны! Вот ты, Благоносец хренов, — можешь ты отбиться от пары гопников? Дать в рыло? Заехать гаду по яйцам? Зла ведь никогда у меня на это не хватает. А она все равно в нас верит. И эта вера, она так дорого стоит, что ее почти уже невозможно приобрести. Как любовь. Как здоровье. Как талант. Неужели мы и в самом деле лучше, чем выглядим?.. „В конце концов, все зависит только от нас самих!“. Увы. В том-то и дело. Я бы предпочел, чтобы все зависело от кого-нибудь понадежнее»
СЮЖЕТ 21/9
А герой дня Вадим бледен, глаза красные («Так вот ты какой — человек третьего тысячелетия!»). Хлопотливый Матвей очень нежно его опекает, настоятельно пододвигает закуску, бегает в кухню за минералкой, подбирает за ним падающие на пол вилки-ножики, видимо, фундаментально и основательно пугает его Вадим своими бабскими фокусами, и Великий Математик уже и не знает теперь, чего еще ему следует опасаться.
— М-м-м! Маришка! (Хрум-хрум.) Какие гренки! Божественно!
— А это что такое? Бифштексы?
— Не тормози! Бифштексни!
— Это не бифштексы, брат. Это ГОВНАТРУБ.
— Чево-о-о!
— Говядина натуральная рубленая, брат. Извини, брат.
— Слушайте! Прекратите жрать. Боба еще нет!
— Боба ждать — знаешь… Боб — человек подневольный: когда отпустят, тогда и придет. И ни минутой раньше…
— Ты только закусывай, пожалуйста. Я тебя умоляю, Вадим, не надирайся. Подожди…
СЮЖЕТ 21/10
Дзынь-дзынь-дзынь — ножом по краю рюмки. Тенгиз. Решает, что пора, и возбуждается к действию.
— Господа! Леди и джентльмены! Внимание! Вы что сюда — жрать пришли? Прекратите обжираловку, блин! Сначала — дело!
— Вот, именно! (Это Вадим. Уже на взводе и уже даже с перебором.) Объявляется дело Вадима Христофорова, погоняло — «Резалтинг-форс»! Пр-рашу! Вот стою я п’р’д вами, словно голенький…
— Да помолчи ты, ради Бога! Отдай стакан!.. Не умеешь ведь пить, жопа с ручкой, совершенно…
— Д-да! Но
зато я умею напиваться!— Тихо! Заткнитесь все! Начинаем, Обстоятельства дела всем известны? Я полагаю, всем…
— Вове не известны.
— Вова перетопчется. Я к дедам обращаюсь: все в курсе?
Деды в курсе. Все. Некоторые слышали эту историю уже неоднократно, — и от Вадима, и друг от друга. Всем и все понятно. И никто не знает, что надо делать.
— У меня вопрос к Димке, — говорит Богдан, — Они прорезались последнее время? Или нет?
— Откуда мне знать, — говорит Вадим, пьяно растягивая слова, — Они у меня телефон пр-р’слушивают, суки…
— Когда ты их видел в последний раз? — терпеливо настаивал Богдан.
— «Не в этой жизни…» — Вадим истерически хихикает.
— Отстань от него, — говорит Богдану озабоченный Матвей, — Что ты пристал к человеку? Не знает он ничего больше. И не соображает.
— Вижу-вижу, — говорит Богдан и замолкает.
«Ничего у нас не получится, — думает он, — Мы либо безразличны, либо бессильны. Бессильные мира сего… Но вот что поразительно: ведь я, кажется, завидую ему. За ним охотятся, от него чего-то еще ждут, он нужен кому-то, или мешает кому-то, или, может быть, кому-то полезен. Трепло, слабак, размазня, но представляет, ведь, собою некую ценность, причем, похоже, немалую. А я вот — пуст. И никому не нужен. Как высосанная банка из-под пива…»
Сцена 22. Различные мнения
СЮЖЕТ 22/1
Вадим между тем стремительно надирается. Матвей хватает его за руки, отбирает стакан, отставляет подальше бутылки — ничего не помогает. Кажется, Вадим буквально цель перед собою ставит: надраться вглухую — как можно основательнее и как можно быстрее. А скорее всего, так оно и есть на самом деле. Может быть, он устает быть трезвым.
— Все, кто вам дорог, достойны самого лучшего… — провозглашает он, никого не слушая и ничего не слыша, — Я просто мою голову и иду… Что вы вообще можете понять? Слышали про такого: Эраст Бонифатьевич зовут… Педераст Бонифатьевич… Если бы у меня была под рукой двустволка, я бы набил этой суке морду… но, боюсь, он уже мёртв, я убил его.
И он заливается смехом, кашляет смехом, задыхается смехом, беспорядочно раскачиваясь всем телом, словно воздушный шар на ветру.
— Отдай стакан, говорю!
— Да отстань ты от него в самом деле!
— Заткнись. Ты что — не видишь, что он вытворяет?
— Сидеть!
— Св-вбоду Вадиму Христофорову!
СЮЖЕТ 22/2
Тут напольные часы (мрачная черная башня, отсвечивающая лаком и медными виньетками) подают голос — всхрапываю и ударяют, глухо, с благородно-сдержанной мощью, так что все тотчас же замолкают, словно вдруг говорит среди них старший, — да так оно и есть, по сути дела: часы эти старинные, немецкие, привезенные в свое время из Веймара в счет репараций. Они размеренно отрабатывают свое «хр-р-баммм!» восемь раз подряд, вздохают напоследок и стихают.
И Юра-Полиграф традиционно произносит с демонстративным благоговением:
— Ей-богу, клянусь, встать хочется!
И все переглядываются, и улыбаются, и почему-то всем делается хорошо… Всем, кроме Вадима, конечно, которому хорошо стать не может уже ни при каких обстоятельствах. Ему теперь может стать только плохо, и ему-таки становится плохо, и Матвей с Маришкой поспешно уводят его в ванную, а остальные вновь гомонят — главным образом для того, чтобы заглушить мучительные звуки, доносящиеся оттуда.