Как я учился в магической школе

* * *

В это время в кабинете директора…

Бросив изрядно потрёпанную газету на стол перед двумя вызванными на ковёр преподавателями, которыми были как всегда невозмутимый Иквус и насупленный Глушаков, Кхан возмущённо встопорщил бороду и гневно произнёс:

— Вы что, не можете этого вашего Ширяева держать в рамках? Он уже на студентов нападает!

— Директор, вы слишком близко к сердцу принимаете не стоящие внимания вещи. Дверь была установлена в тот же день, восстановительный ремонт домовиками проведён, даже поклеены новые обои, как они и хотели, розовые, с мишками, — мельком глянув на газетную страницу, сложенную таким образом, что резонансная статья оказалась наверху, размеренно произнёс завхоз.

— Тьфу, развелось педиков, — негромко буркнул Глушаков, продолжая буравить взглядом пол.

— Гомофоб! — припечатал того Кхан.

— Толераст, — холодно бросил Иквус в ответ, выразив тем самым свою поддержку товарищу.

— А вы вообще социопат! — не остался в долгу директор.

— От социопата слышу…

— А вы сами-то, директор, не из этих часом? — поднял тяжёлый взгляд трудовик.

Кхан поперхнулся и, медленно багровея, несколько раз приоткрыл молчаливо рот, словно рыба.

— Да я заслуженный!.. Да у меня!.. Да сам император!.. А вы мне такое!..

— А я бы не удивился, — всё так же индифферентно и в пустоту заметил тихим голосом Иквус. — Вот так работаешь с человеком бок о бок много лет, думаешь, что знаешь его, а потом, уже после его смерти, вдруг узнаёшь, что он, оказывается, гей. А его старинный и непримиримый враг, тоже уже погибший, не просто враг, а бывший любовник. Вот у вас, директор, есть старинный непримиримый враг?

Завхоз немигающим взглядом уставился в очки-четвертинки на носу Кхана, и тот медленно осел, хватаясь за сердце, обратно в директорское кресло.

— Тьфу, — снова сплюнул на пол Глушаков.

* * *

Наверное, кто-то там наверху наконец-то решил, что меня можно оставить в покое, или же я исчерпал лимит приключений на полгода вперёд. Дни шли за днями, а я только ел, спал да занимался всё больше увлекающей меня дисциплиной проклятий. О, поверьте, я оценил то, как порой, вовремя применённое в нужном месте и в нужное время, оно кардинально решает дело в твою пользу.

Вообще всё как-то притихло — ни тебе нападений, ни провокаций, даже паломничество ко мне с других факультетов на тему походить на их занятия как отрезало. Правда, и я старался лишний раз ведром направо-налево не размахивать, полностью сосредоточившись на учёбе и стараясь не замечать ничего вокруг.

Впрочем, изменения были. Общага при моём возвращении натурально замирала, и в коридорах наступала мёртвая тишина, да ещё на занятия по общей магии меня пускать перестали. Как объяснил Глушаков, из-за большого количества обращений родителей других студентов. Опять же, меня не совсем их лишили, а перевели на индивидуальное обучение всё с тем же Глушаковым. Обычно мы эти занятия проводили вечерком и под трёхлитровый бочонок пива, расходясь часа через два весьма довольные результатом.

Ах да, проклятья. О, это была песня! Скастованный однажды Покров совершил прорыв не в увеличении резерва, а в управлении магией, повысив мой контроль и позволяя работать с куда более тонкими и сложными плетениями, чем раньше. Да, на что-то прям мощное у меня оперативного резерва не хватало, но в рамках него я мог сплести почти любое заклятье. Не сразу, конечно, это же надо держать в памяти и практически визуализировать паутину плетения, а я, хоть и обладал неплохим воображением, всё же настолько хорошей памятью похвастаться не мог.

Вот тут-то я и вспомнил о непременном атрибуте любого книжного или фэнтезийно-игрового мага — о книге заклинаний.

Пошёл к Элеоноре — всё-таки мой завкаф, к кому как ни к ней с такими вопросами идти в первую очередь.

Кафедра ведьмовства располагалась в административном корпусе факультета темномагического волшебства на третьем этаже. Бывал я тут не слишком часто, и каждый раз, входя в широкие, стилизованные под склеп двери корпуса, глубокомысленно хмыкал, оказываясь в полутёмном коридоре, оформленном по всем правилам комнаты страха. Было это, на мой взгляд, ничем иным как выпендрёжем, ну и, в какой-то мере, дополнительной защитой от излишне любопытных посторонних.

На высунувшуюся из стены жутковатую морду я цикнул и короткой фразой «сгинь, прокляну» заставил её убраться обратно в стену. С некоторым запозданием меня распознало как своего, и звон цепей с потусторонним подвыванием прекратился, а коридор подсветила строчка вспыхнувших магических светильников.

Заломившись на родную кафедру, я церемонно кивнул методистке — молодой ведьмочке, похоже, только-только окончившей академию и всё ещё чувствующей себя не в своей тарелке, судя по тому, как она ойкнула при моём приходе, роняя стопку свитков из рук.

— А-а, ведьмачок! — поприветствовала меня старая ведьма, оккупировавшая самый большой стол в углу приёмной и исполняющая у Элеоноры обязанности секретаря.

— Стрижанна Дракусовна, — кивнул я и не чинясь присел на край её стола. — А госпожа магистр у себя?

— У себя, милок, у себя. Торопишься аль развлекёшь бабушку прибауткой какой?

— Как не развлечь?

Я и вправду был не прочь поговорить с ведьмой. Заведующие приходили и уходили, а эта мадам сидела как ни в чём не бывало. Ходили слухи, что она тут уже пару сотен лет и на покой не собирается. Контакт с ней я наладил в первое же своё появление, сходу рассказав пару оптимизированных под местные реалии анекдотов, до которых бабулька оказалась дюже охочей.

— Ну давай, порадуй, чего нового выдумал.

Я улыбнулся и выдал заранее заготовленное:

— Создал, значит, бог мир. А после создал он перворождённых — эльфов. Посмотрели те на небо и полюбили его, посмотрели на горы и полюбили их, посмотрели на землю и полюбили её. Вот с тех пор как кого нового увидят, так сразу любить бросаются, только успевай улепётывать.

Раскатисто захохотав, собеседница утёрла выступившие слезы и потребовала:

— Ещё расскажи.

— Можно и ещё, — порылся я в памяти. — Вломились, значит, к старой ведьме стихийники, шары огненные да молнии позажигали и говорят: «А ну отдавай, бабка, тысячу золотых, а не то сожгём нафиг». Та на них глянула и говорит экономке: «Марта, отдай засранцам тысячу». Проходит неделя, вторая, всё те же стихийники заходят, и говорят: «Вот, бабушка, ваша тысяча и вот ещё тысяча сверху, только снимите проклятье на засранцев!»

Под новый приступ смеха я постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошёл в кабинет к Элеоноре.

— Явился, не запылился, — чуть раздражённо буркнула та, подымая взгляд от бумаг на столе, которые изучала.

— И за что ты меня не любишь? — философски поинтересовался я, плюхаясь в кресло у стены.

Проследив за тем, как я устраиваюсь с удобством, Элеонора возвела очи к потолку и с тяжёлым вздохом пробормотала:

— И чему я только учу? — после чего уже громче добавила: — А проверить на проклятья?

— Блин!

Я попытался было подорваться, но нижняя половина тела меня уже не слушалась. Глубоко вдохнув, я усилием воли взял себя в руки и, прикрыв глаза, постарался ощутить тонкую вязь проклятья, заботливо внедрённую в мебель «доброй» магичкой. Затем, определив всю паутину, нашёл питающий контур и осторожно, одним коротким всплеском собственной силы перерезал его. Почувствовав, как оно распадается на части, теряя силу, выдохнул и посмотрел на магистершу.

— Молодец, — спокойно произнесла та, всё это время наблюдая за моими действиями. — Быстро сконцентрировался, оперативно разобрался, лишних сил не тратил — твой минус не в работе с энергией.