Калигула

Кальвий отправил посыльного к адвокату, который с давних пор вел дела Корнелиев, и попросил его о срочном визите утром следующего дня. Потом он лег в постель, но так и не прикоснулся к «Истории Карфагена», предпочтя ей так хорошо ему знакомый свиток с письмами Эпикура. Бессознательно он нашел то место, где греческий философ размышляет о смерти.

«Приучи себя к мысли, что смерть не может причинить нам боль. Все хорошее и плохое связано с восприятием, смерть же отменяет его. Она отменяет жажду бессмертия и наслаждение конечностью жизни. Нет ничего ужасного в жизни для того, кто осознал, что в „нежизни“ нет ничего ужасного. Поэтому в этом нет смысла, когда кто-то говорит, что не боится смерти, потому что она приносит страдание только в ожидании. Пока мы живем, смерти нет, а когда она приходит, нет нас».

Кальвий повторил:

— Пока мы живем, смерти нет, а когда она приходит, нет нас.

«Звучит убедительно, но, в сущности, это софистика», — подумал Кальвий и почувствовал глубоко внутри огромную жажду жизни, жажду продолжения бытия. Он хотел еще прочесть столько книг, столько кругов проплыть в бассейне, столько всего обговорить с Сабином. Но все же Кальвий был стоиком, поэтому смог скоро уснуть и проснулся только на рассвете.

Чуть позже пришел адвокат, у которого Кальвий хранил свое завещание.

— Ну, Корнелий Кальвий, ты хочешь изменить завещание? Возможно, в пользу какой-нибудь женщины?

Кальвий засмеялся:

— Нет, мой дорогой, никакой женщины нет, и завещание мое хочет изменить другой.

Он протянул адвокату обвинительный акт. Тот озадаченно прочитал его, потом пробежал глазами еще раз.

— Это правда?

— Ни единого слова! — твердо ответил Кальвий. — Ни один пункт не имеет ко мне никакого отношения. При Тиберии существовал еще один Корнелий Кальвий, и его в чем-то обвиняли, но я не знаю, чем кончилось дело и жив ли он.

Адвокат вздохнул:

— Можно выяснить, но боюсь, что в суде это тебе не поможет.

Он перечислил некоторые процессы и назвал имена обвиненных.

— Все они были, насколько я знаю, так же невиновны, как и ты. Возможно, ты, Кальвий, проводя дни в уединении, ничего об этом не слышал, но мы живем в ужасное время.

— Рассказывай это подробнее, — попросил Кальвий. — Ты хорошо знаешь меня, чтобы быть уверенным в моем молчании.

— Я имею в виду, что эти обвинения касаются прежде всего богатых римлян — таких как ты, Кальвий. Императору нужны деньги, и он придумал новый способ получать их.

— А если я рискну начать процесс?

Адвокат горько улыбнулся:

— Они только этого и ждут. Подкупленные свидетели все подтвердят, тебя осудят, а твое состояние полностью получит император. Треть ты можешь спасти, если…

— Если наложу на себя руки?

Собеседник кивнул.

— Что будет, если завещание не переписывать? Если я ничего не оставлю императору?

— Он все исправит. Ловкие чиновники сосчитают твой налоговый долг в размере всего состояния. Но этот путь требует времени, а Калигула нетерпелив. Поэтому и предлагает завещать ему две трети.

— И он так делает всегда?

— До сих пор…

— Хорошо, тогда измени мое завещание, как требуется, пока я напишу письмо племяннику, и пусть оно полежит у тебя до его возвращения. Но припиши одно условие: дом и сад должны достаться Сабину. Рабов я отпускаю.

С этими словами он удалился в свои покои, чтобы без спешки написать короткое письмо Сабину. Кальвий знал, что больше они не увидятся.

Несмотря на непостоянство натуры и без конца меняющееся настроение, Калигула обладал превосходной памятью. Он никогда не забывал имена и события и, выступая с долгими речами в сенате, не пользовался записями секретаря. И юную Нимфидию император тоже не забыл. Однажды он спросил Каллиста:

— Три месяца назад ты представил мне свою дочь. С тех пор я ничего о ней не слышу. Она в Риме?

— Конечно, император. Я нанял домашнего учителя, который учит ее всему необходимому.

Император двусмысленно ухмыльнулся:

— Действительно, всему необходимому? Ей ведь уже пятнадцать. Пришло время познакомиться с радостью и искусством любви.

Каллист знал своего господина и был готов к разговору.

— Она еще ребенок.

— Отцы всегда так говорят. Она очаровательная девушка, насколько я помню. Приведи ее как-нибудь на Палатинский холм. Мы вместе поужинаем.

— Как пожелаешь, император.

У Каллиста были хорошие отношения с его одаренной дочерью, и разговаривал он с ней как со взрослой. Ее мать, тоже вольноотпущенная рабыня, давно умерла, но Каллист не помнил, чтобы когда-нибудь вел с ней такие умные беседы. Отец, не колеблясь, сразу решил подготовить Нимфидию к тому, что ее ожидало.

— Мы все в его руках, моя дорогая, и едва ли можем бороться с его капризами. Он хочет тебя видеть, и не имеет смысла отговаривать его или, тем более, надеяться на то, что он об этом забудет. Возможно, он оставит тебя в покое, но может и заставить лечь с ним в постель. Я тебе уже рассказал, что происходит между мужчиной и женщиной, поэтому подчинись, если он этого потребует, и прикинься по возможности глупее, чем ты есть. Скрывай свое отвращение, но не очень старательно. Тогда ты ему быстро прискучишь, но он не разозлится на нас — ни на тебя, ни на меня. Мы должны пережить это время, Нимфидия, вместе и не должны потерять его расположение. Придет время, и я позабочусь о том, чтобы весь Рим узнал, что ты пожертвовала своей невинностью против воли. Тогда ты сама сможешь выбрать себе мужа. Отчаиваться нельзя! В этом ничего страшного нет, поверь мне. Все быстро закончится, и знай, что я всегда рядом, всегда слежу, чтобы с тобой не случилось ничего плохого. Мы переживем это время, поверь.

Нимфидия внимательно слушала отца, и ее свежее личико не выдало ничего из того, что она думала.

— Ты говоришь об императоре так, как будто его правлению скоро придет конец, но Гай Цезарь совсем молод, и надо ожидать…

— И правда, он молод, но у него много врагов — мы должны быть ко всему готовы, даже к самому худшему.

— То есть к чему? — с любопытством спросила Нимфидия.

Каллист наклонился к самому уху дочери.

— Что он еще долго будет править…

Нимфидия поцеловала отца в обе щеки.

— Мы со всем справимся, — сказала девочка.

27

Легат выполнил свое обещание: в начале сентября Корнелий Сабин поднялся на борт военного корабля и уже через две недели сошел на берег в порту Остии. Путь до Рима он преодолел верхом.

Родители были очень рады, но Сабин чувствовал, что их что-то гнетет. На их лицах читалась глубокая печаль…

— Что с вами? Что-нибудь случилось?

Отец кивнул.

— У нас беда, Сабин: твой дядя Кальвий скончался.

Молодой трибун застыл в ужасе:

— Но… но я недавно получил письмо… Когда он умер?

Цельсий посмотрел на Валерию, и та сказала:

— Три недели назад, но он не был болен. Кальвий сам решил уйти из жизни.

— Он сам… Но это на него так непохоже! Дядя был настоящим стоиком, принимал жизнь такой, какая она есть! Я не понимаю…

— Лучше тебе обо всем расскажет его адвокат. Тебе все равно придется обратиться к нему по поводу завещания.