Калинов мост

— Нет никого. А чего тогда обделался? — усмехнулся Игорь.

Он перехватил пистолет за дуло, протянул Олегу. Тот принял, снял с предохранителя. Прошел в сторону, привыкая к тяжести в руке.

— Ничего не забыл?

Олег растерянно посмотрел на пистолет, потом на инструктора. Игорь снова усмехнулся, вынул руку из кармана и кинул Олегу обойму.

— Пугало видишь?

— Целых пять, — отозвался парень, вставляя обойму.

— Стреляй по первому. Посмотрим, какой ты там юный стрелок.

Олег поднял руку, слегка согнул в локте. Отставил пистолет. Целился не долго. Выстрелил пару раз. Пугало дрогнуло. Парень опустил пистолет, прищурился. На мишень смотрел секунд тридцать, потом снова поднял оружие и спустил курок еще четыре раза.

— Хорош, — остановил его Игорь.

В руке у бородатого появился бинокль. Через оптику бросил короткий взгляд на мишень, присвистнул. Когда отнял от глаз окуляры, Олег почувствовал на себе уважительный взгляд.

— Хорошо, — похвалил бородатый. — Надо отметить, что лучше, чем у твоего дяди Кости. Тот к пистолету долго приноравливался. Попробуй по среднему шарахнуть пару раз, потом по дальнему. Не торопись. Потом скажу в чем не прав.

На огороде они проторчали часа три. Потом Игорь велел отдыхать, а сам пошел в лес. Вернулся минут через сорок довольный жизнью. В руках сжимал полтора десятка крупных подберезовиков.

Сообщил, что будет варить суп и заставил Олега чистить грибы, потом картошку, морковку и лук. От плиты отказался, раскочегарил на улице старую, чуть не до дыр проржавевшую буржуйку и долго колдовал вокруг нее с кастрюлей. Наконец велел снять пробу.

Надо отдать должное, суп у бородатого получился бесподобный.

Когда начало смеркаться, они вернулись в дом. Олег завернулся в плед и занял место в кресле-качалке. Игорь принялся возиться с камином. Сложил поленья, подпихнул кусок газеты, поднес спичку. Больше бумаги не понадобилось и бородатый собрался было отбросить газету, но зацепился взглядом за что-то в тексте. Нахмурился. Потом встал и сердитый протянул газету Олегу.

— Ты погляди, чего делают сволочи!

Олег пробежал по заголовкам статей. Заголовки показались смутно знакомыми. Парень перевернул газету, глянул на дату.

— Так это ж когда было, — отмахнулся он. — Газета девятилетней давности.

— Есть вещи, — мрачно произнес Игорь. — Которые со временем не меняются. И забывать нельзя.

— Например?

— Например предательство. А эти бывшие союзные республики и страны соцлагеря тогда такое вытворяли, что… В общем, не важно. Не в них дело. Дело в том, что есть вещи, которые не прощают и не забывают. Вроде как. Только это слова. А на практике все равно со временем все теряет актуальность. Даже то, что терять ее не имеет права.

Игорь сел на диван, взял гитару и тренькнул по струнам.

— Ладно, черт с ними. Хочешь я тебе песню спою.

И не дожидаясь ответа заиграл. Песня была старая, Олег слышал ее когда-то, но вспомнить, кто ее блеял не смог. Кажется кто-то из киноактеров. В любом случае, Игорь пел лучше.

Вновь о том, что день уходит с Земли,Ты негромко спой мне.Этот день, быть может, где-то вдалиМы не однажды вспомним.Вспомним, как прозрачный месяц плыветНад речной прохладой…Лишь о том, что все пройдетВспоминать не надо.Лишь о том, что все пройдетВспоминать не надо.Все пройдет, и печаль и радость.Все пройдет, так устроен свет.Все пройдет, только верить надо,Что любовь не проходит, нет!

Игорь пел не громко. Голос был мягкий, словно бархатный. И пальцы нежно, как женщину, поглаживали струны.

Спой о том, что вдаль плывут корабли.Не сдаваясь бурям.Спой о том, что ради нашей любвиВесь этот мир придуман.Спой о том, что биться не устаетСердце с сердцем рядом.Лишь о том, что все пройдетВспоминать не надо.Лишь о том, что все пройдетВспоминать не надо. [3]

3

Текст песни Л. Дербенева

Игорь допел и отставил гитару.

— Самая депрессивная песня, из всех что знаю, — хмуро поведал он. — Я ее всегда пою, когда мне тошно.

— Почему? — не понял Олег.

— Потому что и это пройдет, — непонятно отозвался Игорь. — Давай спать.

Однако на утро бородатый встал ни свет ни заря. Олега разбудил знакомым уже пошлепыванием по щеке и был весел.

— Вставай, каналья!

Олег скосил на часы мутный взгляд. Глаза тут же округлились.

— Игорь, ты мне спать дашь?

— Дал уже. Давай, подымайся. Жду тебя на огороде, как вчера.

— Так это ж еще полтора часа спать можно, — простонал Олег.

— А размяться? Или Кота нет, можно на тренировки болт забить? Я не тренер и не заменю его тебе никак. Но есть же какие-то вещи, которые ты и без тренера можешь делать. Вот и тренируйся.

Олег встал с тахты, съежился, будто медведь, которого вытащили из теплой берлоги и посадили облинялым задом в холодный сугроб.

— Беги, — пробормотал он.

Вернулись они через неделю. Дни проходили за занятиями. Вечера за разговорами и песнопениями. Игорь знал, казалось, песни из любых направлений и музыкальных течений. Мог долго, со смаком петь какую-то народную песню, потом перейти на что-то роковое, а после со словами «надо дать отдых связкам» ненавязчиво натренькивать что-то из Чайковского или Вивальди.

Олег прикипел к бородатому душой. Если дядя Костя был наставником, эдаким гуру, то Игорь стал другом. Не смотря на разницу в возрасте держался всегда легко, на равных. Иногда только позволял себе ласковое обращение «малыш». Но это нисколько не обижало.

При всех позитивных моментах неделя подвымотала Олега. Ранние подъемы и разговоры до середины ночи оставляли мало времени на сон. Олег вставал, зевал и тер покрасневшие глаза. На Игоря смотрел с восторгом. Тот ложился позже, вставал раньше. Когда спать умудрялся оставалось загадкой.

В обратную сторону выдвинулись рано. Золотая осень вскоре осталась далеко позади. За пятьсот километров. Уже на полпути к Москве погода испортилась. Олег смотрел на тоскливый серый дождик, что оплетал пейзаж сеткой мелких ниток и снова начал поддаваться отступившей было тоске. Москва встретила холодом и дождем. Раскисшими газонами и похожими на тени промокшими озябшими и оттого еще более мрачными прохожими.

Игорь довез до дома. Высадил у подъезда, попрощался и дал по газам. Олег вздохнул и вошел в подъезд. Здесь все было пропитано унынием. Он вспомнил Люду. Сердце обожгло болью. Сумасшествия больше не было, от него не осталось и следа. А вот тяжесть в душе была.