Калиостро

Поселившись неподалеку от Гайд-парка, в доме номер 4 по Слоун-стрит, Калиостро немедленно развил бурную активность, в чем ему во многом способствовал Самюэль Свинтон, владелец газеты «Курье де л’Эроп», коему магистра рекомендовал Лаборд. Многие биографы пишут, что именно Свинтон предоставил в распоряжение четы Калиостро и дом, и роскошную обстановку. Подарок особенно пришелся по душе Серафине: после парижских пертурбаций она с радостью вернулась к комфортному существованию. Радужное настроение магистра поддерживали письма его адептов. Узнав о парижских делах, шевалье де Ланглуа из Страсбурга писал на имя Тилорье: «Ах, как я был бы счастлив, если бы смог выразить ему всю ту нежную и почтительную привязанность, всю ту любовь, коя переполняет мне душу! Передайте ему, что я предан ему душой и телом…» ⁴«Сейчас нам особенно хочется выразить свою любовь нашему отцу и благодетелю. Даже если его постигнет участь Сократа, мы всегда будем с гордостью объявлять себя его учениками и апостолами», — вторил ему Саразен. «Учитель, вы для меня все. Самым счастливым мигом моей жизни станет миг, когда я смогу пасть в ноги вам и магистрессе и заверить вас в своем почтении, подчинении и послушании», — писал неизвестный ученик Египетской ложи. «Господин и повелитель, позвольте припасть к вашим стопам, вручить вам свое сердце и смиренно просить помочь мне обратить мой дух к Всевышнему. Не стану, о мой повелитель, говорить о скорби, что охватила меня, когда океанские волны унесли от берегов Франции самого лучшего из всех повелителей и самого могущественного среди смертных: вы знаете об этом лучше меня», — восторженно заявлял неизвестный адепт.

Ощущение победы, советы Тилорье и его тестя д’Эпремениля побудили Калиостро направить в Париж бумагу с требованием возмещения ущерба и наказания тех, по чьей вине он случился, — то есть комиссара Шенона и коменданта Бастилии де Лонэ. Иначе говоря, только что выбравшись из королевских застенков, магистр вновь нападал на королевскую власть, представителями которой выступали Шенон и Лонэ. Вряд ли Калиостро сознавал, что его оправдали не столько потому, что он доказал свою невиновность, сколько потому, что его оправдание воспринималось как обвинение королевы. Оппозиция судила двор, погрязший в долгах и коррупции, королеву, проматывавшую государственный бюджет, и абсолютную власть короля, неспособного достойно управлять государством. Арест Калиостро и его жены предоставил оппозиции в лице д’Эпремениля и Тилорье прекрасный повод повести наступление на неограниченную власть монарха и укрепить положение парламента. Мистические и масонские общества того времени являлись рассадниками политического радикализма. Само их существование бросало вызов государственным институтам, и, отбиваясь от (зачастую справедливой) критики со стороны официальной науки, они в лице своих оппонентов нападали на королевский деспотизм и привилегии, коими вышеуказанные институты обладали. В таком контексте целитель, пророк и масон Калиостро оказывался персонажем вполне революционным. Следуя в фарватере Тилорье, Калиостро, сам того не подозревая, поплыл по реке, именуемой политикой, и теперь его демарши в собственную защиту воспринимались как выступления против королевской власти.

Подписываясь под «Письмом к французскому народу», магистр мстил своим врагам, и прежде всего Бретейлю, за долгие месяцы заточения в Бастилии и одновременно во весь голос заявлял о себе, желая поднять свой рейтинг, как сказали бы мы сейчас, и отнюдь не собираясь подрывать устои абсолютизма. Однако недруги станут упрекать его именно в антимонархических настроениях! «В вашем письме вы говорите о созыве Генеральных штатов. Полагаю, у вас ложное представление об этих Штатах. Их созывают в случае общественных бедствий, чтобы укрепить трон, а не для того, чтобы его опрокинуть. Видимо, вы уже набрались республиканского духа в Англии. Во Франции монарх — это кумир, особенно такой добродетельный, как наш нынешний король» ⁵. Оппозиция от имени Калиостро нападала на королевский произвол и протаскивала идею о необходимости сменить нынешнего монарха на нового, «избранного самим небом». Тилорье и д’Эпремениль намекали на первого принца крови герцога Орлеанского, но сторонники братьев короля — графов д’Артуа и Прованского — вполне могли увидеть в небесном избраннике своего кандидата: в желании сместить Людовика XVI дворянские оппозиционеры были едины.

Намек на предстоящее разрушение Бастилии, впоследствии расцененный как предсказание грядущей революции, подоплеку имел гораздо более прозаическую и никак не революционную. Бастилия стремительно пустела, и, чтобы оправдать расходы на ее содержание, в 1784 году в нее перевели узников Венсенской крепости, где тюрьму закрыли окончательно. Но большинство бастильских камер по-прежнему пустовало, и министр финансов Неккер предложил упразднить Бастилию. В том же году парижский архитектор Курбе представил проект сооружения на месте бывшей крепости площади Людовика XVI. Среди вариантов проекта, предложенных другими архитекторами, везде присутствовал памятник Людовику XVI; сохранилась гравюра, на которой Людовик простирал руку в сторону рабочих, разбиравших тюремные башни. Уничтожение Бастилии было предрешено, о нем говорили во всеуслышание, и не сделай этого народ, крепость разрушило бы само правительство. Когда 14 июля 1789 года восставшие парижане ворвались в Бастилию, в ней находились всего семь узников: четыре фальшивомонетчика, один проходимец, один развратник и один умалишенный. Сокрушив твердыню деспотизма, толпа нацепила на пику голову коменданта де Лонэ и пронесла ее по улицам Парижа, наводя ужас на умеренных, еще утром пребывавших в уверенности о возможности мирной революции. Большинство из тех, кто, прикрываясь именем Калиостро, нападал на монархический произвол, пали жертвами революционного террора: д’Эпремениль, Лаборд, герцог Орлеанский, взявший после 14 июля фамилию Эгалитэ (что значит «равенство»…). А инквизиторы объявят революционером и подстрекателем самого Калиостро, намеревавшегося свергать монархию только в романе Александра Дюма.

Уйдя с привычной стези шаманства и целительства, покинув поле устной речи, которой для своих целей Калиостро владел виртуозно, он ступил на незнакомую — и недоступную за отсутствием должного опыта и подготовки — стезю судебной и памфлетной риторики, где ему ничего не оставалось, как следовать за искушенным в составлении бумаг Тилорье. Впрочем, и прежде, когда следовало что-то написать, магистр всегда находил адепта, готового взять в руки перо; теперь диктовали ему.

Вряд ли «Письмо к французскому народу» обошло всю Европу, но до Марии-Антуанетты и Бретейля оно дошло, равно как и дошел иск, предъявленный де Лонэ и Шенону. В исковой бумаге Калиостро ничтоже сумняшеся писал, что ежели он расходовал в год около ста тысяч ливров, следовательно, дома он хранил немалые суммы и вправе требовать их возмещения. Высказанные в письме намеки на необходимость созыва Генеральных штатов, отмену «писем с печатью» и разрушение Бастилии разгневали и королеву, и Бретейля. Шарлатан, оправданный парламентом под радостные возгласы уличной толпы, становился политическим ажиотером, смущавшим покой монарха, а следовательно, подрывавшим основы государства. Чтобы утихомирить зарвавшегося авантюриста, решили извлечь его из Англии. Бретейль отправил французскому посланнику графу д’Адемару письмо, в котором сообщал, что король, приняв к сведению иск, вчиненный господином Калиостро коменданту королевской тюрьмы и комиссару королевской полиции, дозволил оному Калиостро пребывать во Франции столько времени, сколько понадобится для судебного разбирательства. Без присутствия же истца слушания по делу начаты быть не могут. Калиостро следует явиться в посольство и получить разрешение на въезд во Францию.

Получив приглашение, Калиостро инстинктивно почуял неладное и призвал своих новых друзей — Бержере де Фрувиля и лорда Джорджа Гордона — сопровождать его. 21 августа компания явилась во французское посольство. Увидев графа, эскортируемого двумя мужчинами, один из которых в шотландском килте и с палашом, поверенный в делах Франсуа Бартелеми попытался дать проход одному Калиостро, но, заметив угрожающий взор и тянущуюся к палашу руку лорда Гордона, пропустил всех. Известный в Лондоне своим нервическим характером и склонностью к раздуванию беспорядков, лорд Гордон находился под тайным наблюдением полиции. Сообщив графу, что король дозволяет ему вернуться во Францию, поверенный ожидал увидеть радость. Но Калиостро, выдержав паузу, поблагодарил от своего имени Людовика XVI и, заверив поверенного, что всегда исполняет волю королей, вежливо попросил бумагу, подписанную его величеством. Бартелеми предъявил ему письмо Бретейля.

— С каких это пор министры вправе отзывать распоряжения короля? — спросил Калиостро, бросив взор на протянутую ему бумагу. — Приказ о моем изгнании подписан королем, следовательно, я вернусь, только получив дозволение, также подписанное королем. Здесь же я вижу подпись какого-то Бретейля… Не знаю такого.

Чувствуя на себе вопросительные взоры новых адептов, Калиостро бравировал, хотя внутренне дрожал как осиновый лист. Он никогда не выступал в открытую против властей и не хотел выступать. Если бы он пришел сюда один, он наверняка бы согласился, так как знал, что агенты французского правительства пытались выкрасть Никола де Ла Мотта, чтобы доставить его во Францию, и тот спасся только чудом. Но не мог же он уронить достоинство своей персоны в глазах англичан! Ореол гонимого властями пророка придавал ему значимости как в собственных глазах, так и в глазах поклонников, а особенно поклонниц. Небрежно кивнув растерянному Бартелеми, он повернулся и вышел, сопровождаемый своим почетным караулом. Калиостро не попался в расставленную ловушку, ибо, как написал он в «Письме к английскому народу», тот, кто девять месяцев провел в Бастилии по ложному обвинению, сделает все, чтобы вновь не попасть туда. А вскоре в «Паблик Адвертайзер» одна за другой появились несколько заметок о «друге свободы Калиостро», снискавшем дружбу и расположение кардинала Рогана, а потом поддержавшем оного кардинала во время процесса и способствовавшем его оправданию. Автор утверждал, что французы так и не узнали, что же случилось с ожерельем, ибо, если говорить всю правду, пришлось бы скомпрометировать весьма знатных особ, что невозможно в государстве, где царит произвол. Подобная апология Калиостро (создателем которой, как выяснилось позже, был не кто иной, как Джордж Гордон) сделала магистра одиозной фигурой в глазах французского правительства, и Бретейль стал обдумывать план наступления.

В Лондоне Калиостро считал себя неуязвимым, тем более что Свинтон окружил его заботами, а жена его взяла под опеку Серафину. Впервые супруги чувствовали себя в Лондоне желанными гостями. Магистр возобновил изготовление египетских порошков и продавал их по 30 шиллингов за гран, принимал страждущих египетской истины и проводил сеансы магии, после которых любопытствующие долго не расходились, а магистр, облачившись в подобие египетских одеяний, с важным видом нес околесицу на всех доступных ему языках. Английский он по-прежнему не выучил, но теперь имел дело с людьми светскими, которые так или иначе говорили по-французски, и переводчик ему не требовался. Осенней сырости пока не предвиделось, новая подруга изо всех сил развлекала Серафину, Свинтон знакомил Калиостро со своими друзьями, и магистр надувал щеки, купаясь в лучах славы борца против абсолютизма. Однажды Свинтон познакомил Великого Кофту со скромным господином по имени Тевено де Моранд, представившимся редактором газеты «Курье де л’Эроп», издававшейся два раза в неделю на английском и французском языках. Моранд разговаривал мало, больше слушал, а потом, почтительно взяв под руку Серафину, завязал с ней оживленный разговор. Либо Калиостро не знал, что Свинтон владел газетой, редактором которой являлся Моранд, либо не удосужился связать эти факты между собой. А еще он не знал, что газета, издаваемая Морандом, прославилась тем, что печатала жареные факты и самые свежие сплетни. Словом, желтая пресса; владелец ее занимался шпионажем в пользу французского правительства, а редактор подрабатывал шантажом. Продажного пера Моранда опасались все.

Шарль Тевено, шевалье де Моранд, не был шевалье, как и Калиостро графом, но без смущения присвоил себе титул. Прежде чем стать борзым пером, «Руссо из сточной канавы» ( Rousseau des ruisseaux), как называли тогда борзописцев пошиба Тевено, сей сын нотариуса из Арнеле-Дюк, получив юридическое образование, пошел по иной стезе: побывал завсегдатаем публичных домов, сводником, карточным шулером. Отсидев в тюрьме за грабеж, Моранд бежал в Англию. Там он открыл в себе талант журналиста и умение выкапывать эпатажные факты. Он научился продавать полученную разными путями информацию — либо жертве, готовой заплатить, чтобы факты не стали достоянием гласности, либо ее недругам, дабы испортить жертве карьеру и отравить существование. Вольтер утверждал, что Моранд проливал яд на все, что любят и уважают. Когда мишенью Моранда стала фаворитка Людовика XV мадам Дюбарри, тогдашний начальник полиции Сартин попытался выкрасть его и привезти во Францию. Операция сорвалась, так как журналист сумел натравить англичан на французских полицейских, и тем пришлось убраться восвояси. Понимая, что еще немного, и объявленные «Секретные мемуары продажной женщины, или Приключения графини Дюбарри» выйдут в свет, король решил купить Моранда. В Лондон направили Бомарше, дабы тот уговорил журналиста уничтожить тираж; за 100 тысяч ливров шантажист согласился выполнить просьбу. Сыграв на беспринципности Моранда, французская полиция подкупила его и сделала своим платным осведомителем и цепным псом одновременно. Когда выманить Калиостро во Францию не удалось, Моранду поручили провести кампанию против самозваного графа.

25 августа 1786 года Моранд сделал по Калиостро первый залп. Покопавшись в архивах лондонских судов, он вытащил на свет все случаи столкновения магистра с английской судебной системой и рассказал о них так, как умел только он один: зло, смешно и занимательно. Следующий выстрел прозвучал 1 сентября. В рубрике «Литературно-политическая смесь» («M'elanges de litt'erature et politique») появился «Обзор путешествий господина Калиостро, совершенных им до прибытия во Францию». В этом обзоре Моранд собрал все, что наговорила про Калиостро Лa Мотт и что ему удалось выудить из прибывшего в Лондон Саки (говорят, Моранд отыскал его в Париже и выписал в Лондон за счет Бретейля). Напомнил о некоем Сильвестре, у которого в Кадисе Калиостро украл трость с часами и бриллиантами (речь, видимо, шла о той самой трости, которой в свое время граф откупился от английского правосудия). А может, Сильвестр требовал вернуть 60 тысяч ливров, выманенных у него обманом в Лионе? Или в Лионе Калиостро обманул кого-то другого? Смешивая ложь с правдой, а полуправду с вымыслом, Моранд достиг своей цели: выставил графа опасным мошенником и ловким шарлатаном. Он даже написал, что в Париже Калиостро выдавал себя за князя Трапезундского, и никому даже в голову не пришло усомниться! Не иначе как действительно колдун, лучше держаться от него подальше!

Читая заметку, Калиостро скрежетал зубами от злости: наконец-то он понял, зачем журналист незаметно лавировал между гостями Свинтона и, отыскав Серафину, под разными предлогами увлекал ее подальше от мужа и развлекал беседой. На жену магистр не мог сердиться: она не сказала о нем ни одного дурного слова. Во всем виноват Моранд, сумевший даже похвалы вывернуть наизнанку. В те времена экземпляр газеты обычно прочитывали несколько человек, а когда номер попадал в публичную читальню, то и несколько десятков. Кто-то подсчитал, что тираж в пять тысяч экземпляров, каковым обычно выходила «Курье де л’Эроп», мог быть прочитан едва ли не миллионом читателей. Во всяком случае, в Лондоне газета шла нарасхват, и количество клиентов у Калиостро резко уменьшилось. Ходил слух, что Моранд, следуя своей обычной практике, заявил о готовности написать опровержение, но, разумеется, не бесплатно. Или это Свинтон предложил графу откупиться от журналиста? «У Моранда больная жена и шестеро детей, — сообщил владелец газеты, — деньги ему нужны». Свинтон сказал правду, и Калиостро, кажется, даже сделал некие демарши, но получил отказ: несмотря на обремененность семейством (которой он не раз прикрывался), Моранд не намеревался менять заказчика.