Какого года любовь

“Если уж надумала своей карьеры не делать, следовало бы, по крайней мере, пожертвовать ею ради человека, который того стоит”, – после нескольких рюмок ядовито вздыхала мать, даже когда Роуз (или Питер) находились так близко, что могли это услышать.

Роуз просительно смотрела на брата поверх своей кружки с чаем.

– Не бросай нас ей на съедение, Эл. Это ведь Рождество. А кроме того, дорогой, ты же знаешь, я в этом году даже не смогу под стать ей напиться.

Эл застонал и уткнулся лбом в стол.

– А что, если вы поедете к родителям Питера, оставив наших мариноваться в собственной кислоте? – произнес он в столешницу.

– Если мы не явимся, добрая мамочка пригрозила урезать мне содержание, а нам деньги нужны на вещи ребенку. И на ремонт крыши. На зарплату госслужащего, знаешь ли, мы это не потянем.

– Тебе нужно освободиться от стяжательского мышления, Рози, – поднял глаза на сестру Эл, если и дразня ее, то немного. – Стряхнешь его – и сразу поймешь, что совсем не обязательно иметь пять спален и такой сад, что хоть на выставку в Челси, – и родители тут же утратят над тобой власть. Вот тебе секрет, который делает нас свободными: деньги не имеют значения.

Эл вспомнил, как отец, потеряв дар речи от ярости, хлопнул дверью, когда он несколько месяцев назад выложил ему это именно такими словами, с вызывающей улыбкой добавив, что он “очень счастлив”, живя на пособие по безработице, и никакого наследства ему не нужно.

Роуз фыркнула.

– Ну, если ты правда счастлив, живя в нищете, то…

– Живя согласно своим убеждениям!

– Да ладно, какие там убеждения? Что работать – это себя продавать?

– Ну, в общем, да.

– Послушай, если ты можешь обойтись без их денег, прими мои поздравления. Но если я вздумаю растить ребенка вот в таком месте, меня, скорее всего, арестуют, – решительно сказала она и со значением оглядела грязную кухню, сначала через одно плечо, потом через другое. – Так что Рождество нам придется перетерпеть. И я очень, очень надеюсь, что ты нас поддержишь. – И Роуз – вот же манипуляторша, подумал Эл, – погладила свой едва заметный животик.

В общем, Вайолет пришлось сказать матери, и она сделала это сухо и неохотно, что на Рождество Эл все-таки не приедет, и Ангарад была очень разочарована. Но потом, когда с почтой прибыл толстый кремовый конверт, разочарование превратилось в нечто совсем другое.

– Ну и ну!

В восклицании было что-то театральное, что-то, требующее внимания. Вайолет, которая как раз несла сковороду с яичницей к чайному столику, увидела, что мать на расстоянии вытянутой руки держит большую рождественскую открытку и смотрит на нее так, словно написана та по-тарабарски. Фотография: резной камин, герб, семья – горничная – несколько горничных – собаки – и там Эл. Вайолет захотелось открытку выхватить; сковорода вдруг потяжелела. Яйца в кипящем масле шипели и фыркали.

“Мисс Льюис и ее семье – пожелания счастливого Рождества от лорда и леди Бринкхерст, а также всех, кто празднует в поместье Фарли-холл”.

Установилась шаткая пауза, подобная тому, как нечто, подброшенное в воздух, словно бы зависает в высшей точке дуги.

– Ну и ну! – снова воскликнула Ангарад, и то, что было подброшено, шлепнулось на пол.

Дэвид и Герейнт наперебой потянулись к открытке, слова “лорд”, “леди” и “поместье” запрыгали, отлетая от четырех стен веранды, а Вайолет все свои силы употребила на то, чтобы между насмешками и локтями разложить яичницу по тарелкам. Только отец сидел себе, прилежно нарезая сосиску.

– Чеерт поберии, сестренка! – В изумлении растягивая и добавляя слоги, Дэвид схватил открытку и принялся вертеть ее с лица на изнанку, будто это головоломка, которую иначе не разгадаешь. – Ты не говорила нам, что встречаешься с настоящим чертовым аристократом!

Она не знала, что и сказать. Конечно, никто не собирался скрывать это от них, но в тот момент она почувствовала себя застигнутой врасплох и разоблаченной. Да, ее парень живет в поместье. Да, там горничные. Обслуга. Сделается ли он когда-нибудь… лордом Элом? Бред какой-то. Нелепица.

Но Вайолет не сумела достойно их отбрить или обратить все в шутку, и приставания братьев быстро сошли на нет. Потому что стояла перед ними не сердитая, гордая Вайолет, которая достойна всего самого лучшего, а кто-то, кому неловко и не по себе. Видя ее смущение, они поутихли.

Ангарад аккуратно поставила открытку позади других на каминную полку, чтобы не бросалась в глаза.

После всего этого, когда Эл наконец явился – они вместе явились в Абергавенни, в пятницу днем, Вайолет в бархатной накидке с капюшоном, а Эл в куртке из овчины, – встретили их с определенными ожиданиями. А потом впали в ступор. Растерялось ее семейство, не зная, как вести себя с кем-то до такой степени чужеродным.

Мать специально сделала прическу и то и дело поправляла ее легким трепещущим жестом, но ее кивки на все, что бы ни сказал Эл, за время визита сошли на нет. Все тетки и кузены и даже непреклонная бабушка Грей, заглянувшие к ним “просто случайно” в отчаянном стремлении увидеть настоящего лорда, с которым встречается их Вайолет, воззрились на него, озадаченные его цыганским видом. Братья отреагировали на странности Эла единственным известным им способом: они закрылись. Не вступали в бой. Они всегда, если им встречалось что-то непонятное, либо нападали, либо ретировались. Остается радоваться, думала Вайолет, что на этот раз отступили.

С момента прибытия у них не было ни минутки наедине.

Может быть, сейчас выпал шанс.

– А давай-ка переобуемся и сходим перед обедом на холм? – спросила Вайолет, когда они с Элом, подотстав, после церкви подошли к дому. – Пока дождя нету.

Все эти дни погода в Абергавенни была никуда: мелкий, нескончаемый, косой дождь загонял внутрь. И темнело так рано, отмечал Эл, густая серая тьма скатывалась на город, накрывая его тишиной, с сонных лесистых холмов. Но и при дневном свете все было мрачно и серо: небо, шиферные крыши, мокрые тротуары. И люди. Да, это была недобрая мысль, но здесь, в Абергавенни, Вайолет представала еще большей загадкой, чем где-либо. Слава богу, что есть гранты на высшее образование, с пронзительной ясностью подумал он накануне днем, глядя, как ее туповатые братья, развалясь на тесном диване, смотрят регби по крошечному черно-белому телевизору, в то время как мать с утомительными подробностями рассказывает Вайолет, кто из соседей на ком женился и кого родил.

– Мам! Мы сходим на холм! – с порога рявкнула Вайолет, и Эл, выдернув ступни из тесных “парадных” туфель и переобувшись в грязные прогулочные ботинки, почти дважды обернул вокруг лодыжек широченные полы брюк, заправив их внутрь.

– Когда? – крикнула Ангарад, уже на полпути наверх, чтобы снять с себя “воскресное выходное”.

– Вот прям сейчас!

– Интересно, а кто мне с обедом поможет?

– Мальчики!

– Вайолет!

Но Вайолет выдернула Эла за дверь прежде, чем он успел застегнуться. Плечи ее, теперь под старой зеленой курткой, были по-боевому расправлены. У Эла сердце защемило от любви к ней и от страха, что из-за него у нее что-то может пойти не так.

На макушке Сахарной головы раскрасневшийся Эл, задыхаясь, согнулся вдвое. Вайолет, которая ничуть не взопрела, с торжеством на него посмотрела.

– Надо меньше курить, – выдохнул Эл. – Раньше я влегкую заскакивал на холмы поблизости с домом, у нас полно рядом холмов.

А она лишь гордо вскинула голову, как горная козочка.

– Воображала! – воскликнул он, подхватил и закружил ее так, что ноги почти улетали за горизонт, и Вайолет завопила – громко, изо всех сил, и какая-то застрявшая внутри твердая дрянь вырвалась из нее в ледяной ветер.