Калинов мост

Всем отказывала, никого не принимала. Ждала его. Знала, что из тех погребов мало кто выходит, а все равно ждала. Потому что не дождаться было нельзя. Человек кончается, когда предает свою мечту. Человек перерождается, когда мечта осуществляется и возникает новая. Она сохранила и мечту, и любовь, и верность. Вот только жизнь свою сохранить не смогла.

В один плохой день поздно возвращалась от его деда, княжьего коваля. Черное злое, схватило, скрутило. Не стоит говорить, что сделали с телом, душа ее на то не смотрела. Она рванулась в другой мир, зная, что дождется его там. Рано или поздно дождется. Но не дождалась.

Свет от круга столбом поднимался к потолку. Приглушенный, голубоватый. Девушка внутри круга словно оторвалась от пола, зависла в воздухе. Кот смотрел на нее не долго. Не гоже глядеть на голую женщину другого мужчины. Даже если смотришь все одно в лицо, а не куда-то еще. Взгляд упал на старуху. Та еще что-то гундосила, потом свела голос на нет. С трудом поднялась с полу.

— Все, — сказала тихо. — Скоро все кончится.

Девичья фигурка в столбе света будто услышала, вздрогнула. По лицу ее текли слезы. Кот снова поймал себя на том, что смотрит на женщину, на которую смотреть не должен.

— Что с ней? Чего плачет? — спросил хрипло.

— Память это всегда боль, — вопреки обыкновению ответила старуха. — А у нее сейчас одна жизнь на другую накладывается. Сейчас одна ее половинка вспоминает чем была, а вторая понимает, что первая творила, пока без памяти жила. Думаешь, не больно?

Кот повернулся, отошел к балкону. Устало сел на свернутый в трубу ковер.

— Больно, — кивнул он. — Только… Устал я, старая. Устал от боли. От своей. От чужой. Страшно это.

— Что? — старуха села рядом.

— Страшно жить в боли, с болью. Видеть боль и понимать, что она неиссякаема. Человек так устроен. Даже если все хорошо, все одно что-то болит. Если не болит, значит уже и не человек, а животное о двух ногах с философскими выкладками в голове. Но как же больно видеть, чувствовать и знать эту боль.

Кот тяжело вздохнул. Пальцы впились в виски, принялись массировать. Не помогло. Тогда он просто окунул лицо в ладони и застыл так, закрывшись ото всего.

Старуха сидела рядом, смотрела внимательно. Внутри что-то тепло дрогнуло.

— Прости меня, зверь, — тихо произнесла она. — Надо было мне тебя тогда понять.

Кот взвыл. Не в голос, а сдавленно, словно бы где-то внутри, в районе гортани. Оторвал руки от лица, резко выдохнул.

— И ты меня прости, старая. Надо было мне тебе успеть объяснить. Успели бы вовремя, было б меньше боли. И Василиса была б жива.

Свет померк. Девичья фигурка сидела на полу, сжавшись в подрагивающий комок. Мелко тряслась, обхватив руками колени. Кот поднялся, схватил с дивана мохнатое покрывало, укрыл девушку и вышел на кухню.

Свет включать не стал. За окном уже розовела заря. Глотнул заварки прямо из чайника и, встав у окна, принялся смотреть на город. Сколько ж в нем боли и дикости. В лесу не так. В лесу все проще. Легче.

А откуда берется эта боль, и кто творит эту дикость? И почему? Вот вопрос, над которым можно сломаться. Надо ту черноту держать, что из нижнего мира прет. А как ее держать, если здесь своей черноты выше крыши. И откуда она берется? Из нижнего ли мира, или…

Над домами вспыхнуло. Первые лучи вспороли разноцветное небо, а заодно и сбили с мысли. Так всегда. Кажется, что поймал мысль, а она вдруг срывается и уходит на дно. Причем еще глубже, чем прежде плавала.

Олег проснулся оттого, что кто-то пошлепал по щеке. Сонливости не было, глаза открыл сразу, вскочил молниеносно. Перед ним стоял бородатый.

— А говорил, спать не можешь.

— Могу иногда. Только кошмары снятся, — пожаловался Олег, проводя ладонью по лицу.

— Привыкнешь, — кивнул Игорь. — Они теперь все время снится будут. И если все хорошо станет, все равно. Так что относись к ним как к головной боли. С ней живут и внимания не обращают. Завтракать будешь?

Олег встал, попытался привести мысли в порядок. Тут же пришла масса новых ощущений. Подташнивало и голова была тяжелой. Пива накануне было много. Сперва под крышей, потом на крыше. На крыше было явно лишнее. Попытался вспомнить сколько раз бегал за добавкой и не смог.

Покачал головой.

— Нет, завтракать я пожалуй что не в состоянии.

— Значит, дорогой кефирчика попьем, — кивнул Игорь. — Умывайся, собирайся и поехали.

Олег кивнул и потопал в ванную комнату. Пока мок под душем и отдраивал похмельный привкус, пытаясь вытравить его зубной пастой, бородатый носился по квартире и чем-то гремел.

На выходе стояло несколько здоровых черных непроницаемых мусорных мешков. Игорь подхватил два, кивнул на оставшийся:

— Цепляй.

Мешок оказался неожиданно тяжелым. Тянул руку. На каждом шагу внутри что-то громыхало. В лифте двум мужикам с тремя мешками оказалось тесно. Игорь хмыкнул.

— У меня в детстве собака была. Ньюф. Прожила девять счастливых лет, состарилась и умерла. До сих пор жалко. Но знаешь, смерть штука фальшивая, а жизнь смешная. Собаку в мешок уложили, взяли лопату с ломом. Зима была. Отец свистнул соседа, пошли до ближайшего леса хоронить. Ну и, естественно, вечера дождались, чтоб никто не наезжал. Теперь представь картинку. Одиннадцать часов вечера. Подъезжает лифт. В нем дамочка. К дамочке заходят два угрюмых мужика с лопатой, ломом и мешком, в котором что-то весьма здоровое лежит, по всему видать труп. Свидетели умирают по пятницам. Короче тетка себя чувствовала как минимум не в своей тарелке. А еще говорят жизнь и книжки-киношки вещи разные. Фигня.

В дверях Игорь замешкался, пытаясь перехватить два мешка одной рукой. Долго хлопал по карманам в поисках ключей, наконец, пискнул сигнализацией. И скатился по лесенке от подъезда к машине. Мешки запихал на заднее сидение, хлопнул дверцей.

Потом словно вспомнил что-то, побежал на середину двора. Назад вернулся с двумя пустыми пивными бутылками, бросил в урну.

— Все, покатились.

Бородатый плюхнулся за руль. Олег сел рядом.

— А в мешках чего?

— Потом узнаешь.

На выезде со двора пришлось остановится. Прямо на повороте встал новенький черный «лексус». Игорь тихо ругнулся себе под нос.

— Не проедем? — встрепенулся Олег.

— Проедем, — отозвался Игорь. — Только не сразу.

Он приоткрыл дверцу, выставил ногу на улицу, вывернул на полную руль и потихоньку нажал на газ. Машина двинулась вперед буквально на полтора шага и уперлась в «лексус». Игорь зло закрутил руль в обратную сторону и так же на шаг сдал назад.

Машина поворачивалась медленно, дергаясь туда-сюда, ловя сантиметры до черного бока. Прошло минут двадцать, прежде чем Игорь смог протиснутся между торцом выходящей на дорогу ракушки и сверкающим боком дорогой тачки.