Как ты ко мне добра…

— Как ты себя чувствуешь, мама?

— По-моему, нормально.

— А температура? Температура не повышается?

— А! Я ее давно перестала мерить. Какой от этого толк?

— Ну как же так, мама? Это неосторожно. Все-таки врачи велели наблюдать.

— Врачи! А что врачи? Ну буду я мерить температуру — что от этого изменится? Это же не лечение, только нервотрепка лишняя… Вета, а мы правильно едем? Это еще не тот поворот?

Сентябрь был сияющий, ясный, из тех, когда каждое дерево стоит среди осенних просторов полыхающее, как костер, и светит само по себе. Они проезжали еловый лес, и все вокруг словно меркло, но дорога поворачивала, и снова повсюду, среди черных полей и стеной у горизонта и в поселочках, мелькающих по обе стороны дороги, все загоралось разными оттенками желтого, лимонного, рыжего, а обыкновенная зелень да еще малиновые брызги осин и черемух казались в этом золотом буйстве редкими драгоценностями.

Наконец добрались они до места.

— Вам к Волченковым? Так вон их забор, видите, заросший. К ним много ездят…

Они поставили машину на травку и толкнули покосившуюся калитку.

И правда, удивительные тут были вещи. Между огромных желтых листьев, плотно облепивших забор, свисали кисти мелкого черного винограда, дом оплетала лиана, разноцветная, розовато-желто-зеленая, на жилистых ветках которой тут и там прятались продолговатые неизвестные плоды, и облепихи стояли, густо, словно коростой, покрытые оранжевыми ягодами, и еще, еще что-то, каждый кустик, если к нему приглядеться, оказывался необыкновенным.

К ним вышла грузная старуха, с трудом передвигающаяся на больных ногах.

— Ну, проходите, проходите в дом, — сказала она. — Там и поговорим.

Домишко был тоже маленький и ветхий, забитый всяким хламом, который всегда скапливается в старых жилищах, но в комнате было чисто, тепло. Маленький старичок в черной застиранной косоворотке торопливо поднялся им навстречу.

— Вот это и есть хозяин, Волченков Филимон Петрович. А я помогаю. Вы садитесь, пожалуйста, лучше вот сюда, на диван. Я ваше имя-отчество не спрашиваю, у меня памяти никакой, да и бог с ним, что — один раз увидимся и разойдемся. Только вы не загубите саженцы-то. С ними надо хорошенько разобраться и труд большой вкладывать, а я продаю недешево.

— Меня эта сторона не беспокоит, — величественно сказала Юлия Сергеевна.

— Это вам повезло. Да вы не думайте, что мы тоже какие-нибудь дельцы. Филимон Петрович вот лесником здесь работал, в лесничестве, и увлекся сибирской флорой, все картошку сажают, а он — нет, взялся и взялся за свое. Вот и получилось, интересно стало, и столько желающих объявилось на это дело, удивительно даже. Из разных учреждений приезжают, просят. Про нас и «Наука и жизнь» писала, и газеты некоторые, вот посмотрите…

Филимон Петрович уже держал наготове потрепанную стопочку, молчаливо, без улыбки протягивал ее жене. Он был совсем старенький. Лиза рассеянно листала журнал и увидела там фотографию Волченковых, не то чтобы молодых, но еще совсем бодрых, в саду, среди каких-то кустов и деревьев, а Юлия Сергеевна, достав очки, внимательно читала.

— Это же очень интересно, — сказала она потеплевшим голосом, — здесь все написано, как за чем ухаживать. Как же это я раньше не видала, мы ведь получаем этот журнал.

Потом старики копали, заворачивали саженцы в газеты, укладывали и рассказывали, рассказывали, рассказывали про каждое растение и каждую ягоду, бегали в дом, приносили банки с вареньями и компотами — попробовать и объясняли, что от чего помогает и какие где витамины, и когда уже уложили все в машину, получился словно огромный куст прутьев, веток и дрожащих осенних листочков.

Юлия Сергеевна возбужденно оглядывала свои сокровища, записывала что-то на бумажку и снова смотрела, она была совершенно счастлива, даже порозовела.

— Вот, доченька, спасибо тебе, ты мне такое удовольствие доставила. И люди какие любезные, правда?

Осенние дни короткие. Пока Лиза отвезла маму, выгрузилась, попила с ней чаю, пока добралась до города, было уже темно. Целый день она просидела за рулем, даже устала с непривычки. Но на душе было так весело, так радостно!

— Ну, как ты нашла Юлию Сергеевну? — осторожно спросил ее вечером Женя.

— Без особенных перемен. Может быть, похудела немножко. И потом, она говорит, у нее появился какой-то зуд или сыпь, я не знаю, что-то, кажется, кожное.

— Она кому-нибудь показывалась?

— Нет, только Сергею Степановичу, он ведь все-таки тоже врач.

— Вот именно что — тоже. В следующее воскресенье съездим вместе. Я хочу сам ее посмотреть.

— Женя, тебе что-нибудь не нравится? Ну скажи же, зачем ты меня пугаешь!

— Я и не собираюсь тебя пугать, просто спрашиваю…

— Господи! Да неужели же в жизни не бывает покоя? Чтобы просто все было хорошо, все были здоровы и на своем месте! Неужели так не бывает?

— Покой, дорогая моя, в жизни недостижим, а в смерти нас совершенно не радует. Это так, вязанка сена перед носом бегущего осла, вечная, недостижимая цель. Надо бы было тебе уже привыкнуть к жизни на ходу, между двумя поворотами или двумя неприятностями…

— Какой ты, однако, сегодня оптимист.

— Я скучал без тебя. Может быть, это перевесит твои тревоги?

Но нет, не перевешивало, и радость этого дня погасла, казалась экзальтированной, пошлой, поверхностной. Что знает она обо всех этих людях и что ей за дело до них? Наверное, они тоже кого-то обижали и что-то делали не так, жизнь бесконечно сложнее этих случайных, выхваченных мельком впечатлений. Только бы мама… Только бы мама была пусть даже нездорова, просто жива. Пусть мама будет жива!

В следующее воскресенье они снова помчались к ней. Все было спокойно. Капал тихий дождик, мама в плаще и резиновых сапогах возилась в саду, а Сергей Степанович на терраске слушал последние известия. Он их приезду очень обрадовался, суетливо достал из шкафчика зеленую настойку, потащил Женю за собой. Ему так хотелось обсудить все последние международные новости, а Юлия Сергеевна к ним не имела никакого вкуса. Она водила Лизу по саду, показывала, где посадила какой кустик, умилялась и радовалась сама на себя. Про свое здоровье говорить она не хотела, температуру по-прежнему не мерила.

— Ну что ты за человек, Лиза! Забрала себе в голову какие-то глупости, так и правда сделаешь меня больной. Мне ведь не тридцать лет, конечно, устаю. Ну и что же? За мной Сереженька прекрасно смотрит.

Дождь пошел сильнее, и сразу стало по-осеннему холодно и неуютно. Они сидели на продувной терраске, смотрели, как по застывшим стеклам течет и течет вода, пили чай, грея о чашки руки.

— Вот и кончилось лето! — печально сказала Юлия Сергеевна. — Так жалко всегда уезжать с дачи, на полгода прощаешься…