Как вам живется в Париже

Она и правда любила его все эти годы. Как любят своих мужей, партнёров, любовников нормальные земные женщины. Тогда как то, что случилось между ней и Арсением, никакого отношения к обыденной жизни не имело. Ей даже неловко было называть это тем же словом, которым пользовались все остальные. Тем более, что с таким же успехом это можно было обозначить каким-нибудь другим условным понятием, например «болезнь» или «экстаз», «рождение» или «смерть», «падение» или «вознесение». Это всё были только слова. Обозначения. Тогда как проживаемое ими относилось совсем к другой категории, которой она не знала, да, собственно, это было и неважно, как обозначать. Ради одного случая во всей истории человечества стоит ли биться над обозначением? Да и не Петрарка же она, и не Пушкин, в конце концов, чтобы даже пытаться.

Даже друг с другом, в самые непереносимые щемящие мгновения, они с Арсением погружались в звенящее оглушительное молчание. Когда, казалось, они переставали дышать, не только говорить. И оставалось только это смертельно-блаженное замирание сердец.

И было невыносимо страшно. От того, что откуда-то, из каких-то темных глубин приходило знание того, что любовь трагична, в античном понимании смысла. Как трагичны такие глобальные понятия, как ЖИЗНЬ, СМЕРТЬ, ПРЕДАТЕЛЬСТВО, РАСПЛАТА, БЕЗЫСХОДНОСТЬ. И ещё было страшно от мысли, что этого могло бы не быть вообще. Что это может почему-то оборваться.

Они сливались в эти мгновения настолько, что не понимали, кто из них другой.

ххх

Дождавшись закрытия балетной школы на лето, Арсений увёз Нику в Лондон. Там, в уютной квартире с небольшой террасой, выходившей прямо на Holland park, вне зоны Ксеньки-ной радиоактивной ненависти, Ника почувствовала себя гораздо спокойней. Пока Арсений работал первую половину дня, она гуляла в парке, кормила уток и лебедей, нежилась на солнце на зелёных лужайках. Потом они ходили по музеям, концертам, театрам, благо этого в Лондоне больше, чем может переварить самый требовательный и ненасытный потребитель культурных ценностей.

Арсению пачками приходили приглашения на всяческие презентации, вернисажи, премьеры и приёмы. Он был вхож в несколько самых изысканных лондонских клубов, принимаем в паре-тройке высоких аристократических семей и, в силу своей деятельности, хорошо знаком с целым выводком российских олигархов. Последние покупали у него вертолёты и самолёты в частное пользование и обращались за советами по вопросам инвестиций.

Это был совершенно особый, незнакомый доселе Нике мир. Она наблюдала за представителями этой фауны сначала с любопытством, потом со всё более нарастающим отвращением и, наконец, получив over-dose, наотрез отказалась от всяческого с ними контакта.

Арсений, знавший эту публику лучше, чем Ника, и изнутри, очень забавлялся, наблюдая её реакцию.

— Вот видишь! — констатировал он, принимая позу оратора. — Нет мира под оливами. Прав был мой бедный индийский друг — бедные завистливы и подобострастны, богатые — наглы и ущербны одновременно. А сейчас и вовсе наступило время, когда худшие утратили страх, а лучшие — надежду.

Нику же этот хамский разгул вовсе не забавлял. У неё вызывали протест и брезгливость эти новые бесноватые миллионщики с их беспределом и вседозволенностью практически официально наворованных денег, отсутствием маломальских моральных, этических критериев, а также какого бы то ни было чувства стыда по отношению к тем, кого они обворовали. Не говоря уж об их полной дремучести. Их безвкусные нахальные жёны и высокомерные наглые любовницы, их прихлебатели и холуи, унижающиеся на каждом шагу перед хозяевами и унижающие при первой возможности всех остальных, «не хозяев».

И всё это заявляло себя новой русской элитой. Восхищалось самой собой и требовало восхищения.

— В этой среде до чего не дотронешься, всё fake, подделка — люди, вещи, бизнес, даже горе и праздники. Какие-то увечные. «Коленопреклонённые рабы, жаждущие мирового господства». Как тебе не противно иметь с ними дело? — допытывалась она у Арсения.

— Очень даже противно бывает. Но что делать? — терпеливо объяснял он ей. — На их вкусы постепенно переориентировалась вся английская «люксовая» промышленность, начиная от самых высоких марок одежды и ювелирного искусства, кончая продукцией для гольфа, лошадьми, яхтами и недвижимостью. Русский олигарх переплюнул арабского шейха, говорят англичане. А поскольку клиент, как известно, всегда прав, самым правым оказался тип русского богатого хама. Его здесь одновременно презирают и перед ним лебезят. Их детей принимают в самые дорогие и престижные учебные заведения, несмотря на то, что через какое-то время чинные английские дети начинают вставлять в свою речь русский отборный мат. Здешние власти считают, что конечно же «рашен хам» портит нравы, но зато поддерживает священную корову — экономику. Азиопа она и есть Азиопа. И не забывай, что, как напомнил мне недавно один мой клиент, они держат Запад «за газовые яйца». А мне, если я буду выбирать только симпатичных клиентов, придётся очень быстро поменять профессию, — он изобразил, как он выбирает клиентов. — Хотя, кто знает, может, я это и сделаю. Опять подамся в философы — буду плевать в вечность. Правда, кормить нас тогда придётся тебе.

— Но как ты умудряешься с ними общаться? На их уровне? Я же видела, они относятся к тебе как к своему.

— Ну! Это секрет моего нечеловеческого обаяния, способность к мимикрии, — строил гримасы Арсений (он и вправду обладал, когда хотел, артистическим обаянием). — В России даже физические законы работают с поправкой на страну — а это как раз моя специальность.

— А ты ещё не слышала их любимый тост! — он встал в позу: — «Чтобы мы никогда не усомнились в том, что заплаченное стоит полученного!» Абсолютный перл!

ххх

Так случилось, что в это самое время, в рамках обмена школьников, в Лондоне оказалась моя Машка. Она хоть и хорохорилась, уезжая, говоря, что наконец-то поживёт как «свободный человек, а не как рецидивист, отбывающий срок», скучала, куксилась и звонила домой, узнать «как поживает Долли».

Я позвонила Арсению, попала на Нику и попросила разрешения дать Маше их телефон. Ника искренне обрадовалась, взяла телефон Машиной школы и немедленно ей позвонила.

Не знаю подробностей их первой встречи, не очень представляю, что такого особенного они нашли друг в друге, но между ними возникла симпатия, которая с Машиной стороны (несмотря на лёгкую ревность к Арсению) перешла в полное обожание. После её приезда я только и слышала по самым разнообразным поводам: «А Ника сказала… А Ника считает… А Ника бы так не сделала…»

Сначала их объединила любовь ко всякой живности (моя дочь ещё в малолетнем возрасте решила стать ветеринаром и не отступила со временем от своего решения ни на йоту). Почти всё свободное от Машиных занятий время они проводили в лондонском зоопарке, который считается, между прочим, одним из лучших в Европе. Они нашли себе там любимицу — чёрную гориллу Бетти с совершенно человеческим лицом и нежнейшей, как утверждала моя дочь, улыбкой. Они подолгу простаивали перед её клеткой, так что та начала уже их узнавать и оказывать явные знаки внимания.

Маша, в качестве учебного задания, вела дневник на английском, где подробно описывала и забавно интерпретировала поведение своих любимиц. По приезде она дала мне этот дневник прочесть (всё-таки романо-германское отделение) и там, почти на каждой странице повторилось одно и то же. «…Сегодня Бетти в знак особого внимания всё время показывала нам фиги. Ника так хохотала, что развеселила Бетти, та возбудилась, стала колотить себя кулаками в грудь и трясти клетку, пытаясь пробиться к нам… Ника, к всеобщей радости посетителей, научила заморского попугая говорить по-русски «я рруский… хочу в ррразгул… сррразу… Хохотали все…», и опять бесконечные «… Ника сказала… Ника предложила…» и т. д. И ещё, крупными буквами, обведёнными в рамочку: «Сегодня, при упоминании Мадонны, приходит на ум сначала певица, и только потом Пресвятая Дева». Не знаю уж, сама она до этого додумалась, или это было одно из замечаний Ники.

Когда я спросила её по возвращении, чем её, всё-таки, так очаровала Ника, она заявила с вызовом, что «она настоящая».

— В каком смысле? — пыталась определиться я.

— В том смысле, что большинство людей «fakes», — использовала она новое любимое английское словечко, — а Ника «the real one». И, главное, ей ничего не надо объяснять (это был камешек явно в мой огород). У меня, вообще, новое кредо — если надо объяснять, значит не надо объяснять, — заявило моё чадо.

По воскресеньям Арсений возил их в английские пригороды, на антикварные базары, показывал старинные замки, в один из которых они были даже приглашены на five o’clock tea.