Камбрийская сноровка
Шрифт:
Ирландское море опасно, но кормчий был весел. Говорил, что от Пемброука до Думнонии самый страшный враг — деревянная ладья пиратов из Хвикке. Этим даже рабы не нужны, режут всех. Резали! Теперь королевства саксов–язычников больше нет, спасибо героям Британии, и Немайн–холмовой. Холмовая, видимо, потому, что всех земель у нее один холм. Немайн — имя, под которым скрывается сестра. Один холм… немного — но оба великих Рима стоят всего на семи, а славному Амальфи хватает лишь склона.
Баян, будто всю жизнь провел в морях за торговлей, рассказывал, что с исчезновением Глостера и Бригстоу пиратство не сошло на нет: камбрийцы и ирландцы тоже шалят, но с ними рискуешь больше деньгами, чем жизнью: даже если нет денег, ирландцы позволяют выкуп отработать. Сам святой Патрик пять лет пас свиней
— Кричи: «Выкуп!», и все будет хорошо. В худшем случае придется терпеть дурное общество около года. И латынь, и греческий сойдут: это слово морские разбойники отлично знают. Увы, в этих морях остались саксы Уэссекса. Если нападут и ворвутся на палубу — кому доверишь честь тебя убить?
Страшные слова, но — правда. Дочь Ираклия не может быть запятнана! Значит… Но доверить право решить свою судьбу одной из девиц с саблями, что приставили в степи? Тем, у кого для нее находится изредка ломаное греческое слово: «Нельзя», «Не следует», «Не надо»… Отцовская кровь — персидских царей и римских граждан — требовала кинжал. Уже не маленькая, сама обязана! Но погубить душу? Сказала:
— Тебе. Ты спас от неволи.
— Тогда, если что, держись рядом. Чтобы я успел.
Помяни черта, он и явится! Когда позади показалось три корабля под желтыми флагами, она и встала рядом с воином, хотя было страшно — так, что из головы все молитвы вылетели, даже «Отче наш». На губах осталось только: «Спаси меня, Господи…» На подходящую смерть смотреть не стала. Уставилась на доски палубы, старалась не слышать панических команд и ждала — удар, боль, смерть. Быструю, короткую, милосердную…
Смерть медлила.
Сначала к страху примешалась обида: как же, умереть в нескольких часах пути от сестры. Потом — злость. Августина–Ираклия, значит, армии бьет, а для Анастасии три жалких корабля — гибель? Вот что значит — четыре года ничему не училась! Вот что значит — вместе с матерью посмеивалась над сестрой, что аварский клинок рядом с постелью пристраивала и схемы боевых машин разбирала… Но если нет умения, чтобы выжить или биться, то храбрость от силы не зависит.
Она подняла голову — как раз, чтоб увидеть: по волнам бежит крутобокий корабль под невиданными треугольными парусами. Ветер клонит его борт к волнам — напряженный скрип снастей и обшивки, что не уловить ушами, слышат глаза! Сердце колотится: перевернется! — а парусник идет вперед, волны разбиваются о лишенный тарана нос брызгами зеленого стекла. Саксы забыли о добыче, рвутся навстречу более опасному врагу — быстрые, хищные. Вдоль бортов ярятся под солнцем багряные щиты, щерятся с носов кабаньи пасти. Расходятся — не широко, не узко, как раз, чтобы напасть со всех сторон. Два с бортов, один с носа. Чьи бы вы ни были, храбрецы с высокобортного корабля — удачи вам! Вы враги — в море друзей не бывает, но вы займете саксов, и те на время забудут о медлительном купце, что ползет в сторону неведомой страны именем Камбрия. А саксы займут вас!
— Если на парусном достаточно воинов, шансы равны, — заметил Баян, — Он невелик, выйдет трое на одного, но высокий борт, по сути, крепость. Сейчас сцепятся…
— Нет.
Анастасия сама удивилась обретенной уверенности. Но четыре года ее главным занятием было — корабли рассматривать, да припоминать, что о них некогда сестра щебетала. С башни над крупнейшим военным портом империи можно увидеть больше, чем с малопонятных рисунков в книге. На папирусе и пергаменте корабли даже не мертвые — нерожденные. В гавани — живые. Входят и выходят, становятся к причалу. Их вытаскивают на берег, переворачивают или накреняют. Чинят. И — испытывают! Боевые машины — тоже… Аварин смотрит, будто у базилиссы–беглянки крылья выросли. Вот только что — молитву Господню не помнила, теперь же показывает рукой на мачту ирландца:
— Там! Видишь? Сейчас! Ну!
Послушна девичьему крику, на мачте парусника поворачивается к ближайшей жертве стрела с тяжелым грузом на цепи. Удар кистеня размером в мачту — врагу в середину палубы. Брызги из щепы, воды и крови! Этому — не плавать!
— Называется — «дельфин», — объявляет Анастасия, — Греческое изобретение!
«Дельфин» — греческий,
прочный дубовый форштевень — нет. Нос парусника не уворачивается от столкновения, наоборот, рыскнул навстречу, чтоб враг не ушел. Саксы не успевают осадить назад… Хруст, с которым смялась голова вепря — лишь в воображении, крики — настоящие. Над поверхностью моря торчит корма, и ту быстро дожевывают ненасытные волны: мешанина из брошенных и переломленных весел, суетящиеся человечки, что на расстоянии кажутся совершенно безопасными и даже смешными. Только что из–за них чуть дышать не перестала, потому — не жалко! Один прыгнул, уцепился за выступ на борту парусника, но через борт перегнулась фигура воина, солнце блеснуло на шлеме. Удар длинной пики, окольчуженное тело камнем уходит в воду. Так ему!По другому борту парусника отдельное сражение. Баллисты посылают вниз болт за болтом. Быстро! Куда быстрей, чем все, что доводилось видеть на Родосе. Катафракт из лука стреляет медленней! Над бортом — редкая изгородь из пик. Отголосок команды на чужом языке, короткой, четкой: «так–ТАК!» Самой хочется что–нибудь сделать, только непонятно, что… Фигуры воинов встают над бортом — как их мало! Прыгают вниз… Была ли схватка? Если была, так недолгая. Ладья показывается из–за борта ирландца, на ней все кончено — только пяток воинов склоняются, чтобы добить чужих раненых, перебрасывают бездоспешные тела в воду, снимают железо с вождей…
Анастасия отвернулась.
— Не для твоих глаз, — согласился Баян. — Жаль, что теперь победитель займется нами… Купцу не уйти. Да от такого и дромону не уйти! При ветре.
Вот парусник подошел вплотную. Нападут? Над кормой взлетает квадратное полотнище — какой богач не пожалел шелка? Алое — сверху, зеленое — снизу. Вышитая серебром арфа.
— Мы живы, — сообщил Баян. Анастасия услышала: «Ты жива», — Арфа, значит, ирландцы. Выкуп сдерут… С этим драться безнадежней, чем с теми тремя! На него не влезешь: саксов расстреляли сверху, как оленей.
Скоро загнутый внутрь борт нависает сверху, оттуда гремит:
— Кто такие? Куда следуете?
Ответили: корабль из Австразии, в трюмах всего понемногу, идет в Глентуи и Дивед. Наверху обрадовались.
— Будете в Кер–Сиди, подтвердите победу! Яхта «Бригита», клан О'Десси, на шестинедельной службе республике… Вам ничего не стоит, а нам за спасение торговца платят больше, чем за пиратский киль! Передайте в Жилую башню это… На нем арфа — наш знак!
Палуба вздрогнула: в нее врезался дротик. Маленький, зато со свинцовым грузом.
— В какую башню?
— Увидите… С моря ее далеко видно!
Плеск волн о нос — даже не поцарапан, скрип талей — поднимают остроносую гирю, чтобы была готова ударить пирата, если еще попадутся. Кормчий, чтобы не выказывать радость слишком уж явно, ворчит под нос:
— Откуда у ирландцев такие корабли? Сколько помню, всегда на кожаных вонючках ходили… Видно, слухи не врут: начались в Камбрии чудеса, и закончатся не скоро.
Анастасия молчит. Улыбается. Не зря сестра дала слово… Вот, спасла — второй раз! Скоро будет можно ее обнять, и поплакать, и рассказать, как было плохо одной и хорошо вместе… Только ветер стихает, и часы превращаются в ночь. С утра — туманное марево. Холод охватывает руки злыми рукавицами, норовит залезть за ворот. Сквозь туман проглянула скудная зелень берега — от сердца отлегло. Дубравы, овцы — никак не хуже страны франков. Очередной холм уходит назад и вбок, открывает устье полноводной реки. Не Дунай, зато над серо–стылой блестящей, как масло, водой — город.
Сердце сжалось от вида ровных улиц, что разбегаются вниз с высокого холма. От вида желто–бурых стен, увенчанных прямоугольными башнями. У каждой наверху крылья, как руки, и эти руки машут, приветствуют подходящий к устью корабль. Моря зеленых и тростниковых крыш — дома не сбиваются в беспорядочную тесную кучу в тесном укреплении — стоят ровно и достойно, как гвардейцы–доместики на смотру. У подножия — длинные и округлые валы ипподрома. Муравейники строек выдают назначение, когда корабль огибает город на пути к речной пристани. У каменного здания стены лежат крестом? Собор! Легкие своды поддерживают крышу над открытой всем ветрам мостовой? Форум! И, скорее всего, рынок. Утро, а там толчея.