Как я чуть не уничтожил соседнюю галактику

— А если Кассиопея сделала неправильный выбор?

— Я думаю, она знает, что делает. Если же она поймет, что это не ее мужчина, то ничего, такое бывает. Если же он ее обидит, то мы с тобой, как ее братья хорошенько отметелим его. Вот и все.

Он говорил весело, и я понял, что это со мной что-то не так, а не с ним. Мне об этом говорили, и я сам понимал, что я не способен на те же чувства, что и другие. К тому же, я плохо понимал людей. Я не был способен порадоваться за сестру.

Потом Гиансар спросил серьезно:

— А ты расстроен?

Я сказал:

— Нет.

Я собрался уходить, но Гиансар стал просить меня остаться и поговорить. Но я все равно ушел, сказав, что мне нужно собираться.

Для свадьбы сняли огромный ресторан. Папа уверил Шеата, что для своей старшей дочери он не пожалеет денег на свадьбу. Тогда Шеат посмеялся, почесав себе лоб:

— Единственная дочь — это, конечно, сокровище.

Папа не посмеялся в ответ.

— Я сказал, старшая дочь.

Диалог закончился, а мама вышла из комнаты. Тогда я понял, что папа намекал на то, что детей у него больше, чем трое.

Папа сдержал обещание, и все было обставлено очень красиво. По-королевски. Около ресторана можно было погулять в саду с сотней разных цветов. Гости все пришли в вечерней одежде. Со стороны Шеата было больше гостей. Пока он и Кассиопея говорили клятвы любви, многие из них плакали. Наши родственники этого не делали. Мама красиво улыбалась, а папа некрасиво. Еще родственники Шеата больше пили, говорили и танцевали. Они хотели общаться с нашей семьей, особенно с папой. Он отвечал им вежливо, насмешливо, но не активно. Со мной многие тоже пытались поговорить, но я старался прервать эти попытки, не выходя за рамки приличий. Гиансар сначала много общался, но потом познакомился с племянницей Шеата и общался только с ней. Зато мама была весела и приветлива со всеми (правда очень безлика). Это продолжалось до тех пор, пока она не вышла в сад для общей фотографии, где наткнулась на муравейник. После этого она молчала.

Сама Кассиопея держалась торжественно. Она была довольна происходящим, и каждый раз, когда кто-нибудь из гостей Шеата говорил или делал какую-нибудь глупость, становилась еще торжественнее. Шеат тоже веселился, но в основном общался со своими друзьями, больше, чем с самой Кассиопеей. Он вообще вел себя с ней довольно странно.

Гиансар даже шепнул мне на ухо:

— Это так мило, что Шеат испытывает перед Кассиопеей неловкость.

Я понял, о чем он говорил. Кассиопея же ничего подобного не испытывала, на мой взгляд. Шеат напивался и становился решительнее. Под вечер я видел, как он ее обнимал и целовал ей руку. Но танцевали они, не смотря друг другу в глаза.

В этот день я много наблюдал. Я понял, что все здесь притворщики. Сегодня многие изображали любовь, заинтересованность, волнение, восторг, умиление, радость, «светлую грусть». Другие люди не могли рассмотреть это сразу, потому что сами участвовали в этом спектакле, а я мог. Оттого, я чувствовал себя лишним. Мне хотелось уйти.

Я понял: чтобы влиться в общество, мне тоже нужно что-то изображать. Я решил сделать список того, что люди хотели показать.

Папа: власть, уверенность, смешливость, непосредственность, ложное дружелюбие, мудрость.

Папа говорил:

— Мне тоже так радостно от того, что Кассиопея выбрала в мужья Шеата. У него… такой чудесный галстук!

Мама: общительность, радость, умиление, глупость, очарование (до тех пор, пока не увидела муравьев и не перестала изображать).

Мама говорила:

— Я сама большая поклонница творчества Пикассо!

Мама ненавидела кубизм.

Кассиопея: довольство.

Кассиопея говорила:

— Как я рада познакомиться со всей твоей семьей, Шеат. Несказанно.

Шеат: любовь, участие, веселость, надежность.

Шеат говорил:

— Кассиопея самая замечательная женщина в мире, мне так повезло ее повстречать. Она красивая, умная, заботливая, нежная, талантливая, а как он играет на фортепиано можно слушать часами, и я не преувеличиваю. Я думаю, я самый счастливый человек на свете, и я приложу все усилия, чтобы и она была счастливой всю жизнь.

Шеат не был похож на самого счастливого человека. А Кассиопея вряд ли была заботливой и нежной.

Гиансар: ничего не изображал. Но говорил много.

Я был почти уверен, что родственники Шеата тоже много изображали, но я не мог это утверждать, потому что я не знал их обычного поведения.

Мне было противно оттого, что непонятно. Люди были еще сложнее, чем я привык думать. Тем более, я не знал, что от них ожидать, и как распознать их притворство.

Хотелось уйти. За этими мыслями я даже забыл думать о том, что мне не нравится замужество Кассиопеи. Мне было дурно по другим причинам. Я решил тоже попробовать поиграть в эмоции. Когда я говорил тост, я попытался сказать его растроганным голосом. Наверное, у меня не вышло, потому что никто не обратил на это особого внимания. Я понимал, что мне нужно тренироваться. Это моя новая микроцель: научиться изображать эмоции.

Еще одна: продержаться до конца свадьбы.

Получилось.

Но я почувствовал новую волну дурноты, когда Кассиопея и Шеат собирались садиться в машину, чтобы уехать к нему домой. Его волосы были цвета мокрой глины, а машина — еловых иголок. Это единственное, что казалось приятным в нем, и я старался сосредоточиться на этом, пока провожал их.

Мы с мамой были никакие после свадьбы. Гиансар хотел остаться еще.

После бессонной ночи я надеялся, что сразу усну, когда лягу в кровать. Так и вышло.

* * *

Туманный Лес был неузнаваем. Деревья поменялись местами. Туман распределялся неравномерно, где-то клубился, где-то лишь стелился по земле. Звезды перемешались, луна приблизилась. Я понял, что это все сделали люди, чтобы перепутать все дороги, и чтобы я никогда не нашел верную. Они скрыли реальность, желая, чтобы я перепутал ее с иллюзией.

Все, чтобы обмануть меня.

Неизменной оставалась лишь моя Каменная Крепость. Я заперся в ней, она уже была серьезным укрепительным сооружением. Я достал бумагу и стал рисовать по памяти схему леса до того, как они здесь все поменяли. Если я буду помнить об истинных обликах вещей, их иллюзии меня не запутают.

Но это было не самое хорошее оружие. Я достал еще большие куски бумаги и стал рисовать улыбающихся людей. Выходило плохо, но я знал, что сквозь туман их не отличить от настоящих. Я расставил их вокруг Крепости. Пусть проходящие люди не видят, что это укрепленная Крепость, за которой наверняка есть, что скрывать. Пусть они думают, что здесь все хорошо, и нет ничего интересного.

Я долго не мог заставить себя отойти от Крепости. Хотя у меня и была карта, страшно было идти по незнакомым дорогам. Но мужчины не должны ничего бояться. Правда, в Лесу я мог позволить себе страх, потому что здесь мне всегда было восемь.