Как я стал кинозвездой

— Согласен, — ответил Романов. — Но если найти подход, у тебя будет первоклассный комик. Естественно, придется убрать все эти кудри, вернуть ему прежние уши…

Мишо Маришки разглядывал меня более чем критически и после долгой паузы спросил:

— Кто тебя научил так играть, Энчо?

— Фальстаф, заслуженный артист, — ответил я.

— Из Стара Загоры?!. — изумился он.

— Да.

— Тогда все ясно… — И шепнул Романову: — Фальстаф — прозвище одного забулдыги, актера из стара-загорского театра. — Потом опять обратился ко мне: — А другого этюда ты, случайно, не подготовил? Сам, без Фальстафа? Нет? Прекрасно. Я сейчас дам тебе тему, и ты нам сыграешь. Договорились? Значит, так: ты ужасно обижен на нас за то, что мы над тобой смеемся, и раздумываешь, как бы нам отомстить. Замечаешь на столе графин и мгновенно принимаешь решение. Наливаешь в стакан воды и со злостью выплескиваешь ее нам в лицо. Потом разбрасываешь все эти бумаги, рвешь их, топчешь ногами. Понял?

— Понял, — сказал я. И чарующе улыбнулся.

— Перестань ты улыбаться, как манекен на витрине! — сердито прикрикнул на меня Маришки.

— Хорошо, — произнес я и опять невольно улыбнулся той же идиотской улыбкой: не зря же мама меня столько времени тренировала!

— Начинай!

Комиссия уже не смеялась, а вот Росица и остальные кандидаты продолжали тихонько хихикать. Меня это вправду здорово обозлило, и я заорал:

— Вы что, издеваетесь надо мной, да? За что? Что я вам сделал? Прекратите сейчас же! — Схватил графин, наполнил стакан до краев и выплеснул им в лицо. Вода потекла вниз, на рубахи и галстуки, толстое платье у Голубицы спереди намокло, шерсть разлохматилась…

Комиссия застыла — все сидели, выпучив глаза, как Тошо Придурок из нашего класса. И не шевелясь, словно я облил их не водой, а быстросхватывающимся бетоном марки 350.

Естественно, что я на этом не остановился. Быстро шагнул к столу, схватил лежавшие там бумаги, сценарии, карандаши и принялся разбрасывать в воздухе, топтать ногами, не переставая орать:

— Злодеи! Кретины! Ненавижу! Всех проткну шпагой!..

И так до тех пор, пока не истоптал все. На этом этюд закончился. Я тяжело дышал. И даже охрип.

Комиссия по-прежнему таращила на меня глаза, как загипнотизированная Квочка Мэри. Голубица промокала платье носовым платком. Петров-Каменов вытирал свой голый череп и скалил зубы — я не мог понять, доволен он мной или нет.

И когда уже решил, что дела мои плохи, Мишо Маришки встал, обнял меня за плечи и торжественно произнес:

— Энчо, мальчик мой, это было прекрасно. Этюд разыгран совершенно правдоподобно. Честно говоря, я еще не знаю, в какой роли ты у нас снимешься, но обещаю обязательно взять тебя на картину. Такого экземпляра я еще ни разу не встречал… Орфеем ты, конечно, не будешь, предупреждаю заранее. И во избежание недоразумений, ребята, давайте-ка я вам кое-что объясню… — Он присел на краешек стола и продолжал: — Хотя наш фильм называется «Детство Орфея», он вовсе не о том Орфее, которого мы знаем из мифологии. Он не имеет ничего общего ни с давней фракийской эпохой, ни с Эвридикой и ее похищением из ада. Эта тема уже разработана во многих произведениях — песнях, операх, романах, опереттах… Наша картина — это забавная музыкальная история, которая происходит в Софии в наши дни во время ассамблеи «Знамя мира»… Сюжет ее в двух словах такой: в Софию для участия в ассамблее приезжает из небольшого провинциального города детский ансамбль песни и пляски «Хрустальные колокольчики». Солист в этом ансамбле — талантливый и красивый мальчик, которого все называют Орфеем за его музыкальность, голос и обаяние. Одновременно в Софии проходят гастроли детского ансамбля из Греции. У них солистка — красивая смуглая девочка, которую автор назвал Эвридикой. Вначале Орфей и Эвридика выступают как соперники — их ансамбли борются за первое место, из чего проистекает ряд веселых приключений, перерастающих в небольшую войну. Но другу Орфея, лукавому весельчаку Тоби, удается уговорить обе стороны заключить мир. Между Орфеем и Эвридикой возникает нежная дружба. Оба получают первую премию и вместе поют на заключительном концерте. А вечером после концерта Эвридика неожиданно исчезает — есть опасение, что ее похитили. Все в тревоге. Начинается крупная спасательная операция. Орфей и Тоби водят участников обоих ансамблей по городу, проникают во всевозможные уголки, где может оказаться юная гречанка, и всюду поют свои песни в надежде, что она услышит и отзовется. Разумеется, в финале Эвридика найдена. Где и как — я вам пока не открою, а то вам будет не интересно… Поверьте, что вас ожидает множество сюрпризов… Ну как, нравится?

Все закричали:

— Нравится, нравится!

Один я молчал.

Как мне могло нравиться, когда Лорелея готовила меня совсем к другому фильму? Мы-то думали, что действие будет происходить в Родопах, среди лесов, скал и горных вершин, что там будут нимфы, добрые и злые божества, а я буду зачаровывать зверей и растения, потом встречу Эвридику, полюблю ее, но ее укусит змея, и она умрет, попадет в подъемное царство, и так далее, и так далее… Как я скажу Лорелее, что картина совсем не про это? А если с ней будет инфаркт?.. И надо ли ей говорить, что играть я буду не Орфея, а кого-нибудь другого, скорее всего — шутника или шута Тоби?.. Тогда инфаркт, возможно, будет не такой страшный, а как у дяди Иордана в позапрошлом году, правда, потом с ним случился второй и третий, и он скоропостижно скончался.

Хорошенько подумав, я решил маме ничего не говорить. Ведь рано или поздно нам все равно пришлют письменное решение комиссии. Пусть хоть до тех пор останется здорова.

А Мишо Маришки между тем продолжал:

— Готовьтесь, ребята, к третьему туру. К тому времени сценарий уже будет распечатан, вы сможете прочесть его и получить совершенно четкое представление о будущей картине. Имейте в виду: третий тур будет проходить в костюмах и гриме, перед камерой и микрофоном… А теперь послушаем кандидата номер восемь.

Вперед вышел один карапуз и, не ожидая дальнейших приглашений, стал читать стихотворение «Я маленький болгарин» — вернее, не читать, а бубнить, никто ни слова не понял. Мишо Маришки на середине прервал его, сказал: «Спасибо, ты свободен», и карапуз, шмыгая носом, ушел.

Потом прослушали девятый, десятый и одиннадцатый номера. Девятый просто-напросто окаменел, не мог выдавить из себя ни звука. Десятый разревелся посредине песни, а одиннадцатый — высоченный верзила — то пищал женским голосочком, то переходил на бас. Я почти их не слушал, потому что раздумывал над моей злосчастной судьбой — ведь если меня не берут на Орфея, то мне не быть вместе с Росицей, не поплавать с нею в водохранилище. Поэтому когда подошла ее очередь — номер тринадцатый! — я изо всех сил мысленно пожелал, чтобы она тоже провалилась, не стала Эвридикой. Тогда мы останемся друзьями, а я вернусь в Берлогу к Черному Компьютеру и буду строить нашу Машину.

Для этого я решил загипнотизировать ее на расстоянии, заставить окаменеть, как окаменел девятый номер, внушить, что она забыла весь свой репертуар. Впился в нее магнетическим взглядом, вложил в него всю свою энергию и стал посылать мозговые сигналы: «Роси, ты ничего не знаешь! Ты все забыла! У тебя несчастливый, тринадцатый номер! Застынь, окаменей!

Однако она была словно защищена броней, совершенно непробиваемой для моей энергии (возможно, тут действовал закон сохранения энергии, надо будет потом изучить его поглубже), и преспокойно, без запинки, прочитала басню Стояна Михайловского «Павлин и Ласточка»:

У Ласточки, весь день парящей в вышине, Спросил Павлин, играя опереньем: «Хотелось бы мне знать, какого мненья Вы, птицы разные, ну, скажем, обо мне?» «Что ж, — Ласточка Павлину отвечала,— Я о тебе от птиц не раз слыхала, Одно и то же о тебе твердят». «Что я красив? Что пышен мой наряд?» «Да нет, не то». — «Так что же?» «Уж не сетуй: Что ты глупец, богато разодетый!» [2]

2

Перевод С. Михалкова.

До чего же замечательно декламировала Росица! Сколько раз я читал и слушал эту басню и только тут до конца понял ее. Росица, когда читала, время от времени улыбалась, но не как манекен с витрины, вроде меня, а по-человечески, и мочки у нее на щеках подрагивали, и она была обалденно красивая. До того красивая, что моя психическая энергия растопилась без остатка.

И тут меня пронзила страшная мысль: а что Стоян Михайловский, да и Росица, что они хотят этой басней сказать? Что я глупый, завитой, разодетый Павлин, который распустил хвост, чтобы понравиться Ласточке и другим птицам? А Ласточка — это Росица, не зря же она так насмешливо мне улыбается?.. Неужели я правда Павлин?

Времени поразмыслить над этим вопросом не было, потому что Росица запела. Запела ту самую песню, которую учил я, — «Весенний ветер». Но исполнила ее в сто раз лучше, хотя голос у нее, как считает моя мама, не особенный. Зато она совершенно не ломалась и очень изящно пританцовывала в такт музыке. Неужели ее тоже заставляли таскать на голове энциклопедии?

Ей дружно аплодировали. Я тоже захлопал в ладоши, напрочь забыв про свои гипнотические опыты: Росица — это ведь мне не Квочка Мэри, большая разница… А вот я, наверно, Павлин…