Как трудно оторваться от зеркал...

5

Когда Сашина семья перебралась из деревни в город, он вдруг увлекся собиранием пуговиц. Саша понимал, что в его страсти есть что-то неестественное, и никому о ней не говорил. Между тем страсть разрасталась. Он видел только их — пластмассовые, медные и костяные застежки на одежде, мужской и женской, — ощущал солоноватый вкус меди и меловой привкус кости, осязал их рельефные и гладкие поверхности, слышал треньканье, позвякивание, шелест этих чудных маленьких вещиц; они пускали побеги в его сны, как глазки картофеля. Полированные и блестящие, граненые, матовые и прозрачные, миниатюрные колеса вращали число Скьюза — самое большое число, когда-либо встречавшееся в науке, о котором рассказывала на уроке математики Валентина Ивановна: у него так много нулей, что его нельзя вообразить... Маленькие жернова перемалывают океан на капли, солнце на фотоны, лето на бесчисленные листья... С двумя дырочками, с четырьмя, на костяной ножке. Саша дошел до того, что начинал считать Пуговицы на телах прохожих, и не заметил, как втянулся в это глупое занятие. Он выходил из дома — его приветствовала неразличимая за своими Пуговицами соседка; Саша едва успевал ответить на ее приветствие, поскольку был занят счетом Блестящих на соседкином пальто, на манжетах рукавов и отворотах ее карманов... Он шел дальше не сбавляя темпа, стараясь сосчитать все встречные Пуговицы; люди шли на него, казалось, сплошной толпой, и так много имелось на их одежде Пуговиц! В солнечную погоду Саша воспринимал их как костяшки деревянных счетов, которые со стуком (он его слышал) ударялись друг о друга; когда же было пасмурно, ему казалось, что они глядят на него своими крохотными отверстиями, каждая со своим особым выражением; всякое пальто, плащ или куртка несли на себе обилие разноречивых форм и цветов, Саша едва успевал их считать, точно заключил с Пуговицами специальный договор — со всеми пуговицами города. Мать однажды заметила, что на улице у сына глаза становятся мутными, совсем как у змеи перед линькой. Саша отводил на сон несколько часов, к учебе относился серьезно, но Пуговицы все больше завладевали им, составляя в его уме все более причудливые комбинации, превращаясь в монеты разного достоинства. Саша считал их и пересчитывал, извлекал из них корни, во сне обменивал одни на другие, приобретая все новые и новые. Его немного сбивали с толку младенцы, у которых все держалось на завязочках и петельках. Отовсюду Саша встречал взгляд пуговичных глаз — снизу, сверху, сбоку, они кружили вокруг него, как миниатюрные планеты. Саша встревоженно оглядывал прохожих, он жаждал овладеть новой задачей, более изощренным счетом — сосчитать отдельно пластмассовые, отдельно медные, отдельно костяные, потом перемножить их на количество дырочек и сложить, чтобы получить в конце концов ускользающее от науки число Скьюза, чтобы все видимые им Пуговицы взгромоздились на эту одиозную единицу с черными дырами нулей, похожих на Пуговицы...

Если б Саше сказали, что он чрезвычайно одаренный математик, уникум, феномен своего рода, он бы, пожалуй, перестал скрывать свое увлечение и сделал его профессией. Но Саша был осторожен — он боялся, что над ним будут смеяться, как в первые дни в этой школе, когда он рассказывал на классном часе про своих гусей и утей в родных Липовцах. Теперь он старался воздерживаться от лишних слов и, когда Валентина Ивановна задавала на уроке примеры, усердно пользовался логарифмической линейкой, хотя давно все решил в уме. Саша скорее бы умер, чем открыл кому-нибудь свою тайну. К счастью, он сообразил, что необходимо переключить ум на что-то иное. Саша стал читать научно-популярные брошюры, из которых извлекал удивительные, будящие воображение факты. Ископаемый стегозавр весом в две тонны был глупее кролика... Жизнь поденок длится от нескольких часов до нескольких дней, тогда как развитие их личинок продолжается два-три года... Пятиметровый питон может целиком заглотить леопарда... При отлове жирафа охотники употребляют технику фигурной охоты — приближаются к животному попарно, согнувшись в пояснице и ступая след в след, чтобы жираф решил, будто это какое-то незнакомое животное... Тренированный ездовой верблюд за 16 часов проходит 140 километров... Разъяренный страус бесстрашно бросается на поезд... Саша жадно заглатывал эту информацию, которая понемногу изгоняла из его мозга одержимость цифрами-пуговицами. Особенно поразила его новость, что тело каждого человека населяет более ста триллионов бактерий. Это много больше, чем количество Пуговиц которые он успел сосчитать за месяц, и даже больше, чем количество Пуговиц у застегнутого на все пуговицы человечества...

6

Красота обнаруживала себя то в каплях дождя, амебами стекающих по стеклу, то в соцветиях рябиновых ягод на фоне свежебинтованных стволов берез... С Лидой произошла еще одна странность. Те метафорические импульсы и вихри самозабвения, окутывающие Сашу маревом, как призрачные холмы и кипарисы окутывают итальянских мадонн на картинах старых мастеров, пробудили в Лиде зрение, слух, наблюдательность, внимание к настроениям близких, сдержанную осторожность — в глубине ее брезжила женщина, одержимая подготовкой к будущему. Лида стала видеть родных точно в двойном свете... Так на одном полотне Питера Брейгеля все фигуры отбрасывают тени в глубь картины, а деревья — к зрителю, будто свет падает с двух противоположных сторон... Напрягая слух, Лида старается расслышать слова Саши: что он хочет сказать? что скрывает? зачем говорит так тихо, точно боится потревожить завороженную мышь?.. Отец, напротив, говорит слишком громко, бравурно шутит, стараясь скрыть накопившуюся усталость. Когда он приезжает в деревню к сестре Любе, лицо его делается в сумерках совсем больным, хотя он так же бодро говорит повизгивающему от радости Ангару: «Здорово, ваше собачество...» Их дедушка — деревенский священник, Великим постом, взяв требник, Евангелие, запасные Дары и свечи, обходит заснеженными тропами ближние и дальние деревни, чтоб исповедовать, причащать, соборовать немощных стариков. Тетя Люба звучным голосом читает в храме Часы: «Возвели окрест очи твои, Сионе, и виждь: се приидоша к тебе, яко богосветлая светила, от запада и севера и моря и востока чада твоя...» Покров на престол тетя Люба расшила шелками, иконы украсила тонко вывязанными кружевами. А когда дедушка тихим, страстным голосом перед Апостолом читает молитву: «На отчизну нашу, Россию, излей благодать свою, Боже!», тетя Люба распластывается на полу, обливаясь горючими слезами. Отец не может преклонить колени. Он даже перекреститься не в силах. Но зато при словах молитвы: «...и несть во время сие печальника, пророка и вождя», папа сокрушенно кивает и прикладывает ладонь к сердцу... Лида любит эту коленопреклоненную молитву, хотя не понимает, почему в ней упоминается только одна из наших советских республик — Россия, но спрашивать об этом у тети Любы бессмысленно, она на все могучим басом отвечает: «Молись, и просветит тебя Господь!», а отец отшутится... Потрепав собачество за холку, папа входит в дом и, подмигнув Лиде — дескать, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, — неловко крестится на «красный» угол...

Прежде Лида любила прогуливаться с отцом и принимала его шутки за чистую монету. Ее не смущало, что папка повторяется. Проходя мимо памятника Ленину, он говорит: «Увы, не Кановой и Микеланджело изваяна сия глава...» — и скашивает глаза на Лиду, поняла она юмор или нет. Лида давно уже не улыбается его шуткам, а только вздыхает.

А мама? Раньше Лида с удовольствием слушала, как она репетирует свою будущую просветительскую лекцию о музыке... Музыка вне идеологии, повторяла мама, звуки свободны. Написал Прокофьев музыку к «Ромео и Джульетте», и поди разберись, противостояние каких железных сил он имеет в виду в сцене «Монтекки и Капулетти». Этим силам, рассказывает мама Лиде, было желательно, чтобы композитор изменил трагический финал! Джульетта, дескать, просыпается в ту минуту, когда Ромео открывает склянку с ядом, после чего они радостно танцуют финальное па-де-де между трупами Тибальда и графа Париса. Когда мама читает лекцию о Листе, она многозначительно восклицает: «Странный это был аббат...», — словно хочет сказать своим студентам, что Лист на самом деле был атеистом — таким же, как ее слушатели.

Лида напрягает слух, чтобы слышать тихий голос Саши. Ей кажется, что он нарочно говорит так тихо — слова его едва пробиваются сквозь шум фонтана, на краю которого они сидят. Тихий голос каким-то чудом достигает ее слуха. Саша говорит, а сам как будто прислушивается к ее мыслям. Лида спит в своей комнате. Она и во сне пытается расслышать Сашину речь, но вместо Саши видит тетю Любу, которая одной рукой обмывает загрязненные яйца, другой — проворно переворачивает уже отмытые в инкубаторе, чтобы зародыш не прилип к скорлупе. Наседки купаются в зольных ваннах, желтые комочки цыплят возятся в ящике с грелкой. Тетя Люба выуживает комочек с сомкнутыми веками — цыпленок болен кокцидитозом. «Простокваша где? Я тебе сто раз напоминала: захвати простоквашу!» Лида послушно идет за простоквашей, но во дворе у птичника остолбенело останавливается, пытаясь вспомнить, зачем ее послали, и смотрит на поблескивающую сквозь изгородь реку как завороженная. Солнце печет в голову, в которой роятся мысли о Саше. За спиной слышен раздраженный топот тети Любы: пока Лида смотрела на реку, тетка успела обмазать глиной и побелить птичник. «Что ты застыла, как придорожный столб? Нечего засматриваться на реку... — и тут же, не упуская случая съязвить, прибавляет в назидание: — Живая рыба может плыть против течения, а дохлая — только по течению». Лида плывет по течению, как сонная рыба с взъерошенной чешуей и выпученными глазами, омытыми светлой водой, плывет безвольно, как мертвая, в сторону Саши, и шум реки отдается в кончиках ее пальцев... Голоса родителей в гостиной будят ее. «А меня ты спросил? А с Лидой посоветовался?» — «Позволь, ты сама говорила, что тебе жалко этих людей. Многодетная семья, им тесно в двухкомнатной квартире». — «Да, я им сочувствую, но не до такой же степени!» — «Твое сострадание имеет степени?» Лида как будто видит сквозь стену, как отец поднимает брови, разыгрывая удивление. «Уступить свою трехкомнатную квартиру чужим людям — это чересчур! То есть не свою, а нашу!» — «А чем плоха эта квартира? Ладно, не надо мне устраивать сцену у фонтана (у фонтана!)». Мама входит к Лиде — она уже сидит на постели. «Ты слышала? — яростным шепотом говорит мама, отпустившая поводья своей ярости, как сказано у Расина. — Твой отец в очередной раз встал в позу праведника». Лида ныряет под одеяло и сверху накрывает голову подушкой — это ее ответ.

До того как Саша расплел Лидины косы, мама была желанной гостьей в ее комнате. Мама излагала ей сюжеты своих любимых романов и рассказывала байки о знаменитых людях, оттачивая на дочке свое искусство лектора. Поделиться с мамой переживаниями из-за Саши Лида не могла, заранее зная, что мама не одобрит ее выбора и даже, чего доброго, поделится Лидиной тайной с отцом, а тот станет донимать ее своими шуточками. В последнее время мама, в силу неясных для Лиды причин, стала явно присматриваться к ее комнате, заговаривала с Лидой, не поставить ли ей для себя диванчик в ней... Лида решила отвратить маму от этой затеи, в отсутствие родителей самостоятельно сделав перестановку, и в оформление комнаты внесла изменения, которые не могли понравиться маме: перенесла к себе из коридора книжные полки с поэтическими сборниками, словарями и альбомами по живописи, поставила их на то место, где мама планировала втиснуть диванчик, на подоконник водрузила горшки с геранью, на которую у мамы была аллергия... Между прочим, три года назад тетя Люба повесила в Лидиной комнате бумажные иконы Божией Матери — Тихвинскую, Казанскую, Смоленскую и Донскую, которые, как утверждал дедушка, защищают нашу страну от вражеского нашествия с Севера, Востока, Запада и Юга. Мама знала, что Бога разрешили, но не совсем, а только отчасти, к тому же к Лиде иногда приходили школьные подруги, которые могли рассказать об иконках своим родителям... Лида была летней верующей, она начинала верить в Бога, лишь когда поселялась у тети Любы, у которой проводила каникулы, а остальные месяцы о Боге не помышляла. Мама потихоньку стала снимать со стен иконы — сначала Смоленскую, потом Донскую, потом Тихвинскую, последней спрятала в секретер Казанскую. Лида заметила, что мама постепенно открывает путь врагам сначала с Запада, потом с Юга, с Севера и с Востока, но ничего не сказала, потому что тетя Люба приезжала редко и к ее приезду родину можно было снова защитить со всех сторон, быстро вернув иконы на прежнее место... Чтобы защитить свою комнату от маминых посягательств, Лида на место икон повесила четыре офорта Гойи, которого мама не любила. На западной стене окном в Европу она поместила 23-й офорт с изображением аутодафе. Южную стену украсила 63-м офортом, изображающим двух ведьм, летящих на шабаш. К северной стене прикрепила 49-й («Маленькие домовые») — уродцев с загребущими лапами. Над своей кроватью с восточной стороны повесила 21-й офорт («Как ее ощипывают»), изображавший маленькое получеловеческое-полупернатое существо, возможно, птицу Алконост, попавшуюся в лапы полулюдей-полульвов с горящими глазами. Лида вывесила уродцев Гойи в один день, точно ее осенило вдохновение, подсказавшее, как сделать пребывание чувствительной мамы в ее комнате невозможным. Мама только сняла иконы, а Лида повесила на их место иконы наоборот, — изображения ведьм, домовых, чудовищ... «Гадость какая»... — увидев офорты, сказала мама. «Это самые великие произведения Гойи», — отпарировала Лида, и маме оказалось нечем крыть: если со всех сторон света снята защита, то вполне логично появление защиты наоборот.

Гойя начал создавать Капричос, когда окончательно потерял слух и общался со всеми посредством разговорной тетради, как Бетховен. В сущности, Капричос — это и есть его разговорная тетрадь, с помощью которой он вступил в общение с человечеством. Язык, избранный им, аскетичен, цветовая гамма сводится к двум краскам, изображающим безумное роение невидимого мира. Черные крылья ленивцев ударяли о его оглохшую барабанную перепонку, разнообразные краски отступали под натиском оглушительной тишины и глазные яблоки художника словно повернулись на оси, открылись двери в мир, который оживляло воображение, но не зрительная память. Красота природы обернулась злыми испарениями души. Прекрасная дама играла на лютне, а он видел ослов, топтавшихся на его барабанной перепонке. Король милостиво улыбался ему, а Гойя рисовал воронку рта, разверзшуюся над чревом... В сущности, все, что он писал до сих пор, было сюжетом, под который подкапывались духи злобы поднебесной, чье наступление на человека можно было отразить только сверхреальным их видением. Это и стало задачей Гойи: извлечь из универсального воздуха с бесчисленными коридорами перспективы населяющих его чудовищ, чтобы пригвоздить их к гравировальной медной доске.

Самодельную книжку «Астрология» вместе с выкройкой модной четырехклинной юбки спустили в их «В» класс десятиклассницы. Она ходила по рукам в течение сентября и наконец попала к Лиде, которая рассчитывала на звезды, как на опытного стороннего наблюдателя, с высоты световых лет видевшего многие тайны. Звезды шагали по небу гигантскими шагами, одним махом переступая через миллиарды эклиптик — дорог солнца. К человеку, оказывалось, у них был пристальный интерес, точно каждое рождение человеческого существа, зажигающего главные зодиакальные точки, укрепляло космические позиции того или иного созвездия. Божественное происхождение человека косвенно подтверждалось тем, что в нем были заинтересованы звезды и четыре стихии — земля, вода, воздух и огонь.

Сначала Лида справилась у книги о себе. Звезды оказались в отношении ее плохо информированы. В каждом слове книги Лида узнавала, что далека от истинных представлений о самой себе, как от звезды. Словом, ее существо так же свободно соответствовало зодиакальной кальке, как выкройка юбки-четырехклинки более крупной десятиклассницы. Лидой, оказывается, управляла изменчивая и пассивная стихия воды. Рыбы не наделены настойчивостью и упорством, они предпочитают плыть по течению. Из-за вялости и мечтательности рыбам трудно определиться в жизни (на суше) и выбрать правильный путь. Рыба живет в гипотетическом мире, где все туманно и расплывчато, погруженная в мир собственных переживаний, и на все происходящее смотрит сквозь увеличительное стекло воды глазами больного жереха.

Прочитав про себя, Лида перелетела через три четверти неба к Саше, родившемуся в период зимнего солнцестояния, и выяснила, что Козероги наделены даром ощущения реальности, что они предусмотрительны и терпеливы, способны на сильную привязанность, но не умеют выразить свои чувства, отчего кажутся угрюмыми.

Стихией Юры — Льва — оказался неподвижный огонь. Про Юру было сказано, что он — хозяин своих эмоций. Если Лев принял решение, никто не в силах его остановить. Его цельный характер не прощает оплошностей. Лев напоминает дирижера оркестра — он интерпретирует произведение, руководит исполнителями, каждому музыканту назначает партию, в которой тот может проявить себя с максимальной отдачей. Итак, Юра не просто посредник — а именно такую роль придумала для него Лида, — он оказывается интерпретатор события, которое, возможно, считает музыкальным. Пока реальные стихии — земля (Саша) и вода (Лида) присматриваются друг к другу из-за береговой линии, огненная стихия Юры, появление которого оказывалось неслучайным, парит над ними, как математический знак степени, без которого они представляют собой малые величины.

7

Цып-цып, мои цыплятки, цып-цып, мои касатки, вы пушистые комочки, мои будущие квочки... В День защиты детей классный руководитель Валентина Ивановна вдруг заметила, что цыплятки распушились, машут неокрепшими крылышками, точно пытаются взлететь, воспарить над своим детством. Этой весной на большой перемене девочки уже не прыгали на школьном дворе в классики, мальчики не играли в ножики. Повзрослели. Когда это произошло? Пока изучали прогрессии, модули и правила дифференцирования, еще были цып-цып, ходили все как один в школьных формах, с мешочками для сменной обуви, а когда стали изучать интегралы, знаки функций по четвертям и формулы преобразования, вдруг сами преобразились: забросили школьные формы, девочки постриглись, мальчики отрастили волосы, и записки стали циркулировать по классу... Траектория полета записок была какой-то иной, чем шпаргалок. Записку интересно рассматривать в контексте задачи о пауке и мухе; на потолке в углу комнаты сидит паук, на полу в противоположном углу — муха. Как пауку добраться к жертве по кратчайшему пути? С первого взгляда кажется: он должен пробежать потолок по диагонали АС и спуститься к мухе по ребру ED. Но, поразмыслив, мы обнаружим другой путь: паук пробежит боковую стену по диагонали СМ и подберется к мухе по АЕ. Шпаргалка следует по маршруту СЕ-ЕК; записка идет законспирированным путем СМ-МК... Валентина Ивановна, не прерывая объяснения обратных функций, мимоходом ловит эту назойливо жужжащую по рядам муху и бросает ее в мусорную корзину. Но весна — в класс залетает все больше мух. Записки, трепеща прозрачными крылышками, разносят вести, написанные, увы, не лаконичным алгебраическим языком; вчерашние цыплятки, нынешние квочки, вперяют в них дремотные глаза. Май, яблони в школьном саду подняли белые паруса, и в воздухе плывут записки, содержащие элементарные функции от А к С, от Е к О. Конечно, в этом нет ничего плохого, кроме того, что по весне в девятых классах падает успеваемость. Но все равно тревожно: грозное дыхание весны снесло цыплячий пушок, и вот они радостно квохчут, рассаживаясь в бесплатном в этот праздничный день автобусе, но не с теми рядом, с кем сидят за партой, а с теми, кому адресуют записки. Впрочем, бывает, что к С приходит не одна, а две или три записки сразу, и как тут быть? Задача. У Лиды Гарусовой она решилась просто: оригинал Юра Старшин стоит у окна автобуса со своим велосипедом и предлагает ей занять место на раме. Она молчит. И все ж скосила глаз на никель обода велосипеда. Как трудно оторваться от зеркал в семнадцать лет! И служат зеркалами река Москва и озеро Байкал, браслетка и стекло в оконной раме... А в автобусе место рядом с Лидой захватил Петр Медведев. Он предлагает Лиде собственную задачу: как увеличить в полтора раза число 666, не производя над ним арифметических действий? Число пишет на ладони и, пока Лида слегка задумалась, смеясь, переворачивает ее — 999. Лида громко говорит: «Ерунда какая», — чересчур громко, словно хочет, чтобы слова ее услышал кто-то, кого Валентина Ивановна еще не может разглядеть в потаенном углу — Е. Люда Свиблова, полноватая блондинка, уныло смотрит на спокойного, рассудительного Гену Изварина, который сел с Мариной Метелиной, душой класса. Монументальная Наташа Поплавская позволила сесть с собою малорослому Володе Пищикову, но разговаривает с сидящим за нею Сашей Нигматовым, с которым уселась всегда улыбающаяся белозубой улыбкой Оля Левченко. Красивая и надменная Вера Черемина вполуха слушает профессионального юмориста класса, длинного губошлепа Колю Кузнецова. Маленькие глаза Коли светятся иронией: Вера, до которой все, что не касается ее лично, доходит очень медленно, любимый объект его шуток... Володя Астафьев, который всегда выглядел взрослее остальных мальчиков, вполголоса разговаривает с Аллой Тарасовой: девочка себе на уме, но голосистая, с прошлого года ее стали приглашать на демонстрации, чтобы она с трибуны выкрикивала лозунги. Над Лидой Гарусовой и Петром Медведевым нависает Оксана Солдатко, которой нравится роль горячей поклонницы Петра. Неразделенная любовь не только составила внутреннюю жизнь девочки, но, как ни странно, даже прибавила Оксане авторитета в классе, потому что она крепко держится за свою роль и не боится выглядеть смешной в глазах более сдержанных девочек... Пошептавшись, Алла Тарасова и Володя Астафьев развернули свои завтраки. По автобусу поплыл запах ветчины, что явилось сигналом для остальных детей. Оля всех угощает финиками. Маленькая Катя с самой длинной в школе косой закрывает от соседки свой пакет. Оксана делится разрезанным на дольки ананасом с Петром и Лидой. Вера равнодушно отламывает кусочки печенья и кладет в рот. «Да на! На! Только заткнись наконец!..» — вдруг громко говорит она, бросив свой сверток на колени Коли Кузнецова. «Ай, спасибо!» — не смущается Коля. Марина и Гена Изварин съели по финику и теперь с одинаковыми улыбками смотрят в окно. Автобус тронулся. Юра Старшин за окном, вращая педали своего велосипеда, старается не отстать от него...