Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой
Шрифт:
Дело происходило в конце четвёртого курса, когда студенты, перед тем как сдавать выпускные экзамены на институтской военной кафедре, отправились на три месяца в военные лагеря в подмосковную Кубинку, где была расквартирована знаменитая Кантемировская танковая дивизия.
Можно много вспоминать смешного и печального о приключениях бравого солдата Яшки на этих сборах, ведь человек он, как оказалось, совершенно не военный и не приспособленный к суровой армейской дисциплине, а если уж и подчиняется каким-то приказам вышестоящего начальника, то с очень большим скрипом и не без внутреннего сопротивления. Боже упаси, чтобы он был каким-то отмороженным пацифистом или патологическим диссидентом, просто каждый раз помимо желания в его голове возникал вредный и неуместный в данной ситуации вопрос: не бестолков ли этот отданный мне приказ? И ответ, увы, чаще всего оказывался положительным. Притом, как отмечал Яшка, чем выше было
Так, например, требовалось каждый день пришивать к гимнастёрке узенькую белую полоску ткани, оторванную от простыни и называемую подворотничком. Зачем это нужно, спрашивается? Гимнастёрка-то была из каких-то старых залежалых армейских запасов – кто выдаст курсанту на три лагерных месяца новенькую, ненадёванную? Хоть она была, конечно, стиранная, да и каждый блюдущий чистоту солдат минимум раз в неделю её дополнительно простирывал и высушивал, но… подворотничок, несмотря ни на что, должен был быть ежедневно свежим! И это каждое утро тщательно проверялось на построении. Просто священнодействие какое-то было с этим куском от простыни! Горе неряхе, оставившему вчерашний подворотничок в надежде, что ротный старшина этого не заметит при осмотре…
Понятно, что прибывшие в часть студенты – никакие не солдаты, и за три месяца едва ли освоят в тонкостях хитрую армейскую дисциплину и субординацию. Более того, становиться военными никто из курсантов даже в мыслях не держал. Посему и сапоги выдавались не новые, а ношенные, с чужой ноги, и не всегда при этом нужного размера, но для того и портянки существовали! Не можешь ими пользоваться, городской изнеженный хлюпик? Ходи, вернее, бегай с кровавыми мозолями, пока не научишься их наматывать…
Постигай науку побеждать, как учили Суворов, Кутузов, Жуков и наш полковой командир товарищ… редко кто запоминал фамилию этого полкового товарища. Достаточно было помнить фамилии своих институтских полковников и майоров с военной кафедры. И имя своего командира отделения, умевшего справляться с портянками.
Теперь занятия. И ежу ясно, что без утренней политинформации матчасть танка не усваивалась, а если ещё с вечера не законспектировал очередную миролюбивую речь дорогого генсека, то совсем труба. На что такой нерадивый курсант способен? Как он себя поведёт в бою? Можно ли надеяться на его беззаветное самопожертвование, если родина потребует закрыть грудью вражескую амбразуру? Нет, нет и нет! А значит, он годен только на чистку – картошки на кухне или полкового сортира на шестнадцать посадочных мест. На какую из этих работ его отправят – это уж как карта ляжет в безумной башке солдафона-инквизитора. Вот так-то. На кухню или в сортир! Будет знать этот вшивый интеллигент, как не конспектировать партийные документы или не пришивать свежий подворотничок на гимнастёрку. А мы потом непременно проверим качество выполненной работы и по новой вдуем, если всё не будет выполнено тютелька в тютельку…
Можно и дальше перечислять глупости и идиотизм, на которых круто замешана доблестная советская армия, но ограничимся пока этими. Вскользь заметим, что не случайно её идейные вдохновители очень быстро сменили в своё время первоначальное название – рабоче-крестьянская – на нынешнее, более нейтральное. Первое-то название больше соответствовало её сути, ибо не было в ней места для интеллигентных людей и людей из других более или менее образованных сословий. Попадались, конечно, среди армейских грамотные и талантливые командиры, потому что армия, состоящая из одних дураков, по определению небоеспособна, однако все эти редкие умницы и интеллектуалы безжалостно растаптывались и нивелировались до состояния бездумного и бездуховного робота-исполнителя с узеньким кругозором и минимумом потребностей. Не смог товарищ командир перестроиться – к стенке без разговоров. Получившаяся после такой чистки и обработки масса была пропитана агрессивным, хамски пролетарским духом и ароматом колхозных лаптей. И если это воинское новообразование в чём-то соответствовало настоящей армии, защитнице отечества, то всего лишь своей ненавистью к потенциальному врагу и вбитой с кровью во чугунные лбы безоговорочной жертвенностью, чем искусно пользовались такие же в большинстве своём бездарные и бессердечные полководцы. Впрочем, и им за компанию со всеми секли головы без особых сожалений и рассуждений вышестоящие начальники, а они были этому по-рабски рады, складывая свои жизни на алтарь социалистического отечества.
И над всем этим сиял немеркнущий профиль главного
советского идеолога-людоеда Ленина. Впрочем, многое на него навешивали и такого, к чему он был совершенно непричастен, и им удобно было прикрываться как неоспоримым авторитетом в деле построения нового коммунистического строя…Но об этом и о трёхмесячных военных сборах, на многие вещи раскрывшие Яшке глаза, мы ещё успеем посудачить, а пока расскажем о том, как он с Гришей Сладковым оказался в соседних ротах, и хоть учебные занятия у них проходили раздельно, свободного времени всё-таки было достаточно, а чем ещё можно было заняться здесь, как не сочинением песен? Конечно, рядом постоянно находился и Лобзик, поначалу ревниво наблюдавший за их крепнущей дружбой, но в конце концов решивший, что при любом раскладе это лучше, чем бездумно гоготать над пошлыми анекдотами в солдатских палатках с прочими курсантами, пришивать надоевшие подворотнички и ежедневно чистить вонючей ваксой сапоги, которые всё равно к обеду извозишь в непроходимой грязи на танковом полигоне.
Странное дело, но в этой обстановке сочинять легкомысленные песенки а-ля Битлс почему-то совсем не получалось и не хотелось. Гитара, с которой Гриша не расставался даже здесь, в лагерях, уныло висела на гвоздике в его палатке, а блокнот в Яшкином кармане заполнялся исключительно ехидными антиармейскими стишками да пародиями на туповатых командиров. А что тут ещё сочинишь, когда на всеобщее пожелание написать новые слова на мелодию любимой строевой песни «Не плачь, девчонка…» Яшка получил резкий отказ от командира роты, а кроме того прозрачный намёк на длительное посещение полковой гауптвахты за такое вопиющее вольнодумство. Всемогущий Устав не предусматривает спонтанного солдатского творчества по части строевых песен. Пой, что поют другие, а свои поэтические способности реализуй в сочинении «Боевых листков» роты. Понял, курсант? Кругом, вперёд и с песней!
В качестве компромисса Лобзик предложил использовать взамен ротной строевой песни свою любимую монополизированную «Кант бай ми ло…», но широкие солдатские массы дружно воспротивились идее, пророчески рассудив, что с гауптвахтой в этом случае придётся знакомиться не только Яшке или Лобзику, а и всей роте.
Наконец изнывающий от безделья Гриша всё-таки попросил Яшку разрешить покопаться в его новых стишках, записываемых в блокнот:
– Вдруг отыщется что-нибудь годящееся для песни.
– Там у меня только сатирические стишки, несерьёзные…
Гриша упрямо повёл головой:
– А мы песенки сатирические писать попробуем! – он глянул на Лобзика и усмехнулся. – Почему бы нет? И распевать вместе будем. Ведь будем?
– Конечно! – поспешно согласился Лобзик. – А вернёмся со сборов, в институте вечер юмора и сатиры устроим! Попрошу батюшку помочь – он вес в ректорате имеет, замолвит словечко!
Оставшиеся полтора месяца лагерей прошли плодотворно и интересно. Каждый вечер, когда заканчивались занятия, в небольшую палатку к Яшке и Лобзику приходил Гриша с гитарой и набивалось солдат изо всех рот, как сельдей в бочке. Готовые юмористические песни, так и названные в шутку друзьями «антиармейскими», сыпались одна за другой и распевались по нескольку раз, сперва одним Гришей, а потом уже несколькими добровольцами. Попутно в песни вносились изменения и поправки, а через некоторое время их уже распевали мощным хором, эхо от которого долго гуляло по окрестностям.
Поначалу ротное начальство на это песенное самодеятельное творчество реагировало нейтрально, потому что все курсанты находились на положенном им месте, никто никуда не расходился по территории, нетрезвых среди них тоже вроде бы не наблюдалось, но скоро наиболее прозорливые майоры и полковники почувствовали скрытую угрозу в этих вечерних массовых песенных посиделках. Особо подозрительные принялись даже разбирать содержание песен. Мало того что возникала некоторая потенциальная опасность исполнения на полковом смотре не стандартной «Девчонки», а какого-нибудь непроверенного творения Гриши и Яшки, так от эдакого незапланированного вольнодумства можно было схлопотать по шапке от самого высокого дивизионного начальства, если слух о песнях дойдёт до генеральских ушей. Да и курсанты теперь начали хитро поглядывать на кое-кого из низовых армейских самодуров и посмеиваться над ними вместо того, чтобы привычно огрызаться, трепетать и бояться. Причиной косых взглядов наверняка стали эти ехидные песни, сочиняемые по вечерам в палатке…
Не такими уж откровенными дураками были полковые начальники, чтобы тайком не подслушать, что распевают смутьяны-курсанты. Запретить эти палаточные пения было невозможно, чтобы окончательно не подорвать и без того невысокий авторитет, с трудом поддерживаемый погонами и армейской дисциплиной. Значит, оставалось лишь терпеть, стиснув зубы, и готовиться к неминуемым будущим неприятностям. Дотянуть бы поскорее до конца лагерей, развести по домам эту махновскую студенческую вольницу, а там посмотрим, чья возьмёт, – впереди экзамены на получение лейтенантского звания, а на них уже можно свести счёты, и комар носа не подточит.