Какими мы были

Однажды она отправилась в богорощу, заставив Джейме неохотно за собой последовать. Лес здесь был тревожный, кишащий жизнью и неведомыми, невидимыми звуками. Треск ветви сбоку заставил его схватиться за меч, а от карканья ворона сверху по спине побежали мурашки. Королева, однако, в этих лесах казалась умиротворённой, молча проделывая свой путь в такой манере, которая подразумевала, что она их хорошо знала. Как кто-то мог различать этот густой лабиринт, это отвратительное место, окружающее его?

Она привела их на поляну, где сквозь полог землю освещал свет. Здесь был небольшой пруд; рядом стоял жертвенник. Позади него росло дерево, самое большое, какое видел Джейме, с багровыми листьями и белой обветренной корой, на которой был вырезан лик. Он узнал в нём сердце-дерево, пережиток старобожья. По какой-то странной причине оно ещё больше вывело его из колеи — его впалые глаза, казалось, следят за ним, куда бы он ни пошёл.

Он наблюдал, как Лианна слезла с лошади и опустилась на землю, захрустев листьями. Джейме, изнемогший, сделал то же самое.

— Оно не изменилось, — размышляла Лианна. — Знаете, в этой богороще я проводила целые часы.

— Я слышал, здесь есть медведи, — резко ответил он, вспомнив, что ему говорила Серсея.

— И волки, и олени, и кабаны, — добавила Лианна. — Хотя я никогда не видела никого из них. Дерево всегда защищало нас.

Джейме с издёвкой усмехнулся на это детское представление.

— А сейчас тоже? — рассмешённый, поддразнил он. Она кинула на него вызывающий взгляд.

— Я не лгу, сир Джейме, и это больше, чем я могу сказать другим людям, — ответила она. Хоть она и не назвала имён, Джейме понял то, что она подразумевала. — И у меня нет ложных представлений о Старых богах. Они более жестокие, чем ваши южные. Но сердце-дерево — другое. — Её рука порхнула к лику, высеченному на старой коре. — Эти лики были вырезаны Детьми Леса. Старая Нэн постоянно рассказывала нам про них истории. — Она тихонько рассмеялась, хотя Джейме не находил здесь ничего смешного. — Мы с Бендженом притворялись, будто мы — Дети Леса. Мы крали с кухни ножи и вырезали на деревьях лики. Отец нас поймал однажды, когда мы возвращали ножи на место; он был так разъярён. Он пригрозил наказать нас за это, но так этого и не сделал. Он никогда не поднимал на нас руку. По крайней мере, на меня.

— Может, он боялся Вас, — с улыбкой предположил Джейме, обходя пруд на противоположную от неё сторону. Он уже видел её гнев раз или два; он действительно устрашал. Именно поэтому её до сих пор называли волчьей сукой.

— Боялся меня? Он был моим отцом, сир Джейме, — сказала она, как будто это и так не было известно. Она опустила взгляд на пруд, любуясь солнечным светом, искрившимся на его безмятежной поверхности. Красный лист упал на неё, вызвав рябь. — Вы были там, не так ли? — неожиданно кротко спросила она. — Когда они… Брандон и отец…

Ей не нужно было продолжать. В то же мгновение его ноздри наполнились запахом горелого мяса, уши — звуком безумного смеха, а весь рот словно заполнил пепел.

— Да, я был там, — шёпотом признался Джейме, стыдящийся даже выговорить это.

— О, — промолвила она, как будто не ждав утвердительного ответа. Они замолчали, но Джейме был рад этому. Это был не единственный случай, когда он позволил людям умереть — то же самое было с Элией и её детьми: он выбрал допустить их смерть от огня. Он не хотел ничего больше вспоминать о своей трусости, замаскированной под верность.

— Почему Вы выбрали охранять меня? — спросила она мягко, но неожиданно, как если бы она уже давно остро хотела задать этот вопрос, но до сих пор не решалась на это. — Неужели больше никого не было? Сир Барристан, сир Освелл — они не предлагали?

— Сир Барристан предлагал, — сказал Джейме. Он был единственным из них, кто всё ещё был привязан к королеве, находя в ней что-то, что напоминало ему о той, которую любил.

— Но Рейгар выбрал Вас. Кажется, он имеет пристрастие к Ланнистерам. — Её глаза потемнели и безучастно посмотрели на багряный лист сердце-дерева. — Знаете, сир Эртур и сир Освелл любили меня. Вернувшись в Башню, они были так добры ко мне… — Её затихший голос подразумевал изменение в этом, о котором Джейме был в курсе. Эртуру она действительно не нравилась, хотя он никогда об этом не говорил. и, вероятно, не будет. Так же было с Элией — он никогда не говорил о покойной принцессе, но его названые братья знали о его любви к ней. Он никогда не предпринимал ничего по этому поводу, и когда её обугленное тело лежало посреди пепла её детей, это разбило его вдребезги. Что до сира Освелла, он отказался от неё не из неприязни, а, скорее, из-за своего разбитого сердца. Однажды, когда он был очень пьян, он сказал Джейме, что не может смотреть на Лианну; каждый раз, когда он делал это, ему хотелось убить себя за это, а мысль о том, что руки другого мужчины имели честь доставлять ей удовольствие или возможность причинить боль, неоступно преследовала его.

Джейме обошёл пруд и сел напротив Лианны, посреди красных листьев, затрещавших под ним. Он посмотрел на неё, сидящую перед жертвенником, столь благочестиво сложившую руки на коленях, с взглядом, простиравшимся, казалось, на тысячу миль, и удивился тому, что в ней больше женского, чем он думал.

— Вы не должны быть здесь со мной, — прошептала она, всё ещё отводя от него глаза. — Королевская гвардия клянётся защищать короля, а не королеву. Не королеву. — Он видел, как её губы изогнула дрожащая усмешка.

— Королевская гвардия защищает и королеву, Ваше Величество, — тихо сказал он в ответ. Внезапно его голову заполнил голос королевы Рейлы, и он почувствовал нехватку воздуха.

— Но только по приказу короля, — поправила Лианна. «Ты делаешь мне больно», кричала Рейла достаточно громко, чтобы услышать через дверь. «Ты делаешь мне больно» — её муж оставлял ей синяки и укусы, когда должен был быть любящим и нежным.

— Это наш долг — так говорит король, — машинально сказал Джейме, ненавидя себя за это.

— Долг? Ха! — издала она короткий смешок. — Долг работает до поры до времени, пока люди не становятся эгоистичными, и, кажется, они только такими и могут быть. Я всегда ненавидела, ненавидела то, что я не могу быть эгоистична, как мужчины, брать, что хочу, и делать, что хочу, а мир извинит меня за это. — Её глаза пронзили его, словно за то, что он родился мужчиной. — Рейгар вернулся в Королевскую Гавань героем, я же — шлюхой. Но это именно он просил меня бежать, разве нет? Это он спрятал меня в башне и… — Она остановилась, возможно, боясь своих следующих слов. Затем она на миг закрыла глаза и выдохнула. — Как я это понимаю, сир Джейме, есть два рода долга: один — для других, второй — для себя. И смертный может долго делать что-то для других, но потом они оставят его, чтобы помочь себе.

Джейме задумался над этим, глядя на чистый пруд перед собой. «Позаботься об Элии и детях ради меня», отозвался в голове стальной голос. Это был его долг — защитить их, этих маленьких беспомощных существ, но Джейме был эгоистом. У него были все шансы вогнать Эйрису в брюхо меч и покончить с этим… Почему, спросил себя Джейме. Разве твоя честь стоит больше твоей жизни? Стоять возле Безумного Короля важнее, чем защитить принцессу и её детей? Возможно, его долг оставил его ни с чем, кроме себя самого и своих жестоких, примитивных желаний.

Шло время; не было слышно ничего; только шелест листьев и их тихое, ровное дыхание. Джейме всё смотрел на пруд и своё искажённое в нём отражение и спрашивал себя: почему? Почему? Движение Лианны вытащило его из своих мыслей, и он стал наблюдать, как она подошла к пруду напротив него, опустилась на колени и наклонилась вперёд, чтобы тоже посмотреть на своё лицо.

— Вы любили когда-нибудь, сир Джейме? — неожиданно спросила она хриплым, лёгким тоном. Джейме поднял взгляд и обнаружил, что она смотрит на него; серые глаза сквозь белые доспехи заглядывали прямо в сердце.