Какой простор! Книга вторая: Бытие

Откуда-то вынырнули проворные мальчишки в неописуемо грязных лохмотьях, со свертками под мышками и присоединились к ним.

— Богатый улов? — небрежно спросил Герцог.

— Сам видишь.

— Как отвечаешь, шкет! — Герцог влепил мальчишке звонкую затрещину, объяснил Ване презрительным тоном: — Подзаборники, дети горьких пьяниц. Воровать и попрошайничать великие мастера. Приходится учить их благородному обхождению.

В пакгаузе, с настежь распахнутыми дверями и просвистанном ветром, Герцог подошел к двери, ведущей в подвал. Ее охраняли трое подростков. Возле них стоял пожилой человек — такой сутулый, что походил на горбуна. Он просил, чтобы его впустили переночевать. Подростки требовали деньги, которых у человека не было.

— Дерет ваш Полундра за крысиную нору втридорога, как в гостинице «Карфаген», — жаловался он, затягиваясь цигаркой и освещая огоньком свое землистое лицо.

— Нет денег — ночуй на улице, — сказал рослый подросток.

— Деньги! — сутулый человек ухмыльнулся. — Я пятьдесят лет проработал, а за всю свою жизнь ни разу не поел досыта. Денег ни гроша. Даже на марку нет, послать письмо сыну в армию.

— Проваливай, проваливай…

— Будьте вы прокляты, кровопивцы! Что мне остается? Слоняться по городу, как шелудивый пес. Ни одна душа переночевать не пустит. — Сутулый человек выругался и, втянув голову в плечи, засунув руки поглубже в карманы поношенных штанов, вразвалку побрел прочь.

— Сюда милиция боится нос показывать. Тут на прошлой неделе прикололи двух легавых, — похвастался Герцог.

— Кто приколол? Не ты ли? — спросил Ваня.

— Может быть, и я!

— Новенький? С калымом? — спросил Ваню старший подросток. — Без калыма Полундра все одно вытолкает в три шеи.

— Ослеп? Не видишь, что со мной идет? — небрежно бросил Герцог.

Подростки открыли дверь; в лицо Вани дохнуло застоявшимся, спертым теплом.

Спустились в темный, сырой подвал. Ваня семенил за Герцогом, держась за его мускулистое плечо. Подмывало сбежать, пока не поздно.

Пошли по подвалу. Натыкаясь на тела спящих, развалившихся на полу, Герцог ругался и шагал дальше. Подвальное помещение напоминало комнаты-пещеры без окон и дверей, слабо освещенные коптилками. На земляном полу сидели и лежали люди в смрадном отрепье. Какой-то чубатый парень, обнаженный по пояс, держа на коленях рубаху, уничтожал насекомых. В следующей комнатухе при свете свечного огарка отпетые босяки резались в карты. Там же на ящике, накрытом газетой, стояли недопитые бутылки, граненые стаканы, валялись огрызки пищи.

Девчонка лет пятнадцати без кровинки на худом лице, сидя на коленях верзилы в красноармейской шинели, лениво пощипывала струны гитары и вяло напевала:

Я такая еще молодая, А душе моей тысячу лет.

— Лаура, — кивнул на девчонку Герцог, — ты ее остерегайся, у нее…

Ваня с болезненным любопытством взглянул на девочку-подростка. Миловидное, но уже поблекшее лицо ее было испачкано, в уголках губ уже наметились горькие морщинки. Видимо, она была под хмельком.

— Зарегистрированная. Три раза ее милиция силком хватала на улице, возили в вендиспансер, и всякий раз она утекала оттуда… Ее сам Полундра наградил.

— Куда мы попали? — замедляя шаги, робко спросил Ваня. Ему казалось, что он видит дурной сон, что надо сделать усилие и проснуться.

— Катакомбы! — слушая заманчиво звучащее слово, произнес Герцог. — Они пересекают под землей весь город. И никто не знает, на сколько верст они тянутся. Наверно, Чаруса когда-то была крепостью… Человеческая жизнь теперь ломаного гроша не стоит. Каждую ночь на вокзале умирают бездомные старухи и старики — это те, кому не удалось устроиться в катакомбах.

Ваня вспомнил: когда-то Лука Иванов рассказывал ему об этих городских подземельях.

— Тут собрались бездомные со всего города. А комендант катакомб Полундра — злой, но справедливый пахан. Сам себя избрал и назначил. Это он приказал доставить тебя к нему. — И для пущей важности добавил: — Живого или мертвого!

— Доставить… меня? — поразился Ваня. И снова ему подумалось, что он спит и вот-вот проснется, и все это наваждение развеется, как папиросный дым.

— Тебя. Кого ж еще?

— Кто он такой, откуда меня знает?

— Говорил, что вы дружки и будто не раз встречались.

Ваню охватило предчувствие беды.

Они шли дальше, мимо слабо освещенных конурок, тесно набитых грязными, усталыми людьми. Спертый воздух был насыщен тошнотворным запахом пищи, нечистой одежды и человеческого пота. Мужчины и женщины лежали на полу вповалку, а рядом с ними, как поленья, валялись дети-заморыши. Молодая женщина, обнажив грудь, кормила младенца, завернутого в тряпку. От всего увиденного у Вани кружилась голова, он казнил себя за то, что так безвольно согласился заглянуть в этот дикий, страшный мир, о существовании которого даже не догадывался. «Здесь пострашнее, чем на утилизационном заводе, — думал он. — Зачем я сюда попал? Сидел бы теперь дома и тайком от Шурочки готовил завтрашнюю защитительную речь».

Здесь, в этих смрадных катакомбах, предстоящий товарищеский суд не казался уже таким страшным. А впрочем, чего ему бояться? Здесь люди, много людей, а он не богач и никому не сделал зла. Грабить его бессмысленно, у него ничего нет.

На их пути лежал на спине человек, длинные руки он закинул за шею. Герцог чиркнул зажигалкой, осветил небритое, полумертвое лицо, презрительно проговорил:

— Хандра. Опять, гад, нанюхался, — и, повернувшись к спутнику, объяснил: — Тут многие марафетом балуют, будут предлагать понюхать — не соглашайся. Стоит только начать, потом не отвяжешься. Этот проклятый порошок хуже водки.

Жара становилась сильнее. Ваня вспотел, нижняя рубаха прилипла к телу. Темный ход делал множество колен и поворотов, и было непонятно, как Герцог разбирается в этом мрачном лабиринте; Ваня уже знал, что одному ему отсюда никогда не выбраться. Хорошо бы, на всякий случай, бросать по дороге камешки, как это делал мальчик с пальчик в сказке.

Наконец вдали мелькнул проблеск света. С каждым их шагом он становился ярче.

— Ну, вот он, наш штаб, до которого еще не добрался ни один легавый.

Вошли в высокое просторное четырехугольное помещение, похожее на подземную церковь. Да это, видимо, и была церковь: со стен глядели полуистертые временем, туманные лики святых, покрытые грязью и плесенью. Облака табачного дыма клубились в помещении, горьковатые, как горящий ладан.

На ковре, устилающем пол, в самых живописных позах, держа цигарки в зубах, сидели и полулежали десять парней — играли в карты.

Банковал Алешка Контуженый, Ваня сразу его узнал, хоть не видел уже несколько лет. Свет от карбидной лампы, подвешенной к железному брусу на высоте в два человеческих роста, падал на его лицо, на рот с волчьим оскалом. Трясущимися руками он сдавал партнерам атласные карты.