Как закалялась жесть

«Авторитет», блин. Вождь… К Балакиреву у Ширяя было сложнее отношение. С одной стороны — самый младший в их компании, ноль, плацебо! Спелись они со Стрептоцидом, сладкая парочка. Стрептоцид — тот хоть змея хитрющая, отличник, а Балакирев — серость, наглость да понты. Ценен был он тем, что за ним стояли взрослые дяди. Это ведь он приносил в клюве «стекло» да «колеса», причем, только легальные средства, разрешенные к распространению на территории РФ. Наркотические анальгетики, психотропы и все такое. Брал на реализацию. Какой-то его родственник служил в госнаркоучете, вот и принял недоросля под крыло — шестерить на взрослую мафию. А фирмочка, под прикрытием которой Стептоцид и его студенты сбывали товар, была зарегистрирована на мать Балакирева. Каким образом мужик из госнаркоучета доставал бесплатные лекарства, никого не интересовало. Важно только то, что в аптеках они стоят тыщи (скажем, средства от эпилепсии или нейролептики последнего поколения), а у Стрептоцида — с весомой скидкой. За дешево кто откажется купить, если лекарство чистое, не паленое? Качество было гарантированное. Или, скажем, препараты, которые нигде просто так не купишь… Короче, страждущие, а чаще родственники страждущих с радостью превращались в покупателей. Врачи тоже не брезговали сыграть на разнице цен. Компания студентов-медикусов давно стала своей в хосписах, в ПНИ, в прочих специальных местах… С криминальной наркотой да с потребителями-«торчками» ни в коем случае не связывались: менты бы за глютеус взяли и в долю полезли. Только и исключительно легальная номенклатура. А делиться и так приходилось, крохи оставались…

Простая система.

Что касается Балакирева, то Ширяй им даже восхищался. Умеет себя поставить человек! Умеет других построить. Когда командовать начинает, почему-то не приходит в голову послать его в начало начал. Вот и сегодня: новое дело, говорит, начинаем, так круто поднимемся, мужики, что бабам даже нагибаться не придется, чтобы за щеку положить. Кто со мной? Все с ним!

«Пушку» выдали Ширяю. Кобура весомо лежала на левом боку, придавая службе остроту. И это справедливо: зря, что ли, его военная кафедра трахает? Двое других, которые расселись тут и звиздят за жизнь, — шпаки рафинированные, с последнего курса фармколледжа. А Ширяй, как ни крути, из Первого меда (хоть и помладше Стрептоцида, хоть и учится между «удовлетворительно» и «хорошо»). Так что Ширяй в этой троице — вроде начальника караула.

Спи, начальник, спи.

Не спится начальнику. Музон их кислотно-щелочной уже проел череп, скоро до мозга достанет. Сказать, чтоб сделали потише? В лом…

Он прислушался, о чем трепались подчиненные. Один рассказывал другому историю, случившуюся на летней практике. В операционной некая хирургиня вытерла руки марлевой салфеткой и машинально, задумавшись о своем, положила ее не в грязные, а на полку. Полка высокая, если специально не смотреть — не заметишь. В конце рабочего дня санитарки пересчитали салфетки и не обнаружили одной. ЧП! Все салфетки в операционных — строго по счету. Что тут началось! Буквально всей больницей искали недостающую, пересчитывали снова и снова, дружно вспоминали, кто и кому сегодня делал операции, вызвали врачей… Сплошные нервы. Пока наконец та растяпа-хиругиня не «раскололась» — вспомнила о своем грешке…Спрашивается, зачем искали салфетку, почему психовали? Известное дело, почему: слишком уж часто подобные безобидные предметы (а иногда совсем даже не безобидные) забываются — и зашиваются — в теле больного…

Так себе прикол. Ширяй сел и потянулся.

— Один деятель «забыл» в пациентке свой носовой платок, — сказал он. — После операции ей поплохело. Новую операцию делали уже в Первом меде, и новый хирург, который вытащил из тела носовой платок, узнал инициалы. Забывчивым хирургом оказался его учитель, доктор наук, профессор, который когда-то у нас преподавал. И это не хохма. Стрептоцид рассказывал, а ему — его научный руководитель, который тот платок и вытащил… — Ширяй вдруг замолчал, прислушиваясь. — Тихо! Что за звуки?

Послышалось, будто в прихожей что-то протяжно шаркнуло.

— Убавь! — распорядился он, показав на бум-бокс.

Музыку вырубили. Странный звук не повторялся.

— Посмотри, что там.

Один из будущих фармацевтов послушно встал, вытолкнул дверь наружу, выглянул в прихожую… и тут же влетел обратно, упав спиной на столик со жратвой. Причина проста: дверь рывком закрылась, ударив парнишку, — и тут же распахнулась обратно.

В дверном проеме появилось жуткое существо, похожее на человека. Но вроде бы не человек… какая-то мультяшная тварь в две трети человеческого роста, сошедшая с экрана; с длинным лезвием, зажатым в гигантской руке… Короче, рассмотреть его было непросто, слишком быстро оно двигалось. Складываясь и раскладываясь, словно гусеница, оно стремительно поползло к Ширяю, — прямо по упавшему студенту, по обломкам развалившегося столика…

Заорали все трое.

82.

Один охранник, сказала Елена. Без оружия…

Не один. Даже не двое. Трое! Вдобавок, у того, который развалился на диване, красовалась кобура под мышкой. Пистолет, вероятно, раньше украшал кого-то из менеджеров. Наплечная кобура смотрелась на мальчишке так же органично, как ливрея на осле.

Обманула дочурка!

Ладно, лирика потом. Ствол, отобранный у Елены, лежал у меня в кармане, но использовать его — не было необходимости. Во-первых, и так справлюсь, во-вторых, окно дежурки выходило на улицу. Зачем шуметь, пугая прохожих? Если есть возможность уйти без шума, я уйду без шума.

Первейшая цель — этот, с пистолетом. Он здесь главный, видать. Вдобавок, он быстрее всех троих вышел из оторопи; уже тянулся рукой к оружию… Вы мне это прекратите, подумал я, превращая последний прыжок в атаку. По шаловливым пальцам я его и резанул, ни на миг не усомнившись в справедливости того, что делаю.

Никакого сопротивления нож не испытал: пальцы смахнулись, как молодые побеги с веточки. Посыпались ему на колени, на пол… Округлив глаза, «стрелок» посмотрел на свою руку и сказал:

— Ой.

Глубокая мысль. Но аплодировать некогда. Заканчивая дело, чиркаю по его локтям, перерезая сухожилия, — на левой и на правой, чтоб даже в мыслях у него не было руки распускать. А заодно — по ремешкам кобуры. Руки обвисли, как тряпочные; пистолет упал.

Кто следующий?

Они бросились на меня сзади: кто-то схватил мою руку («Нож! Забери нож!»), кто-то ударил по голове, кажется, чашкой. Это были не бойцы, даже не охранники; просто молодые парни, волею своей жадности оказавшиеся в ненужном месте в ненужное время. К тому же в помещении было страшно тесно — они мешали друг другу: ни ударить не могли, ни схватить толком. Навалились в два тела, сопя и матюгаясь. Руку я легко вырвал: захват был хилый, никакой. Ткнул себе за спину, услышал ответный вопль. Ткнул еще раз: лезвие вошло тяжело и неожиданно застряло; одно из тел отвалилось, — вместе с ножом…

Я остался безоружен. С голой, можно сказать, рукой.

Последний из стражей обхватил меня поперек туловища и закричал:

— Я держу его, Ширяй!

Тот, который сидел на диване, пытался собрать свои рассыпавшиеся пальцы. Лицо у «стрелка» было сморщенным, как яблоко, вытащенное из духовки. Руки не подчинялись, однако он молчал, не плакал. Крик товарища вернул парня в нашу компанию. Обнаружив инвалида, прижатого к полу, он вскочил, размахнулся — и вмазал ногой, футболист хренов. Дешевый китайский кроссовок полетел мне в лицо…

Я поймал ступню и слегка изменил траекторию, помогая человеку упасть. Потом, не выпуская, развернул ногу и дернул к себе … Когда у тебя всего одна конечность, да и та занята, чем драться? Зубами!.. Именно зубами я и содрал кроссовок. Под ахилловым сухожилием есть нервный пучок; если перекусить его — боль запредельная.

Перекусил.

Вкус потного носка наполнил мой рот. Футболист завизжал, как недорезанный поросенок.

Визжит, значит, жив. Не хочу никого убивать.

Чтобы вывинтиться из-под неуклюжего борца, мне понадобилась еще секунда. По счету «раз — и». Тем более, он разжал руки и схватил ножку от столика, намереваясь воспользоваться ею — то ли как дубиной, то ли как колом. Не стал я его калечить, просто сломал ему руки. Правую в трех местах, левую — в двух. С него хватило…

Вся драка длилась недолго, куда меньше, чем рассказ о ней.

Дежурка полна была воя, стонов и трепыханий. Остатки носка скрипели на зубах. Отплевываясь, я быстренько осмотрел поверженных соперников: живы! Ампутационный нож вошел одному в бедро под задницей и крепко засел в бедренной кости; я вытащил лезвие не без труда. Двое истекали кровью… ничего, обождут. Чтобы облегчить раненым страдания, и вообще, во избежание каких бы то ни было сюрпризов, я их всех чуть придушил — каждого по очереди. Пусть побудут в отключке, пока приключения не закончились. Сон — лучшее лекарство, как говорят заботливые мамы.