Как вы мне все надоели !

Подталкивает граф коня легонько и въезжает прямо в ворота. Стражники смотрят косо, но время еще не позднее, опять же - на злоумышленников эта парочка не похожа. И граф тоже покосился - на пустое место над воротами, между двух амбразур, где положено быть гербу. Старый уже давно сбили, а новый, видно, все не соберутся прилепить.

– Где ночевать будем?
– безнадежно спрашивает слуга.

– Как и собирались, у господина думского лекаря, - сурово отрубает юный граф. Дело в том, что слуге-то хочется в таверну, там попроще и повеселее. Может, даже и повкуснее. А молодому графу хочется наоборот сидеть и о всяких заумных вещах с лекарем толковать. Об эликсирах, металлах, солях, амулетах, и чтобы всяких слов непонятных побольше. Для этого он сюда и приехал.

Ну, господское слово - закон. Тем более - в дальних северных графствах. Вот и проехали оба путешественника мимо таверны.

Надо отдать должное Равноправной Думе - содержала она своего лекаря неплохо. Дом в два этажа на главной площади столичного города Кульдига, за домом садик, лошади, когда понадобятся, из думской конюшни, да и своя одна есть. Ну, и лекарь с виду - прямо вельможа, большой, осанистый, борода надвое расчесана, домашняя мантия бархатная, туфли домашние бархатные со стальными пряжками, золотая цепь на шее, на цепи золотая же загогулина с потаенным смыслом - фу-ты, ну-ты! К такому лекарю подойти - от страха заболеешь, а не то что про свои хворобы лепетать. Нос внушительный, в том смысле, что почтение внушает, взгляд прямо орлиный, чуть чего - мохнатые брови лекарь сдвигает, и хочется от его взгляда под лавку спрятаться.

Спускается эта бархатная крепостная башня из верхних покоев в здоровенную прихожую гостям навстречу и, разведя руками, начинает по-латыни что-то длинное говорить. Графу-то что, он понимает и сам с удовольствием ответить может, а слуге скучно. Вот он и поглядывает по сторонам.

И видит слуга, что за лекарской спиной по лестнице, лепясь к перилам, кто-то тихонечко спускается на полусогнутых ножках. И старается как можно меньше скрипу произвести. Лестница-то витая, его сперва видно было, потом - нет. Пока лекарь бархатными широченными рукавами приветствие изображал и речь свою выкрутасами украшал, этот человечек - шмыг, и вдоль стенки, вдоль стенки! На нем пегий какой-то плащ с капюшоном. А капюшон чуть ли не до седой бороденки спущен.

Не поклонившись графу, как-то воровато пробрался этот человек к дверям и совсем было улизнул, но бдительный слуга схватил его за суконный шиворот, чем нарушил лекарскую высокомудрую речь. А тут еще человечек дернулся и крякнул что-то птичьим голосом.

– Ты чего безобразничаешь?
– напустился на слугу сходу граф.
– Ты чего в чужом доме людей за шиворот хватаешь?

– А почему он вашей светлости не поклонился?
– возмущенно шумит слуга.
– Светло же здесь и видно, какой у вашей светлости герб на перевязи - графский! Да и у меня на плаще тоже ваш герб имеется! И в жизнь не поверю, чтобы городской житель не умел гербы различать!

– Какая светлость, опомнись!
– замахал на него рукавами лекарь.
– Ты, гляди, на улице графа светлостью не назови! Тут с этим строго. Никаких светлостей...

Вздохнул лекарь, рожу скривил и добавил:

– Одни мрачности...

– Значит, и герб с плаща спороть?
– спросил слуга и с большим сомнением отпустил добычу.
– Слышали мы у себя, на севере, что у вас тут чудеса творятся, но не думали, что до такой дури вы дожили. Все равно человек он пожилой, должен помнить, как приличные люди со знатью здороваются! Опять же, герб!

– Я этих гербов за сорок лет, может, тысяч десять руками перетрогал!
– сердито пискнул ему в ответ человечек.
– Я, да будет тебе известно, ювелир и эти самые гербы из перегородчатой эмали на заказ мастерил, когда ты еще пеленки пачкал! И графский герб для меня - плевое дело!

– Графский герб для тебя - плевое дело?!

– взорвался тут и молодой граф.
– Ах ты замухрышка! Жилло, держи его за шиворот покрепче!

Словом, склока, ругань, чушь собачья. Граф двести поколений своих предков поименно вспоминает, ювелиришка всех народных избранников из Равноправной Думы в свидетели зовет, слуга пинками его кланяться заставляет. Лекарь, бедняга, прямо в угол влип и таращится, рот разинув. Ошалел от такого темперамента...

И тут вбегает девчонка кухонная, в грязном переднике, с метлой, и орет громче всех:

– Да тихо вы!!!!

Естественно, где женщина вопит, там мужикам уже делать нечего. Слуга с большой неохотой выпустил капюшон, человечек отскочил, граф тоже опомнился и, простите, заткнулся. Тут лекарь видит, что буря окончилась, и из угла возникает.

– Иди на кухню, Лиза, - строго велит он девчонке, - мы тут и без тебя справимся. Вечно не в свое дело лезешь.

– Вы посмотрите, хозяин, что у него в кармане. В левом, - бросает девчонка, глазами стрельнув в ювелира, поворачивается и, мотнув тяжелой полосатой юбкой, уходит.

Тут устремляет господин лекарь на ювелира тяжелый свой взгляд. Кабы не знать, что господин лекарь от шума в угол пугливо забивается - так от этого грозного взгляда и в обморок недолго...

Ювелир же с сопением опускает глаза, и рожа у него не то что виноватая - разочарованная..

Смотрит слуга вслед этой самой Лизе и чудится ему, будто вокруг головы у девчонки - вроде сияния. А никакого сияния быть не может. Платок на голову накручен и сзади завязан. И еще - откуда быть сиянию с таким-то носом? Нос у кухонной девчонки длинный, тонкий, острый - ну, шило и шило, таким дырки в стременных петлицах или, скажем, в конских подпругах хорошо проковыривать!

Но шея между платком и воротом сорочки белая, стройная. Тем более, что кружевце ворота - серенькое, застиранное. И под тяжелой юбкой все округлости, сразу ясно, в полном порядке.

– Ну, так что же у нас в левом кармашке?
– ласково этак спрашивает лекарь. И голосок сладенький, будто не воришка перед ним, а хворое дитятко.
– Может быть, у нас перстенек в кармане?

Ювелир молчал, молчал, глаза опустив, да как выхватит из кармана, да как шваркнет об пол блестящую штучку! Да как сверкнет на лекаря бешеными глазами! И - за дверь!

Слуга, повинуясь графскому взору, эту штучку с пола подобрал и на ладони хозяину с лекарем поднес. Ну, и сам разглядел.

Это был перстень с темным камнем. Перстень сам по себе невелик, прост, камень гладкий, продолговатый, полупрозрачный, и знак на камне с оборотной стороны вырезан. Вроде как цветок, выложенный изнутри золотой проволочкой. Даже непонятно, кто бы такой перстень носить мог - для женщины великоват, для щеголя простоват.

– Занятная штучка, - сказал молодой граф.
– И с чего бы вдруг этому ювелиришке ее у вас, друг мой, воровать? Ювелиры - господа богатые, а такой перстенек много стоить не должен.

– Из-за этого перстенька, сударь мой любезный, у нас с этим чертовым ювелиром такая катавасия вышла, что в трех словах не расскажешь, отвечает лекарь.
– Вот сядем сейчас за ужин, выпьем, закусим, и я всю эту историю преспокойненько расскажу... И позвольте мне слугу вашего наградить. Вовремя он воришку заметил.

– Я только от господина принимаю награду, - с достоинством заявил слуга, да еще рукой сделал вот этак - мол, мне вашего не надо. А граф, на это улыбнувшись одобрительно, похлопал его по плечу, и тем разговор о награде и кончился. Хотя слуга рассчитывал на что-нибудь более вещественное, чем хлопочек господской ручки.