Камбрийская сноровка

Больше ничего.

Через неделю — известие: сестра умерла. Тело не показали: не сумели подделать. Значит… Анастасия молилась: богу — о сестре, сестре — о свободе. Ничего не происходило. С башни было видно, как суетятся в порту люди–муравьи, входят и выходят щепки–кораблики… Каждый раз, как показывался большой флот, вспыхивала надежда: сестра идет! Ничего.

Через год коменданта сменили. Наверное, не из–за книги…

Перо и чернила отобрали — пришлось сочинять письма сестре, не записывая. Еда стала хуже, но Анастасия оставляла немного хлеба для чаек. Неблагодарные птицы орут, дерутся, клюют кормящую руку. Ну и что? Они напоминали о сестре. Напоминали — ты не одна, Августина с тобой. На небе ли, на земле ли… После прогулки оставалось искать надежду в Евангелии. Спать. И молиться за сестру. Во здравие! Очень уж хотелось верить, что умная Августина что–то измыслила, ухитрилась сбежать — и вот–вот распахнет для сестры огромный мир, большой, как небо, и быстрый, как чаячий полет!

Полгода назад она смотрела, как из гавани уходит великий флот: звонят колокола, вьются флаги, вокруг длинных дромонов и пузатых купцов взлетают крылья из десятков весел… Куда — опальной августе не доложили. Наверное — на агарян. Или — кто знает, как все повернулось — на персов, на авар, на лангобардов, против славян. Сердце шептало: а вдруг навстречу римской силище идет другая, тоже римская? Может, вот оно — «возьму Родос на меч!» И не надо никакого соправительства. Тем более, по римскому закону императрица — лишь источник власти для мужа. Глядишь, передерутся! Главное — сестру обнять. Услышать полузабытый голос…

Четыре месяца назад флот вернулся. Корабли шли на половинных веслах — значит, людей убавилось. Церкви ударили не весельем благодарственной службы, печалью покаянной. На башне римская императрица не знала, что ей делать — то ли плакать, оттого, что царство христиан понесло поражение, то ли смеяться, ожидая радости. Еще месяц спустя ворота башни отворились. Трава под ногами показалась мягче ковров Большого Дворца. Новый комендант, что прежде и не заглянул, разговаривал просто и непочтительно.

— Твоя сестра умерла, так судил Бог. К сожалению, в одной из дальних провинций появилась самозванка, использующая свое уродство, чтобы опорочить потомство великого Ираклия, твоего отца. Потому, ради чести семьи, ты должна солгать. Тебя доставят в Константинополь. Ты достаточно похожа на Августину, чтобы толпа признала в тебе сестру. В обмен за заботу о семейной чести базилевс, святой и вечный, обещает тебе…

Да хоть полцарства! Когда–то уже обещал править совместно: с мамой, братьями, Августиной… Из рук матери, ему — бабки, корону получил. А что за ним иные люди стояли… Какая разница? И все–таки она согласилась. Предпочла удавку чуть позже удавке сейчас. И еще задумала каверзу. От тихой, застенчивой Анастасии император Констант не ждет злой шутки. А она пошутит разок… Как сестра. Та, которую довелось полюбить только в башне. Той, которая просто — не успела. Пусть ей будет легче!

Что осталось в памяти от морского перехода? Смрад с гребных палуб. Теснота, доносящая обрывки разговоров.

— Рыжая–ушастая. Григорий — Африка, Августина — Британия…

Британия? Провинция, которую давно бросили на произвол судьбы, еще стоит? Был древний век, в котором бритты, по ошибке записанные галлами, брали Рим. Был век — в составе мятежных легионов шли сажать своего императора. Словно запыленная фигура вдруг отыскалась, встала на доску. Шах! И Анастасия не станет пешкой, закрывающей короля!

Порт. Закрытые носилки. Многолюдный шум — страшный! Неужели выставят перед толпой? Тогда у нее и рот не откроется сказать, что задумано, от страха. Констант выиграет ход? Нет, дудки!

Полог задернут небрежно. На темном пурпуре — яркий надрез. Солнце Константинополя царапает глаза. Что можно увидеть? Людей — много. Стены. На стене — царапины, крупно. Успела разобрать: стишок. Простой, такой всякий накорябает:

«Царству на горе, сцепилась родня.

Сестры в раздоре, меж братьев резня…»

Нет, сестры не в раздоре! А если Констант еще и собственного брата удавил… как это чудовище терпят?

Дворец — Влахерна. Маленький, легче охранять. Новый разговор. Племянник личным визитом не почтил, говорил магистр оффиций. То же самое: «самозванка, честь семьи»… Обещания, которым нет смысла ни верить, ни не верить: сочтут выгодным, сдержат, не сочтут — отбросят. Поторговалась для вида — без толку, как о стены кулаками молотить.

— Монастырь? Нет. Конные прогулки? Нет. Переписка? Нет. Другой остров? Нет.

Церковь усиливать не хотим. Боимся, что сбежишь. Боимся, что найдешь сторонников. Боимся, что тебя украдут. Сулили: богатый стол, удобный дом внутри крепости, десяток прислужниц, книги, личного священника. Огороженный двор — ходить по траве. Собачку… И жизнь, конечно.

Согласилась.

И вот — черные волосы старательно заворачивают, чтоб ни локона не видно! Зато чужую медную прядь пристраивают, будто случайно выбилась. Хорошо, глаза, как у сестры, серые, не то б выкололи. Обряжают…

— Не пелерина. Военный плащ! Белый, черная вставка!

Вовремя вспомнила! Мать, когда отец умер, пыталась одеть — не позволили. Что сестра с мала носила, просмотрели… Она всегда гордилась, что била с отцом персов: родилась в походе.

Что до багрянородства… Когда–то у девочек было три брата: достаточно, чтобы меж собой не меряться. Решили: одна старшая, другая багрянородная. Равные. И вот теперь из зеркала серьезно смотрит сестра. Прошло четыре года, и Анастасия превратилась в Августину… А та кем стала?

Военный плащ — одежда сестры. Плохо? Нет, очень хорошо: пусть на мгновение, но против племянника встанет равная ему правящая августа. Не дама под защитой родственника — та, что отдает приказы.

Зал, толпа. Потом она поймет: людей куда меньше, чем на больших выходах отца. Но после башни — чуть с ума не сошла. Спаслась тем, что представила: это — не люди. Чайки. Прилетели, галдят, хотят хлеба. Будет им! Трон с императором. Констант–Константинишка. Вырос злой мальчишка, глядит спокойно и свысока. Ящерицу бы ему за шиворот! Или нет. Змею. Падают напыщенные слова: «ведут уединенную благочестивую жизнь», «отмаливают грехи родителей».

Потом… На мраморном полу рассыпался поддельный локон, покрывало покрыто алыми пятнами, злой перестук мечей, мечущийся под сводами крик:

— Я не Августина! Я…

Тут из легких выбило воздух, сильные руки обхватили — и вынесли. Сто шагов под небом, десять — под темным сводом прохода в стене. Тогда она впервые услышала, как стрелы входят в человека… Кто–то упал, кто–то развернулся к преследователям… Считай, умерли, и умерли плохо. Но ее несут дальше — к лошадям, волнам, крутому борту маленькой галеры.