Какая у вас улыбка!

«Ладно! — сказал директор, и все стихли. — Вина Савинова нам ясна. Но ты. Игорь Петрович, — он повернулся к Игреку, — куда смотрел? Когда я давал тебе это ответственное задание, то предупреждал: отбери людей самых серьезных, самых опытных. Надежных! А ты что сделал? Включил в бригаду мальчишку! Я смотрел его анкету — ведь он вчера из школы!..»

До этого директор говорил спокойно, а тут вдруг побагровел, стукнул по столу уже не пальцем, а всем кулаком и закричал: «Как тебе пришло в голову впутать в это ответственнейшее дело сопляка! Я тебе приказывал — тщательно отбери! Посоветуйся в парткоме, в комитете комсомола! Самых достойных отбери!»

Игрек слушал весь этот крик с невозмутимым видом. Посторонний мог бы подумать, что ругают кого-то другого. Когда директор устал кричать и умолк, Игрек сказал спокойно и негромко: «Я советовался, Виталий Максимович. Савинова мне порекомендовали в комитете комсомола»

Услышав это, директор повернулся к секретарю комитета, стал свирепо на него смотреть. Тот, пожав плечами, сказал: «Савинов? Кажется, был такой разговор…» Тогда директор закричал уже на секретаря: «Как это — «кажется»! Такое важное дело, а тебе только кажется!» «До этого случая Савинов был исполнительным парнем, — сказал секретарь очень неуверенным голосом. — Активный… Ничего плохого за ним не замечалось…»

И тут вдруг я понял: все это ложь. И то, что говорил Игрек, и то, что отвечал секретарь. Не советовался Игрек с секретарем, сказал просто так, чтоб отвести от себя вину, а секретарь запутался — уверенный тон Игрека сбил его с толку, и он решил, что на самом деле рекомендовал меня, — разве мог он всех помнить: каждый день десятки людей — одних рекомендуешь туда, других — сюда. На это Игрек и рассчитывал. Он дрожал за свою репутацию.

«Вот, вот! — сказал директор. — «Исполнительный», «активный»… Нас демагогия заела, общие слова…» И посмотрел на меня. Я все еще стоял возле своего стула.

Вдруг он сказал: «Тут было мнение, что надо Савинова уволить, но, думаю, с нашей стороны это было бы неправильным решением. Ведь парень в общем-то неплохой. И что сам признался — не надо забывать. Знал ведь, что по головке не погладят, а все же пришел с повинной. Подлец не раскрылся бы. А что поступил нехорошо — это ему вперед наука будет. Пусть этот случай послужит ему уроком. Правда, дороговат урок для государства, но мы на молодежь ничего не жалеем. Понимаешь ты это, Савинов?»

Я кивнул. От стыда у меня было такое горячее лицо, что казалось: оно в волдырях. Я не ожидал, что меня будут хвалить. А уходя, директор еще и похлопал меня по плечу. И сказал что-то ласковое, как сыну.

Я выбежал из цеха, ни с кем не прощаясь, но потом вернулся. Ребята еще разошлись не все, Игрек тоже еще не ушел. Когда я открыл дверь в его кабинет, он чистил поролоновой губкой свои ботинки.

«Все хорошо, Савинов, — сказал он мне. — Иди домой. Поговорим в другой раз — сейчас неудобно, могут войти».

Но я не ушел. Я плотно закрыл за собой дверь и сказал: «Ничего у нас не выйдет». «Что не выйдет?» — спросил Игрек, продолжая чистить ботинки, хотя пора уже было перестать — они сверкали, как телефонная трубка. «Я так не смогу», — сказал я, и Игрек опять спросил: «Как не сможешь?» — хотя прекрасно все понимал, я это видел. «Не смогу вынести, чтоб меня хвалили», — ответил я. «Тебе больше нравится, когда ругают?» — спросил Игрек и улыбнулся, но я сказал: «В шутку наш разговор вам свести не удастся. Я пойду к директору и расскажу правду. Сегодня или в крайнем случае завтра. Чтоб он не хлопал меня по плечу. И не смотрел ласково. А знал, что я сволочь и обманщик».

«То есть как это расскажешь? — спросил Игрек и перестал чистить ботинки. — Что это тебе пришло в голову? Ты будешь молчать, как договорились, так ведь?» «Не буду», — ответил я. Тогда Игрек подошел со своей поролоновой губкой поближе и улыбнулся с таким дружелюбием, будто собирался почистить ботинки и мне. «Савинов, — сказал он, — у тебя задатки предателя. Хорошо ли это? Я тебя за язык не тянул. Я предложил, и ты согласился. Давать задний ход уже поздно. Ты подумал, в какую историю меня втянешь? И всех ребят. Я тебе этого не прощу». «И не надо», — сказал я.

Игрек сел за стол и стал губкой полировать ногти. Ничего не говорил. Я тоже молчал. Он был прав: дать задний ход теперь — это уже подлость.

И тут я подумал: а ведь, пожалуй, это все-таки я подсунул негодный конденсатор. Кто ж еще? Ребята в цехе делают сложнейшие вещи и не ошибаются. Даже контролеры за ними не проверяют. Невозможно представить, чтоб кто-то из них допустил такую рассеянность. А я рассеянный от рождения.

Я вдруг вспомнил такой случай. В позапрошлом году в моей комнате переставили диван, на котором я сплю. И каждый раз, когда мне приходилось ночью выйти, я, сонный, возвращался к тому месту, где диван стоял раньше. А однажды утром меня нашли спящим на полу — на старом месте.

И еще вспомнил: мне купили новое демисезонное пальто, в котором с правой стороны не было внутреннего кармана. А в старом был. И я долгое время все клал в несуществующий карман, и в результате у меня пропало много всяких вещей.

А когда начинается новый год, я по крайней мере до весны везде пишу дату старого года.

Я легко привыкаю. И трудно отвыкаю. У меня очень стойкие условные рефлексы. Когда мы отбирали конденсаторы, был случай: мне попалось два номинальных конденсатора подряд. Это большая редкость — обычно приходится проверить несколько сот конденсаторов, пока попадется один номинальный, а тут два подряд.

Я дважды подряд бросал конденсаторы в маленькую коробочку и хорошо помню, что бросил туда и третий — уже негодный. У меня уже возник условный рефлекс. С двух раз.

Правда, я тут же спохватился и переложил негодный конденсатор из коробочки в ящик. В этот раз я себя поймал на ошибке. А сколько раз мог не поймать?

Одним словом, от человека с такими рефлексами добра не жди. Он что угодно может перепутать.

Я сказал Игреку: «Успокойтесь. Никуда я не пойду. Но совсем не потому, что пожалел вас. Просто я сейчас убедился, что это и вправду я подсунул негодный конденсатор. Кто ж еще?»

Игрек посмотрел на меня удивленно.

10

Майя пришла с опозданием. Она была гораздо веселей, чем в первую встречу, — часто смеялась, то и дело восклицала «Чудненько!», несколько раз назвала меня «миленьким». Но главное — пришла не одна. С подругой. Я этого не ожидал: ведь мы собирались идти в ресторан.

Она увидела, что я с фотоаппаратом, и сказала: «Чудненько! Сфотографируешь нас с Нелей».

Она хотела, чтоб я просто «щелкнул», не теряя времени. Но я так не люблю. Если фотографировать, то уж по-настоящему. Поэтому я повел их к летающим лодкам. На лодках катались, и я сделал так, чтоб они размазались в движении по всему кадру, а Майя с подругой вышли на их фоне четкими. Чтоб создалось впечатление, будто весь мир вокруг них мчится, а они неподвижны.

Я провозился с фотографированием довольно долго. Майя несколько раз говорила: «Быстрей, мы опоздаем». Я был уверен, что она торопится в ресторан, как и договаривались. Даже подумал: нехорошо с ее стороны так сильно стремиться в такое место. Но она вдруг сказала — как бы между прочим: «Да, забыла тебе сказать. Знаешь, мы с Нелей идем в кино. Так получилось. Случайно взяли билеты». Я спросил: «А как же ресторан?» Она воскликнула: «Ой, он обиделся! Не сердись, миленький, сходим в другой раз!» — и бросилась меня утешать, при всех на улице стала обниматься, буквально повисла на мне. А подруга сказала: «Конечно. У вас еще вся жизнь впереди», — это она в первый раз открыла рот. У нее оказался страшно тягучий голос. Такой тягучий, что он продолжался, даже когда она замолчала.