Калигула

— Вот как, Сабин, этого мы не могли знать — я имею в виду, если бы ты сказал сразу…

— Я не хотел говорить, чтобы не подвергать вас опасности! Неужели вы не понимаете?

— Конечно, Сабин. Твои намерения исключительно благородны, но и опасны. По мне, так лучше бы ты остался служить в Эфесе.

— Я не могу делать вид, что ничего не происходит. Мы — патриции, и нас все это не может коснуться, потому что Калигула всегда будет нуждаться в деньгах.

— Ужасно… — прошептала Валерия и закрыла лицо руками.

— Да, мама, ужасно, но и против тиранов можно бороться.

Цельсий испуганно поднял на сына глаза:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Пока ничего.

Сабин проследил за тем, чтобы его имя внесли в списки преторианцев и решил воспользоваться свободным временем, чтобы принять дядино наследство.

Он долго разговаривал с управляющим Кальвия Луциллием — сыном греческого вольноотпущенного раба. Старик провел Сабина через весь дом.

— Как водится у благородных людей, наш господин отпустил всех рабов. Оставишь ли ты их работать за плату? Они будут решать, останутся ли, когда узнают, собираешься ли ты жениться, будешь ли принимать гостей…

Сабин положил ему руку на плечо.

— Посмотрим. Если хочешь, можешь и дальше оставаться здесь управляющим или из-за возраста…

— Нет-нет! — перебил его Луциллий. — Я так долго жил в этом доме, что был бы рад возможности умереть здесь.

— Кто говорит о смерти, приманивает ее.

Старик улыбнулся:

— Судьбу не обманешь. Одни постоянно рассуждают о смерти и живут до восьмидесяти лет, другие — как Эпикур — игнорируют ее и умирают молодыми.

— Раз мы коснулись этой темы… Ты можешь рассказать мне о смерти дяди подробнее?

Лицо Луциллия помрачнело.

— Он любил тебя как сына, поэтому ты имеешь право знать. Проводив адвоката, господин позвал меня, объяснил положение вещей и сказал, что собирается делать. Я приготовил ему горячую ванну. Я хорошо знал Кальвия и понимал, что он не потерпит никаких возражений. Он пожал мне руку и уверил, что обо всех позаботился, а потом ушел в термы. Я принялся ждать… Как долго продлилось ожидание, не могу тебе сказать, но мне показалось, что вечность. Твой дядя вскрыл себе вены… Мы сожгли его тело в саду, а урну поставили в фамильный склеп.

— Благодарю за твой рассказ, Луциллий. Реши сам, кого оставлять из вольноотпущенных. Пока я живу один, мне понадобятся только несколько садовников, повар и посыльный. На следующей неделе я переселюсь сюда.

— И дом снова оживет.

— Возможно, ты прав…

Он и правда хотел по возвращении домой завести семью назло Елене и чтобы поскорее забыть ее. Но с тех пор, как его дядя стал жертвой императорской жажды наживы, у него закралась мысль, которую он сначала пытался прогнать, но она упорно возвращалась снова и снова, занимая все больше пространства, принимая все более отчетливые черты. Это было желание убить Калигулу, и Сабин рисовал себе, как просто сможет его осуществить, будучи трибуном дворцовой охраны. Правда, никакого твердого намерения или конкретного плана у него не было. Он просто поддался заманчивой игре воображения, рисуя картины будущего, когда Калигула уже освободит трон. Как Рим станет славить убийц тирана! Их статуи выставят на площади, в храмах принесут жертвы, моля о благополучии освободителей, их осыпят золотом и присвоят почетные звания.

Калигуле к тому времени исполнилось двадцать семь лет. Сабин подсчитал, что даже если он проживет вдвое меньше своего предшественника, то выносить его придется еще лет тринадцать.

Он познакомил со своими расчетами Херею и сообщил другу, что по личному желанию императора вступил в преторианскую гвардию, чем немало его удивил.

— Ты хорошо подумал? Чего ты этим добьешься? Я думал, что тебе сполна хватило службы в Эфесе.

— Верно, хватило, и отец тоже возмущен моим решением. Но я объяснил ему почему, а теперь говорю и тебе: это своего рода способ самозащиты. Если я буду рядом с императором, то смогу о многом вовремя узнавать, чтобы предотвратить или уменьшить опасность. Посмотри, что произошло за два последних года! Калигула поубивал сотни людей, в том числе и самых безвестных, которых едва знаешь и быстро забываешь. Что будет дальше? Когда Калигула вернется, ему снова понадобятся деньги. Этот никому не нужный поход надо будет окупить, и он не прекратит свою расточительную жизнь. Ты знаешь, что он построил своему любимому жеребцу конюшню из мрамора? Животное жрет из золотого корыта, его сбрую украшают драгоценные камни, а обслуживает коня дюжина рабов. Он даже грозил сенату назначить жеребца консулом в следующем году.

— Это все детское дурачество…

Сабин возмутился:

— Ты называешь это дурачеством? Как раз за эту конюшню, возможно, мой дядя должен был отдать жизнь! За ночные пиры стоимостью в миллионы сестерциев, за недалекого возницу Евтюхия, которому Калигула подарил два миллиона, за мост из Путеоли, за всякий вздор! И за это день за днем умирают люди, чей мизинец дороже целого лысого чудовища, называющего себя к тому же богом!

Херея тяжело вздохнул.

— Ты прав, трудно сказать что-нибудь в оправдание императора, кроме того, что он наш принцепс, что мы присягали ему в верности, а в армии его до сих пор любят.

— Потому что они его не знают, и он постоянно подкупает офицеров денежными премиями. Тебе он тоже хорошо платит, это мне понятно, но как он с тобой обращается: унижает тебя перед твоими подчиненными, использует преторианцев как палачей и сборщиков налогов. Прости мне мою прямоту, но люди о вас не лучшего мнения.

— Да я все знаю! Думаешь, мне это нравится? Но что я должен делать? Угрожая мечом, заставить императора начать лучшую жизнь или убить его?

— Да, — тихо произнес Сабин, — это было бы лучшим решением.

Херея постучал пальцем по лбу.

— С ума сошел! Придумай-ка что-нибудь получше.

Сабин решил сменить тему разговора, но семя было брошено, и он надеялся, что однажды оно прорастет.

Совет должен был состояться в доме легата, который император ранним утром окружил тремя рядами охранников.

Гетулика и Лепида доставили под надзором в зал для совещаний. Он был небольшим, и приглашенные трибуны и примипилы — центурионы высшего ранга — сидели тесно друг к другу на складных стульях. Впереди было сооружено что-то наподобие сцены, на которой стояли кресло и два простых стула. Гетулика и Лепида проводили в первый ряд, причем места их находились далеко друг от друга. Оба чувствовали опасность и беспомощность положения. Но Эмилия Лепида все же не покидала надежда, что они отделаются обвинениями и упреками, ведь доказательств не было — не должно было быть!

Император заставил себя долго ждать. Прежде чем он появился, оба стула на сцене заняли Доминиций Корбулон, консул этого года, сводный брат Цезонии, и Сульпиций Гальба, бывший консул и наместник, образец лояльного и неподкупного служащего.

Потом перед собравшимися предстал и Калигула, одетый полководцем: в броне, красных сапогах и пурпурном плаще, прикрывавшем толстое обрюзгшее тело. Все поднялись в приветствии. Император лениво отмахнулся и опустился на импровизированный трон. За ним, как обычно, высилась охрана германцев, у каждого из которых правая рука с готовностью обхватывала рукоятку меча.

По знаку Калигулы со своего места поднялся консул Корбулон и прокричал в зал:

— Прежде чем мы займемся обсуждением положения, нам следует разоблачить двух предателей, которые находятся среди нас. Если у них хватит мужества добровольно признаться, то я предлагаю им выйти вперед.

Зал погрузился в мертвую тишину, не слышно было и шороха, все смотрели прямо на императора. Тот ухмыльнулся и произнес:

— Не трудись, консул, оба слишком трусливы.

Он указал рукой в первый ряд.