Как вам живется в Париже
Шрифт:
— А мне кажется, это какой-то фокус, — сказала я недоверчиво.
Все рассмеялись. Каждый своему.
Подошёл шеф-повар принять заказ. Он предложил нам попробовать их фирменное блюдо — утку с апельсинами. Он рассказывал нам про эту утку, как будто она была, по меньшей мере, ему сестрой, безвременно ушедшей. Утка была нумерованной. Я так и не поняла, по какому признаку их нумеровали — количество убитых до неё? Количество съеденных в этом ресторане? Надо спросить, подумала я, но потом забыла. На закуску были салат с лангустинами, фуа-гра и свежая спаржа. Потом подошёл сомелье с картой вин, и Арсений выбрал подобающее ко всем этим яствам вино (он был большим любителем и знатоком хороших вин и только что, до прихода Ники, прочёл нам маленькую лекцию, обратив наше внимание
7
предзакуски (фр.)
И пир начался!
За едой Ксенька пыталась рассказать какую-то гламурно-нелепую историю из своих запасов, но на неё прореагировала я одна.
Арсению с Никой было уже не до нас. Они, казалось, отгородились от нас и от всего мира прозрачной, но непроницаемой стеной. Казалось, протяни к ним руку, и она наткнётся на невидимое препятствие.
Впервые в жизни, воочию, я наблюдала феномен так называемой «любви с первого взгляда» (по крайней мере, в тот момент я была уверена, что это их первая встреча). Они ели, пили, участвовали в беседе, но опять же, как дети, которых заставили сидеть за одним столом со взрослыми и не забывать хорошие манеры, только и мечтали сбежать и остаться наедине, в своём, не имеющем никакого отношения ни к нам, ни к реальности, мире.
Ксенька пару раз делала мне «глаза», потом потащила за собой в туалет.
— Ты видела! Наш святой Никусик! — сказала она с нервным смешком. — Такое впечатление, что она только его и ждала! Моего сына! Так спикировала!
— Или он её! — В моём голосе не было никакой иронии.
— Ну, уж! — сказала она ревниво. — Сравнила!
— Что, сравнила? — удивилась я. — Ты что, не видишь как он на неё смотрит? Любая женщина почувствует себя богиней под таким взглядом.
— Ну, это он умеет, — в её тоне была снисходительность, — но в богинях он держит только одну женщину — меня.
Я вздохнула, подивившись её материнской слепоте и наивности. Вполне невинной, как мне показалось тогда.
Когда мы вернулись за стол, уже принесли десерт и зажгли свечи. Арсений и Ника с лицами, подсвеченными их танцующим пламенем, говорили о чём-то, внимательно и страстно заглядывая друг другу в глаза и сцепив руки. Когда мы подошли, они замолчали и расплели пальцы. Мне показалось, что в воздухе было разлито электричество. Они с явным нетерпением ждали, когда мы расправимся со сладким, не прикоснувшись к своему. Не успели мы с Ксенькой проглотить по последнему кусочку влажного, пропитанного кальвадосом, яблочного пирога, как Арсений расплатился и предложил развести нас всех по домам.
На улице он усадил нас с Ксенией в ожидавшую его машину и, дав все указания Паскалю, расцеловал на прощание.
— А Нику я провожу сам, — сказал он.
И они, взявшись за руки, ушли.
— Ну, ты видела что-нибудь подобное! — не могла угомониться Ксения в машине. — Она же на двадцать лет его старше!
— На пятнадцать. А ещё точнее, на четырнадцать, — уточнила я.
— Вот так! У всех на глазах! А как же Робин?!
— Ну, ладно, моя дорогая, не будь ханжой. Вспомни о своих выкрутасах. Тебя тогда с твоим Ка-Ка не могла бы удержать даже атомная война, не то, что Оскар.
— Ну, что ты сравниваешь! «…вода и камень, лёд и пламень»! Я, со своей вечной неуёмностью, и Ника — сама разумность и уравновешенность.
Вот уж действительно, загадка, как люди умудряются видеть в других только то, что им хочется.
Дальше случилось уже нечто совсем непредвиденное — они исчезли.
Арсений оставил Ксении сообщение на автоответчике, в котором говорилось, что они «живы-здоровы» и «очень счастливы», а также просил
не волноваться.Что нашёл на своём автоответчике Робин, осталось для нас тайной навсегда.
А Ника… «Тот вечер, в ресторане, когда она, сладостно теряя волю и предчувствуя непоправимое, позволила ему увести себя в парижские сумерки, в первый же попавшийся отель, в котором нашёлся номер, и провести там с ним самую упоительную, самую нежную и безумную ночь в своей жизни, потеряв всякое представление о времени и пространстве.
Я знаю, я грешница.
Я завтра раскаюсь.
Ночь, которая оказалась только первой в последующей череде дней и ночей свалившегося на неё необъятного счастья.
— Я погиб навсегда, — сказал ей наутро Арсений». (Из вычитанного в Никиных блокнотах.)
Ксенька поначалу решила относиться к этому событию, как к «очередному приключению» своего «мальчика», хотя никогда раньше она не была в курсе его личной жизни и его «приключений».
— Знаешь, — рассуждала она, — ему двадцать шесть лет, всю жизнь он сначала учился, а потом работал, как сумасшедший. Это только кажется, что ему всё легко даётся. Конечно, у него выдающиеся способности, но далеко не всем вундеркиндам удалось в жизни так преуспеть. Это тебе не Иркин субтильный очкарик (сын нашей общей приятельницы, оказавшийся в списке Нобелевских лауреатов) и не какой-нибудь новый русский, наворовавший миллионы и гуляющий теперь по буфету. Для того, чтобы достичь того, чего достиг он, способный ребёнок должен стать настоящим мужчиной и высоким профессионалом. И всего этого он добился сам. Так что его маленький сентиментальный вираж вполне понятен, должен же он когда-то развлекаться. Он же мужчина, всё-таки. А с молодыми дурами ему, наверняка, неинтересно. Так что это даже лучше, что она старше, — пусть научит его всему, чему нужно. Это пригодится ему в дальнейшей семейной жизни. Робина, конечно, жалко, — добавила она сочувствующе, — похоже, он её очень любит. А любит, значит, простит и примет обратно, когда она перебесится, — тут же успокоила она себя.
— А если она не захочет к нему возвращаться? — предположила я.
— С чего бы это? То, что случилось с ними, это любовный грипп, падучая страсти. Уж кому-кому, а мне это знакомо.
— Но ты же не вернулась.
— У меня болезнь слишком затянулась. А когда я выздоровела, было уже слишком поздно — Оскара прибрали к рукам. Ты что, не знаешь, как здесь бабы на мужиков кидаются? Нашлась какая-то французская буржуазочка, готовая его облизывать в любое время дня и ночи. Тихая пристань, в отличие от меня. Здесь совсем другая история — Никусик у нас не бунтарка, собственное гнёздышко разрушать не будет, — в её тоне звучали нотки лёгкого презрения. — Она быстро образумится.
Я была совершенно другого мнения по поводу этой истории. Мне она совсем не казалась ни проходящей, ни легкомысленной. Я, со своим напыщенным литературным воображением, видела крыло судьбы, взмахнувшее над будущим всех персонажей этой любовной истории. И крыло это было чёрным.
ЛЮБОВЬ. НЕНАВИСТЬ
1
В последующий месяц я практически потеряла их всех из виду — вернулся мой муж после почти трёхмесячного отсутствия и мы, по выражению Ксении, легли на дно.
Когда я вынырнула на поверхность, было уже поздно — моя подруга сошла с ума.
Я поняла это не сразу, отнеся всё за счет её эксцентричности и обычной материнской ревности. Ксения, никогда в общем особенно своим сыном не занимавшаяся, но, с другой стороны, никогда и не сковывающая его никакими условностями, позволяла расти ему, как траве, как дикому плоду. То, что плод этот оказался в один прекрасный момент экзотическим и, к тому же, полезным растением, стало для неё приятной неожиданностью. И теперь она набросилась на него со своим запоздалым материнским инстинктом. Так размышляла я.