Как воспитать ниндзю

Видя, что я молчу, как пенек, он начал нейтральный разговор сам:

– Я мечтаю найти, чтоб не говорила, не возражала мне, молчала, – откровенно сказал он, – была хозяйственная, преданная, послушная, ласковая, чистоплотная, радостно встречала меня, кидалась с охотой исполнять каждое желание, с хорошей родословной и еще чтоб и защищала меня...

– Немецкую овчарку хотите? – предложила я, наконец, сообразив, о чем это. Я решила помочь человеку и нарушить обет молчания. – У нас есть щенки...

Ошалело помолчав минут десять, он, наконец, ошеломленно произнес:

– Ценю ваш черный юмор...

Я так и не поняла, чего он ценит, если там ничего нет, но пообещала себе выяснить...

– Могу дать вам щенка сенбернара, – чтобы поддержать разговор предложила я.

– Ууу...

– Ну, тогда возьмите дворняжку, – совсем пожала плечами я. – Безродные, они часто очень преданны и милы...

– Сука? – прошептал он, закусив губу.

– Суки больше преданны мужчине! – со знанием дела гордо заявила я.

Я ошеломленно проводила его долгим взглядом.

– Чего это он на тебя так смотрел? – подозрительно спросила мама, глядя ему вслед.

– Не знаю, он странный...

Глава 67

Нокдаун с третьего танца или "танцую всех"

Бабушка подошла ко мне с расписанием, вытянув голову вслед неудавшемуся жениху.

– Я же тебе не дилижанс, чтобы ездить по расписанию! – выругалась я. – Вы превращаете праздник в тяжелую работу, – я с унынием посмотрела на свои туфли, которые жали, ибо были с кого-то сняты. А в моих золотых туфельках танцевала королева...

Я со злорадством подумала, что они ей тоже, наверно, натирают.

Мама выругалась, сказав: «Крестики-нолики япона-мать», – и отобрала у бабушки карточку.

– Лу! – радостно сказала она, поглядев в нее. – Ты посмотри, сколько кавалеров выразили желание потанцевать с тобой!

Она даже присвистнула.

– Какие люди! Ты только посмотри, граф Финштейн, это же такой красавец!

Я вырвала карточку из рук.

– Где красавец?!

В карточке не было никакого красавца – ни портрета, ни намека...

– Да он же сейчас будет танцевать с тобой, как я тебе завидую!!! – сказала мама.

Мари попыталась вырвать у меня карточку, но я не дала.

– Ищи себе своих красавцев в карточке! – задрав нос, сказала я.

– А у меня есть? – Мари посмотрела в свою карточку.

Я хихикнула и показала ей язык.

– У меня больше, у меня больше! – запрыгала на одной ноге я, дразня ее.

– Какие, девчонки, вы все-таки счастливые! – сказала одна печальная простенькая девчушка, стоящая недалеко от нас с родителями. – Меня за весь бал никто не пригласил!

– Хочешь, поделюсь с тобой? – сострадательно высолопив язык предложила я, выискивая в карточке наиболее некрасивое имя. – Все равно они меня в глаза не видели, а ты меня милее... Только ты сразу не называйся, а вот когда будут делать предложения, сразу соглашайся от своего имени...

Она хихикнула.

– Можно, я с вами постою? – неловко улыбнувшись, спросила она. Я сразу разглядела, что она только одета неумело, а так – легкая как перышко и удивительно нежная, и теплая и милая...

– Конечно, – согласилась я. – Только ты знаешь, можно я поколдую над твоим платьем? – я внимательно осмотрела ее наряд и критически нахмурилась. – Ты почему не покупала платье в фирменных салонах Джой? – строго спросила я. – Сама делала?

Та покраснела, и я поняла, что у нее просто не было денег.

Мари внимательно окинула ее и ее платье профессиональным взглядом, присоединившись ко мне, качая головой...

Мама всегда говорила, что у меня золотые руки... И, наверное, напрасно, ибо руки бьют, а золотая голова... Напевая, мы взялись за нее, прикидывая варианты...

– Очень мило, – сказала я, похвалив ее платье... – Вот это даже можно оставить...

В голове словно сами собой рождались мелкие детали, и я напевала песенку. Я всегда видела целое, оно парадоксально рождалось раньше деталей, словно будущее, которое было раньше прошлого...

Отстранив Мари, я сама поработала над платьем прямо там... Здесь изменила складки, здесь добавила заколками... Здесь добавила цветок, здесь положила локон... Здесь добавила тени, здесь взяла пару жемчужин из своей одежды... Бабушка заворчала, чтоб не портила свой костюм, и ее отправили в комнату за драгоценностями. А Мари набросала полную схему прически, уловив, что получается – она всегда была в этом лучше меня...

Всего несколько минут, всего несколько штрихов, если быть честной... Ничего собственно я и не сделала... Да и Мари... Мы собственно ничего не сделали...

Только отошедшая на минуту мама девочки, за которую та прибилась к нам, прошла мимо нас.

– Простите, вы не видели мою дочь? – спросила она нас.

Я широко раскрыла глаза. Ведь эта женщина стояла с этой девушкой.

– Мама, ты что!?! – ошалело спросила девушка.

– О Господи, – та схватилась за сердце. А потом уставилась на дочь, широко раскрыв глаза.

– Мама что с тобой? – с испугом спросила та.

Та без слов подвела ее к зеркалу.

– Ой! – тихонько сказала девочка.

Шедший мимо мужчина оглянулся на нее и внимательно стал ее разглядывать.

– Какие красавицы...

С трудом оторвавшая от зеркала глаза, девчонка немного со страхом взглянула на меня.

– Я вроде та же... Но красивая! – растеряно прошептала она.

– Никто не знает, как у Лу это получается, – сказала наша мама. – Вроде ничего и не меняет, коснется тут и там, и даже не всегда уловишь, а человек словно расцветает, комната словно озаряется теплом, лаской и какой-то нечеловеческой красотой и уютом... Руки у нее такие...

– Бывало рисую человеческое лицо, – печально добавила Мари, – вроде все на месте, а Лу возьмет, что-то добавит, что я и усмотреть не могу, и карандашный набросок и улыбается, и глаза его искрятся смехом, и притягивает взгляд среди тысяч других даже профессиональных картин художников... Можно разобрать на абсолютно все части, но никто не знает, почему Джоконда улыбается, а ее рисунки заразительно смеются, земля улыбается, а бумага сияет иногда нестерпимо неземным светом. Хочется смотреть снова и снова, хоть никто не может угадать отчего... Тысячи рисуют человеческие лица, а у нее... – Мари развела руками.