Как взять власть в России? Империя, ее народ и его охрана.
Шрифт:
Германа Лопатина, Петра Якубовича и их товарищей по Процессу Двадцати одного судили военным судом без публики и корреспондентов. Лопатин в самом начале суда просил прощения у товарищей, арестованных из-за его провала и бумаг. Политику властей он назвал провокационным «русским базаром», допускающим гнусные методы и приемы и заявил: «Членом партии стал только незадолго до поездки в Россию. Было время, когда скамья подсудимых была кафедрой, откуда раздавалась проповедь социалистических идей, упований и чаяний лучшей части русского общества. Подсудимые пользовались этой кафедрой для пропагандистских и агитационных целей, но в настоящее время, когда политические процессы проходят при полном отсутствии публики и в газетах даже не печатаются отчеты, теряется смысл произносить защитительные речи. Не о защите себя думаю я. Если бесславен был конец моей революционной деятельности, то пройдет еще несколько дней и я сумею с достоинством умереть в застенках. Я не признаю правомочности царского суда и вручаю суду истории будущую защиту моей памяти. Я сожалею, что мало сделал ради того дела, которое было мне дороже всего. Суд истории надо всеми нами и над вами тоже».
Стародворский и Конашевич рассказали об убийстве Судейкина и о его планах терактов над высшими сановниками империи, о его желании стать диктатором: «Одержав победу над Дегаевым, сделав его своим сообщником, Судейкин начертал себе целый план действий для достижения своего благополучия. Свою карьеру он решил устроить при помощи революционеров, которые должны убить министра Дмитрия Толстого. Судейкин через Дегаева будет знать исполнителей. Он изловит их и уйдет в отставку. Революционеры убьют великого князя Владимира. Заместители Судейкина, ничего не зная, не сумеют
Речь Стародворского произвела колоссальное впечатление в суде и в империи, которая заговорила о мерзостях в лагере столпов самодержавия. 4 июня военный суд объявил приговор, присудив половине обвиняемых смертельную казнь, а остальным – вечную каторгу. Как обычно, через месяц, виселицу заменили Сибирью, куда отправили всех, кроме Лопатина с четырьмя товарищами, которых встретил вечный Шлиссельбург. За три месяца до Процесса Двадцати одного на Невском проспекте Петербурга были арестованы метальщики и сигнальщики группы Александра Ульянова, называвшие себя «Террористической фракцией «Народной воли».
Некоторая часть дворянства даже в конце XIX века продолжала заявлять, что не нищета и темнота, а свобода и просвещение губят русского человека, а вместе с ним и Россию. Либералы обсуждали пословицу «Был бы кнут, а лошади пойдут?». Оппозиционеры говорили: «Живем, как блин на поминках – и масла много, и съесть могут». Часть рабочих и крестьян уже говорили: «До 1861 года нас продавали за рубль, а теперь покупают за рубль». Самодержавие блокировало совсем слабую систему народного образования, ограждало новое поколение от «революционной заразы», изгоняло из школ и институтов либеральных учителей и преподавателей. Министр Д.Толстой писал в инструкциях: «спасение юношества в изучении древних языков и в изгнании естествознания и излишних предметов, как способствующих материализму и нигилизму». В народных школах, на которых волостное земство жалело деньги, признавалось излишним «сообщение сведений из окружающего мира и объяснительное чтение». «Инструкция для классных наставников» предписывала воспитывать у учеников «уважение к закону и его исполнителям, привязанность к государю и обществу, а классные наставники вместе с директорами и инспекторами будут подлежать ответственности, если в вверенном им классе обнаружится на учениках пагубное влияние превратных идей, внушаемых злонамеренными людьми, или даже сами молодые люди примут участие в каких-либо преступных деяниях и эти их поступки не будут своевременно обнаружены заведением». Интеллигенция говорила, что от постоянного контроля за собой, чтобы не попасть минимум в административную ссылку, общество активно тупело. После смерти выдающегося писателя Ивана Тургенева царь сказал: «Одним нигилистом меньше». Революционеры за выражение лица назвали его мопсом. Когда после смерти императора скульптор Паоло Трубецкой изваял массивный конный памятник царю, в оппозиции заходила эпиграмма: «На земле стоит комод, на комоде – бегемот, на бегемоте – обормот», и дело было вовсе в массивности монумента. Тургенев умер во Франции, и тело его привезли для похорон в Петербург с беспрецедентными полицейскими ограничениями. На самих похоронах количество полицейских и жандармов было невменяемым. Либералы стали говорить, что царь трус и боится трупа и что нет ничего страшнее неограниченной власти тупого и мстительного правителя. Теперь на любое студенческое собрание, на празднование именин и помолвки нужно было брать письменное разрешение, в котором часто отказывали, а на самом собрании присутствовал полицейский. В студенческих кружках даже стали назначать особого человека, который бы спаивал полицейского, пока в соседней комнате шли оппозиционные разговоры.
Студенты Петербургского университета купеческий сын П.Шевырев и Д.Лукашевич на основе студенческих организаций, касс взаимопомощи, библиотек, столовых, попытались создать новую революционную организацию. Лукашевич не выпячивался, а Шевырев часто шантажировал студентов, специально оставляя у них на хранение запрещенную литературу, зная, что из-за возможного презрения товарищей на него не донесут. В 1886 году в кружок Шевырева и Лукашевича вступил сын действительного статского советника сибирский дворянин Александр Ульянов, сразу же изменивший ситуацию в революционной группе. В ноябре 1886 года около ста студентов университета и медико-хирургической академии организовали студенческую демонстрацию-панихиду памяти Н.Добролюбова. Им даже не дали дойти до кладбища, многих задержали, исключили из учебных заведений и выслали из имперской столицы. Александр Ульянов написал прокламацию к студенчеству с призывом организоваться для борьбы с правительством. Очередные неадекватные кары власти студентам, которые в очередной раз должны были устрашить, в очередной раз вызвали отторжение общества и противодействие наиболее активной его части, заявившей, что за пять лет своего царствования Александр III только то и сделал для подданных, что первым из российских государей признал равноправие женщин в империи – казнив Софью Перовскую на эшафоте вместе с мужчинами. Александр Ульянов писал в листовке: «Темное царство, с которым боролся Добролюбов, не потеряло своей силы и живучести до настоящего времени. Он указал обществу на мрак, невежество и деспотизм, которые царили, да и теперь царят в русской жизни. Он указал на средства, которыми могут быть излечены язвы русского народа. Только невежество порождало темное царство, составляло его силу. Это темное царство гнетет нас и теперь, но дни его сочтены. Грубый деспотизм нашего правительства не стесняется соблюдением хотя бы внешней формы законности для подавления любого открытого проявления общественных симпатий и антипатий. Правительство, запрещая манифестацию и панихиду, было против самого факта чествования Добролюбова. У нас на памяти много фактов, где правительство ясно показывало свою враждебность самым общекультурным стремлениям общества. Вспомним похороны Тургенева с городовыми и казаками с нагайками. Всякое чествование сколько-нибудь прогрессивных литературных и общественных деятелей, даже над их гробом, есть оскорбление и враждебная демонстрация правительству. Все, что так дорого для каждого сколько-нибудь образованного русского, что составляет истинную славу и гордость нашей родины, всего этого не существует для русского правительства. Грубой силе, на которую опирается правительство, мы противопоставим тоже силу, но силу организованную и объединенную сознанием своей духовной солидарности».
Желание ответить ударом на удар породило у студентов мысли о террористическом акте. В конце 1886 года группа Шевырева, Лукашевича и Ульянова стала называть себя «Террористической фракцией «Народной воли». Оставшийся в живых Лукашевич вспоминал: «Год нашей подготовительной работы был успешным. Сформировалась новая организация из центрального кружка, который всем заведовал, из боевых террористических групп и значительного количества лиц, которые оказывали нам содействие и услуги. Денежные средства стали притекать к нам в более значительных размерах. В нашем распоряжении была студенческая столовая. У нас уже была динамитная мастерская, типография, паспортный стол. Завязались связи с другими городами, а также с заграницей».
Александр Ульянов, подававший задатки крупного ученого, изучил пиротехнические изделия и в домашних условиях, на даче товарища, стал делать гремучую ртуть, нитроглицерин, динамит. Он же разработал программы террористической фракции: «По основным своим убеждениям мы – социалисты. К социалистическому строю каждая страна неизбежно приходит естественным ходом своего экономического развития. Главной общественной группой является крестьянство, которое еще прочно держится общинного владения землей, а его несомненная привычка к коллективному труду дает возможность надеяться на непосредственный переход крестьянского хозяйства в форму, близкую к социалистической. Главной революционной силой являются рабочие, естественные носители социалистических идей и проводники этих идей в крестьянство. Рабочий класс будет иметь решающее влияние не только на изменение общественного строя, борясь за свои экономические нужды. В политической борьбе настоящего он может оказывать самую серьезную поддержку. Поэтому он должен составить ядро социалистической партии. Впереди партии должна идти интеллигенция, главные силы которой должны идти на воспитание и организацию рабочего класса и улучшение народного хозяйства. На пути партии стоит правительство, и в борьбе с ним партия вынуждена прибегать к террору. Террор должен действовать систематически и, дезорганизуя правительство,
окажет огромное психологическое воздействие. Он поднимет революционный дух народа, подорвет обаяние правительственной силы, подействует пропагандистским образом на массы. Фракция стоит за децентрализацию террора. Социал-демократы – наши ближайшие товарищи. Мы требуем: постоянное народное представительство, выбранное свободно, прямой и всеобщей подачей голосов, без различия пола, вероисповедания и национальности; постоянное народное представительство имеет полную власть во всех вопросах общественной жизни; широкое местное самоуправление, обеспеченное выборностью всех должностей; самостоятельность деревенского мира; полная свобода совести, слова, печати, сходок, ассоциаций и передвижений; национализация земли, национализация фабрик, заводов и вообще всех орудий производства; замена постоянной армии земским ополчением; даровое начальное обучение».Александр Ульянов писал научные работы, прекрасно учился, делал бомбы на даче под Петербургом в виде книг и тубусов, вел лекции среди рабочих. Он быстро попал в поле зрения полиции: «Ввиду полученных сведений об отношениях проживающего в Петербурге по Александровскому проспекту в доме 21, квартира 2 студента университета Александра Ульянова с лицами, высланными из Петербурга за демонстрацию в день годовщины смерти Добролюбова, Департамент полиции просит градоначальника не отказать в распоряжении о собирании подробных сведений о деятельности и круге знакомых студента Ульянова и о последующем не оставлять вашим уведомлением».
Молодые студенты были не очень осторожны, забывая о тотальном полицейском контроле, о том, что в империи перлюстрируют десятки тысяч частных писем. Студент Андреюшкин, выбранный метальщиком, писал товарищу в Харьков: «Возможна ли у нас социал-демократия, как в Германии? Я думаю, что невозможна. Что возможно – это самый беспощадный террор, и я твердо верю, что он будет и даже не в продолжительном будущем. Верю, что теперешнее затишье – затишье перед бурей. 10 числа из Екатеринодара получена телеграмма, из которой видно, что там кого-то взяли на казенное содержание, но кого – неизвестно, и это нас довольно сильно беспокоит, ибо я вел деятельную переписку с Екатеринодаром, и поэтому беспокоюсь за моего адресата, ибо если его взяли, то и меня могут, а это нежелательно, ибо поволоку за собой много народа очень дельного. Спроси у Б., что он сделал с теми деньгами, которые собирал по листу, полученному от меня в Екатеринодаре».
Андреюшкин наивно не указал на конверте своего петербургского адреса, но письма студентов вскрывались почти все, и харьковские полицейские начали искать адресата своего студента. Это не заняло много времени.
К середине февраля 1887 года «Террористическая фракция «Народной воли» сформировала боевую группу из метальщиков Андреюшкина, Осипанова и Генералова и сигнальщиков Кангена, Горкуна и Волохова. Ульянов изготовил три бомбы весом по полтора килограмма. Внутри бомб были сотни свинцовых пуль, начиненных ядовитым стрихнином. Он обучил метальщиков ими пользоваться и написал прокламацию: «Жив дух земли Русской и не угасла правда в сердцах ее сынов. Сегодня казнен Александр III и это дело «Террористической фракции «Народная воля». 26 февраля группа из шести студентов вышла на Невский проспект ловить Александра III. В этот же день харьковский студент все-таки назвал своего товарища в Петербурге и на следующий день за ним было установлено наблюдение. 1 марта была годовщина убийства Александра II и царь должен был проехать по Невскому до Исаакиевского собора и Петропавловской крепости из Аничкова дворца по Невскому. Главный проспект столицы империи был забит полицейскими, которые, следя за Андреюшкиным, быстро определили всю студенческую группу и около одиннадцати часов утра 1 марта арестовали всех. Четыре дня студенты с бомбами выходили на Невский совершенно свободно. 1 марта царь должен был проехать по Невскому около десяти часов утра и, несмотря на тотальный полицейский контроль в империи, царя очень даже легко могли взорвать 1 марта 1887 года на Невском, по которому он с женой и детьми проехал в половине двенадцатого часа. Когда полицейские увидели, что в тубусах и книге студентов бомбы и доложили по начальству, у самодержавия начался почти шок. Полиция докладывала начальству: «Наблюдение выяснило, что Андреюшкин, вместе с пятью другими лицами, 28 февраля ходил с двенадцати до пяти часов дня по Невскому проспекту, причем Андреюшкин и другой неизвестный, по-видимому, несли под верхним платьем какие-то тяжести, а третий нес толстую книгу. 1 марта те же лица около одиннадцати часов утра на Невском проспекте были арестованы». При аресте у Андреюшкина, Генералова, Осипанова были обнаружены бомбы. Канген и Горкун тут же дали подробные показания и в ближайшие часы и дни более восьмидесяти студентов были арестованы, включая Лукашевича, Шевырева и Ульянова. Царь приказал Толстому не поднимать шума: «По-моему, лучше было бы узнавать от них все, что только возможно, не предавать их суду и просто без всякого шума отправить в Шлиссельбургскую крепость. Это самое сильное и неприятное наказание. На этот раз бог нас спас, но надолго ли?» Александр III был в ярости. Придворные передавали друг другу о том, что грозная «Народная воля» появилась ниоткуда и слухи об этом мгновенно разнеслись по империи: «Обстоятельствам, расстроившим план вооруженных бомбами личностей, арестованных у Главного штаба и на углу Морской и Невского проспекта, явилась перемена, произведенная в последний момент в маршруте. Вместо того, чтобы отправиться прямо из Петропавловской крепости на вокзал, государь и государыня заехали позавтракать к великому князю Павлу в Зимний дворец. Это запаздывание помогло полиции задержать этих бомбистов на улице. Напали на след серьезного заговора и многочисленные аресты были произведены вчера и сегодня ночью. Императорская семья должна была оставить Аничков дворец в четырехместных санях. Его величество заказал заупокойную обедню к 11 часам и накануне сказал камердинеру иметь экипаж готовым к 11 часам без четверти. Камердинер передал распоряжение ездовому, который по опрометчивости, чего никогда не случалось при дворе, не сказал об этом шталмейстеру. Государь спускается с лестницы – нет экипажа. Как ни торопились, он оказался в досадном положении простых смертных, вынужденных ждать у швейцара, в шинели, в течение пятнадцати минут. Не припомнят, чтобы его видели в таком гневе из-за того, что по вине своего слуги он опаздывал на службу о своем отце, и шталмейстер был им так резко обруган, что со слезами бросился к своим объяснять свою невиновность. Он был уверен в увольнении и не подозревал, что провидение избрало его служить важнейшим орудием своих решений. Государь покинул Аничков дворец после того, как негодяи были отведены в участок, и только прибыв к брату в Зимний дворец, он узнал об опасности, которой чудом избежал. Если бы запоздания не было, государь проезжал бы в нескольких шагах от чудовищ».
Александр Ульянов принимал на себя все удары, брал на себя все, хотя при другом поведении мог получить не виселицу, а вечную каторгу: «он готов был признать себя виновным и в том, чего не делал, и готов был дать повесить себя двадцать раз, если бы мог этим облегчить судьбу других».
Александр Ульянов выступил на суде с речью, вызвавшей ярость властей: «Историческое развитие русского общества приводит его передовую часть все к более и более усиливающемуся разладу с правительством. Этот разлад происходит от несоответствия политического строя русского государства с прогрессивными стремлениями лучшей части русского общества. Когда у интеллигенции была отнята возможность мирной борьбы за свои идеалы и закрыт доступ ко всякой форме оппозиционной деятельности, то она была вынуждена к указанному правительством террору. Реакция может усиливаться, как и угнетение большей части общества, но тем сильнее будет разлад, все неизбежнее будут становиться террористические акты, а правительство будет все более и более изолированным. Успех такой борьбы несомненен. Правительство будет вынуждено искать поддержки у общества и уступит его наиболее ясно выраженным требованиям свободы мысли, слова и народного представительства в управлении страной». Александр III назвал Ульянова чистым идиотом. Речь брата будущего вождя мирового пролетариата В.Ульянова-Ленина на суде читало все новое поколение революционеров: «Есть только один правильный путь развития – это путь слова и печати, путь научной пропаганды. Но по мере того, как теоретические размышления приводили меня к этому выводу, я понимал, что этим путем идти не дадут. У нас невозможна не только социалистическая, но даже общекультурная пропаганда. У нас даже научная разработка вопросов в высшей степени затруднительна. Правительство настолько могущественно, а интеллигенция настолько слаба и собрана только в нескольких центрах, что правительство может отнять у нее единственную возможность – последний остаток свободного слова. Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеалам и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать, ибо у нас дается возможность развивать умственные силы, но не дается возможности употреблять их на служение родине».