Камчатка

Лукас решил, что это такое приветствие. И, уронив мешок на пол, повторил жест Гнома, согнув мизинцы.

– Здравствуй, Симон Висенте.

– Здравствуй, Простолукас. Ты «Несквик» умеешь готовить? Пойдем, я научу!

И взял курс на кухню с Лукасом на буксире.

За несколько секунд Гном удостоверился, что Лукас – не Захватчик, и зачислил его в лагерь человечества.

Но я был не столь доверчив. Я-то знал: Захватчики бывают разные.

Обозлившись на весь свет, я отшвырнул скомканные таблички и спрятался в стенном шкафу.

42. Похвала слову

Вначале словами пользовались, чтобы именовать то, что существовало и без них. Мать. Отец. Вода. Холод. Слова, обозначающие эти основные элементы реальности, чуть ли не во всех языках мира похожи по звучанию или хотя бы по мелодике. По-испански «мадре», а по-арабски «умм», по-немецки «муттер», по-русски «мать». (Суша повсюду одинакова; куда ни заберись, везде суша есть суша.) Но совсем другое дело – слова, обозначающие самые заурядные, свойственные всем эмоции. У каждого народа эти слова звучат по-своему: «страх» – не совсем то, что английский «fear» или французский «peur». Мне хотелось бы верить, что приятные переживания у разных людей и народов схожи больше, чем неприятные, и, следовательно, наше сродство сильнее нашей разобщенности.

В каждом языке заложена своя, особенная картина мира. Например, английский – язык остроумия и четкости. Испанский склонен к причудливым выражениям. Очевидно, оба этих языка отвечают потребностям народов, которые на них говорят, – иначе не выдержали бы проверку временем. Периодически лингвисты включают в лексикон новые слова, уже обкатанные в разговорной речи, или узаконивают грамматические построения, которые раньше считались неправильными, но новые слова – словно листья и так уже густого дерева, а грамматические новации – как молодые ветки' подспорье его дальнейшего роста; дерево же остается прежним.

Языки появились очень давно, но я могу перечислить кое-какие вещи и явления, которые существуют, но названий не имеют. Например, боязнь замкнутого пространства именуется термином «клаустрофобия». Но нет ни одного слова, которое обозначало бы любовь к замкнутому пространству. Клаустрофилия? Были ли клаустрофилами монахи-переписчики из Килдэрского аббатства, [39] чьими усилиями спасена от уничтожения значительная часть памятников западной культуры? Страдают ли клаустрофилией подводники и шахтеры?

39

Килдэрское аббатство – монастырь в Ирландии, прославившийся в Средние века благодаря рукописным книгам, которые там изготавливались, и богатой библиотеке.

В нашей семье считается, что клаустрофилия появилась у меня, едва я выучился ползать. Я отыскивал темные тесные закутки и в них забивался. В собачьи будки. В гардеробы. В багажники автомобилей. Поскольку я никогда не плакал, то так там и сидел, пока родичи не хватятся. Если я успевал задремать – а в большинстве случаев так и случалось, – поиски затягивались на несколько часов. Если же я еще бодрствовал, то меня засекали сразу – по смеху. Наверно, мне нравилось, что все наперебой выкрикивают мое имя.

По самому расхожему объяснению, я стал клаустрофилом оттого, что провел лишний месяц в мамином животе. В темных закутках ко мне якобы возвращалось чувство защищенности, которое я испытывал в столь неохотно мной покинутом материнском лоне. Но были и другие объяснения, в том числе совершенно нелепые. Одно время родные судачили, что у меня склонность к суициду, – и только потому, что меня еле выдернули за ноги из жерла старинной пушки в Лос-Кокос. [40]

Я рос, и пушечные стволы стали мне малы. Но время от времени, когда совсем донимала скука или на душе становилось тошно, я искал покоя в каком-нибудь стенном шкафу. Устраивался на грудах одежды и навострял уши. Из шкафа слышно все-все-все. Он – как резонатор дома. Можно различить несколько звуковых пластов. Плеск воды в бачке, шипение газовой колонки, далекий телевизор, мотор холодильника, передвижения всех жильцов, разговоры, которых нам, детям, слушать не положено. В сырую погоду даже слышно, как потрескивают деревянные стенки самого шкафа.

40

Лос-Кокос – центр туризма в аргентинской провинции Кордоба.

В день, когда приехал Лукас (или Простолукас, как окрестил его Гном), я забрался в шкаф – но не расслышал ничего, кроме стука собственного сердца. Оно разогналось, точно паровоз с перегретым, еще чуть-чуть – и взорвется, котлом. Грудь гудела от боли: словно чей-то кулак бил меня изнутри по ребрам. До чего же я разозлился! Родители меня обманули, Гном предал. Я решил, что даже в одиночку продолжу войну с чужаком. Попробовал что-нибудь придумать, но сердце мешало мне сосредоточиться. Очень уж оно грохотало.

Сеньорита Барбеито говорит, что сердце – это мускул. Оно то сокращается, то расслабляется и при этом шумит: «л-л-луп-дуп». Нет, не «луп-дул», а «л-л-луп-дуп», начальная «л» растянута: как и у всякого механизма, стадия запуска – самая трудная и потому длится дольше. По словам сеньориты Барбеито, раз сердце – мускул, то им можно управлять. Правда, у этого мускула свой норов, свои хитрости. Почти все мускулы реагируют на наши непосредственные и сознательные приказы, но сердце – это мускул с автоматической коробкой передач, как у автомобилей, сделанных в Штатах. Надо научиться отключать автоматическую коробку передач и хотя бы ненадолго включать ручную. Процесс этот хлопотливый, поскольку к сердцу не приложена заводская инструкция по эксплуатации (а жаль, скольких проблем удалось бы избежать!), нет у него и переключателя, тумблера или кнопки для перехода в другой режим. Совсем как в книге «Аэропорт» (фильма я не видел, но книгу мне давала почитать мама): во время полета возникли неполадки, пилот без сознания, и тебе приходится, хотя ты ничегошеньки не умеешь, взять управление самолетом на себя и следовать указаниям диспетчера по радио, или, как сделал я в шкафу, воображаемой сеньориты Барбеито. Тогда были в моде фильмы о чрезвычайных ситуациях на борту самолета. Например, «Президентский самолет пропал». В одной из сцен герой этого фильма говорил, что перед женитьбой надо внимательно присмотреться к матери невесты, чтобы уяснить, какой станет твоя будущая супруга спустя много лет, – а то вдруг с ней лучше не связываться? Совет показался мне мудрым, и я мысленно взял его на заметку, чтобы со временем проверить на практике.

Когда я снова вспомнил о сердце, оказалось, что оно бьется уже не так часто. Мне стало интересно, в чем тут фокус – надо не думать вообще или, как сейчас, подумать о чем-то другом? Задумаешься о каких-то посторонних вещах, перескакиваешь с одной мысли на другую и отвлекаешься, а отвлекшись, забываешь о горестях и успокаиваешься. Этот же фокус помогал мне от бронхиальной астмы, когда в груди у меня все сжималось и начинало казаться, что воздух больше не поступает в легкие. Я думал: «Задыхаюсь, задыхаюсь» – и задыхался еще сильнее. Тогда я включал телевизор, или варил себе кофе с молоком, или раскрывал книгу и переносился в страну Оз, Камелот или на остров Питера Пэна, а спустя некоторое время обнаруживал, что опять дышу нормально. Нужно сделать вид, что даже не замечаешь своей проблемы, тогда она тебя минует или отступится. С легкими у меня это получалось, а теперь и с сердцем вышло. «Молодец, – сказала сеньорита Барбеито у меня в голове. – Посадку ты совершил почти безупречно. Теперь можешь выйти в салон. Тебе устроят овацию. Гарри, ты просто герой!» (Даже в моих фантазиях меня называли «Гарри». Папа накрепко втолковал, что наши прежние имена должны храниться за семью печатями. Любая оговорка опасна. Даже в своем кругу мы не могли называть друг друга по-старому. Папа звал меня Гарри. И мама тоже.)

Наверно, у Гудини тоже была клаустрофилия. Или, скорее всего, окружающая действительность часто доводила его до белого каления. И тогда он забирался в какой-нибудь сейф, сундук или стеклянный саркофаг и думал там о посторонних вещах, о чем попало, о всякой ерунде, пока не успокаивался и не решался вернуться в мир.

43. У Лукаса есть девушка

Ночью я встал, чтобы сходить по нужде (а заодно проверил, как там Гном, но проверять было уже поздно: он успел напустить на матрас лужу), и чуть не убился до смерти. Прямо у меня на дороге разлегся Лукас в спальном мешке. То ли мешок был куцый, то ли его владелец – чересчур длинный, но только он поневоле сложился в три погибели. Вылитый кенгуренок какой-то исполинской породы, устроившийся в сумке своей мамаши-кенгуру (той же исполинской породы, само собой).

Обогнув Лукаса, я обнаружил, что свою одежду он повесил на стул. В лучах луны, проникавших сквозь жалюзи, оранжевая футболка сияла каким-то неземным светом. Я потрогал ее. Нарисованный мотоцикл и надпись «JAWA CZ» были какие-то странные на ощупь – пористые, вроде как резиновые. Таких футболок я никогда еще не видывал. Напрягая зрение, я попытался прочесть надпись на фабричном ярлыке у горловины. «Made in Poland». Зачем Лукас ездил в Польшу? Необычное направление для путешествий. Люди ездят в Мадрид, в Париж, в Лондон, в Рим. Но Польша? Лучше бы на футболке значилось «Made in Transilvania» – это было бы как минимум логично. Тогда получалось бы, что Лукас – это Ренфилд, помощник Дракулы, пока не успевший превратиться в настоящего вампира. Но Польша для меня была совершенно неизведанной страной, у меня она ассоциировалась со шпионажем, двойными агентами и звуками цитры (просвещенный читатель поймет, что по невежеству я путал Польшу с Австрией, а Австрию, в свою очередь, представлял себе по фильму «Третий человек» с музыкой Антона Караса [41] ). А как же голубая сумка с логотипом «Japan Air Lines»? Неужели, несмотря на юный возраст, Лукас столько путешествовал? И почему по таким странным местам? Япония – это ж вообще… Я ума не мог приложить, зачем ездить в Японию, если только ты не Джеймс Бонд и не повинуешься своему шефу «М.» – да и то исключительно в книге «Живешь только дважды». (У дедушки в Доррего было полное собрание Яна Флеминга с кадрами из фильмов на обложках.) Значит, Лукас – тайный агент? А знают ли об этом наши папа с мамой? Или он их обманул точно так же, как пытается обмануть меня?

41

Фильм английского режиссера Кэрола Рида, действие которого происходит в Вене. В фильме использована мелодия австрийского музыканта Антона Караса, исполнявшего свои произведения на цитре.