Какой простор! Книга вторая: Бытие

— Все вы, нового набора, какие-то разболтанные. Вас учить да учить надо, — поддразнивал Дедушкин.

— Ха, уж не ты ли будешь учить нас? Сначала сам научись писать и читать, а уж потом берись за других, — отпарировал Альтман.

И, как это уже много раз бывало, фабзавуч разбился на два враждующих лагеря: новички оправдывали поступок Аксенова, второгодники осуждали.

Через полчаса вернулся Рожков, громогласно объявил:

— Ваш Аксенов нагрубил не только мне, но и самому Юрию Александровичу. И директор велел судить его товарищеским судом.

— Вот тебе, Дедушкин, и юрьев день! — всплеснул руками Альтман.

Остаток урока прошел при гробовом молчании. Ученики поглядывали на Рожкова исподлобья, как на заклятого врага.

На другой день началась подготовка к товарищескому суду. В фабзавуче был школьный комитет, был и товарищеский суд, избранный на общем собрании. Как и настоящий трибунал, он состоял из трех человек. Председателем его числился Юрка Андреев, второгодник; секретарем — Зиновий Суплин, которого все товарищи звали Зинкой. Пока еще суд этот никого не засудил и только значился на бумаге у секретаря комсомольской ячейки.

Директор фабзавуча полагал, что суд заставит Аксенова продумать свое поведение и удержит других от хулиганских выходок, подтянет пошатнувшуюся дисциплину в фабзавуче.

Бюро комсомольской ячейки выделило прокурора, остановив свой выбор на Дедушкине. Ване было предложено выбрать среди комсомольцев защитника, тем более что многие рвались защищать его. Ваня отказался наотрез, сказав, что Рожков гадина, что он, Аксенов, чувствует себя правым и будет защищать себя сам, как это делал на царском суде рабочий Сормовского завода Петр Андреевич Заломов.

По виду он был спокоен. Но он волновался, и на то было немало причин. Нависла угроза увольнения из фабзавуча. Если же уволят, то он лишится жалованья и пайка: пусть это немного, но все же подспорье семье. В стране безработица, и вряд ли Ваня найдет работу. Наконец, при дурном обороте дела, предстояло неотвратимое объяснение с отцом и Шурочкой, а они вряд ли поймут его поступок.

Итак, трудовая биография Вани начиналась с большой кляксы. В будущих анкетах в графе «Были ли под судом?» ему придется писать: был!

Так впервые в жизни Ваня вступил в конфликт с обществом. Многие осуждали его поступок: комсомольская ячейка, директор, мастер, председатель губкома профсоюза. Альтман, зная беспокойный характер Вани, осторожно посоветовал — признать на суде свою виновность и тем смягчить меру наказания.

Никто не догадывался по-настоящему, как болезненно переживал Ваня предстоящий суд. Пропал аппетит, Ваня плохо спал, похудел и осунулся. Все мысли его были заняты защитительной речью. Вечерами он уходил в городскую библиотеку имени Короленко и там, просиживая до самого закрытия, читал речи адвокатов, выписывал цветистые цитаты из их речей.

Сережка Харченко принес ему книгу «Преступление и наказание» и посоветовал прочитать. Ваня прочел несколько глав, увлекся необычайной судьбой героев и за три бессонные ночи прочел толстый роман, еще более утомившись физически и духовно.

II

Суд был назначен на субботу, о чем сообщало красочное объявление, заботливо вывешенное Дедушкиным на входной двери фабзавуча. А в пятницу, вечером, выходя из библиотеки, Ваня неожиданно встретил Герцога, подметавшего улицу своим широким клешем. Они холодно поздоровались и несколько минут молча шли рядом.

— Кури, — предложил Герцог, щелкнув серебряным портсигаром. — Куренье свет, а некуренье тьма. Я все про тебя знаю. Твои новые дружки тебя засудят и вытурят из школы. С этим клеймом ты не сможешь никуда больше приткнуться. Товарищеский суд в сто раз хуже обыкновенного. В народном суде принимаются во внимание кодекс и всякие там статьи, скроенные адвокатами на всяк случай. А в товарищеском приговор выносят с потолка, кому что взбредет! — кричал Герцог, преодолевая шум ветра.

— Мне осточертели все эти разговорчики о суде. Оставь меня в покое, парень.

— А я говорю: не ходи на суд, — наседал Герцог. — Этим ты им всем плюнешь в харю. Они заранее отрепетировали комедию, распределили между собой роли, соберут зрителей полон зал. А ты и не явишься, сорвешь им все удовольствие.

— Перестань! — взмолился Ваня, сворачивая в боковой переулок, чтобы избавиться от Герцога. Но тот шел за ним.

Пробежал мальчишка-газетчик, прокричал:

— Убийство, кража! Столкновение поезда с пароходом! Свежий номер!

— Они и приговор уже нацарапали на бумаге. Мне Дедушкин по секрету шепнул. Постановлено: выгнать тебя с волчьим билетом.

Ваня остановился пораженный. Сказал потерянно:

— Товарищеский суд не полномочен выносить такой приговор.

— Товарищеский суд все может. И обжаловать некому. Никаких кассационных инстанций не полагается. Нам Полундра рассказывал: так у них было заведено на гражданской войне.

— Кто такой Полундра?

— Пойдем со мной, познакомлю… Знаменитый пахан, главарь шайки. Айда со мной на хазу. У нас все есть — и шамовка, и девочки, и марафет.

— Это что такое марафет?

— Понюхаешь, узнаешь…

Ваня смутно догадывался, что Герцог — вор. С каких это достатков он так шикарно одевается? А может, еще хуже — бандит. И он спросил в упор:

— Ты бандит?

— Да ты не бойся. Дай сюда руку. — Герцог схватил Ваню за кисть, сунул его руку в свой брючный карман. Пальцы Вани ощутили в нем таинственный, привлекательный холодок огнестрельного оружия. — Шпаер, настоящий. На шесть зарядов, а за голенищем скучает финское перо.

Они пошли дальше. Черт его знает, зачем Ваня поплелся за Герцогом. Он был ошеломлен тем, что сказал Герцог о суде, и, сам того не сознавая, искал дружеской поддержки. Все равно у кого. Он не давал себе отчета в том, что делает.

Сгибаясь, чтобы сломить силу ветра, медленно продвигались вперед и наконец вышли на площадь, голую, как пустырь. В конце ее маячила темная громада вокзала. Дряхлые старики и старухи рылись в мусорном ящике, облитом карболкой. Бездомные. Бесприютные. Видимо, и детей нет, умерли, погибли на войне.

— Сейчас увидишь наше царство-государство, — торжественно объявил Герцог.

Через бесконечные железнодорожные пути он повел вдруг оробевшего Ваню к темневшим вдали пакгаузам. Ваня на каждом шагу цеплялся ногами за рельсы.