Каменный убийца

– И о чем вы говорили? – спросила Лакост.

– О туалетах, – ответил Гамаш.

– О туалетах? – переспросил Бовуар.

Роскошь гостиницы произвела на него впечатление, но если высшие офицеры Квебекской полиции и богатеи на отдыхе говорят о таких вещах, то, черт побери, он может чувствовать себя здесь в своей тарелке.

Дверь открылась, и вошла Клементин Дюбуа, а следом за ней метрдотель и два официанта с подносами.

– Я подумала, что вам пора подкрепиться, – сказала хозяйка гостиницы. – Семье мы тоже отнесли еду и напитки.

– Как они? – спросил Гамаш.

– Расстроены. Они хотят вас видеть.

Гамаш посмотрел на поднос с холодным овощным супом, на поверхности которого плавали изящные листики мяты и завитки из лимонной корочки. На другом подносе размещались блюда с сэндвичами, ростбифом, копченым лососем, томатами и сыром бри. На последнем подносе стояли бутылки с имбирным лимонадом, настойкой с экстрактом хвои, имбирным элем и пивом и ведерко с бутылкой белого вина на льду.

– Merci. – Гамаш взял имбирный лимонад и спросил у метрдотеля: – Вы не знаете, когда вчера началась гроза?

– Я обошел напоследок все помещения и лег в постель. Меня разбудил удар грома такой силы, что я чуть не выпрыгнул из кровати. Я посмотрел на электронные часы – они показывали час с чем-то. Не успел разглядеть: электричество выключилось.

– Перед тем как лечь, вы видели кого-нибудь? – спросил Бовуар, который взял суп и сэндвич с ростбифом и собирался усесться в мягкое кресло.

Метрдотель ответил:

– Нет, все уже легли спать.

Гамаш знал, что это не так. Кое-кто еще не спал.

– Меня тоже разбудил гром, – сказала мадам Дюбуа. – Я встала, чтобы убедиться, что все закрыто, проверила ставни. Пьер и кое-кто из персонала уже носились по дому. Вы двое были там. Вы помогали.

– Немного. Все двери и ставни были закрыты?

– Они были закрыты еще до того, как я лег спать, – сказал Пьер. – Я всегда перед сном проверяю.

– Но во время грозы некоторые открылись. – Гамаш вспомнил стук ставни. – Они были заперты?

– Нет, – признала мадам Дюбуа. – Мы их никогда не запираем. Пьер несколько лет пытался меня убедить, что нужно сделать запоры, но я до сих пор сомневаюсь.

– Упрямица, – попенял ей метрдотель.

– Наверно, так оно и есть. Но у нас никогда не было никаких проблем. К тому же мы расположены в дикой глуши. Кто может сюда вломиться? Медведь?

– Это другой мир, – сказал Пьер.

– Сегодня я тебе верю.

– Это ничего бы не изменило, – сказал Гамаш. – Джулия Мартин все равно была бы мертва, сколько бы дверей вы ни заперли.

– Потому что тот, кто это сделал, уже находился внутри, – сказала мадам Дюбуа. – То, что произошло здесь вчера вечером, не разрешается.

Это было крайне необычное заявление, и даже голодный Бовуар замер над куском ростбифа на французском батоне.

– У вас есть правило против убийства?

– Есть. Мы с мужем, купив «Охотничью», заключили договор с лесом. Согласно этому договору насильственная смерть не допускается. Мыши ловятся живыми и отпускаются. Птицы зимой подкармливаются, в доме рады даже белкам и бурундукам. Охота и даже рыбалка не допускаются. Мы заключили договор, согласно которому все, что ступает на эту землю, находится в безопасности.

– Экстравагантное обещание.

– Возможно. – Она вымученно улыбнулась. – Но мы шли на это всерьез. Никто не погибнет от наших рук. Или от рук тех, кто здесь живет. У нас целый чердак набит напоминаниями о том, что происходит, когда существа идут друг на друга войной. Бедный ребенок испугался там до смерти. Что ж, это должно было бы напугать нас всех. Но мы привыкли к этому. Мы спокойно относимся к тому, что одно существо забирает жизнь другого. Однако здесь это не допускается. Вы должны найти того, кто это сделал. Потому что одно я знаю наверняка: если человек убил раз, он будет убивать и дальше.

Она энергично кивнула и вышла, за ней молча последовал Пьер.

Гамаш посмотрел на дверь, закрывшуюся за ними. Он, как и мадам Дюбуа, знал это.

Глава тринадцатая

– Миссис Морроу, вы будете завтракать?

– Нет, Клер, спасибо.

Пожилая женщина сидела на диване рядом с мужем, сгорбившись, словно из нее вынули позвоночник. Клара держала маленькую тарелку с куском отварного лосося, нежным майонезом и тоненькими ломтиками маринованного огурца и лука. Любимая еда матери Питера – Клара помнила об этом по тому случаю, когда мать Питера, приехав к ним в дом, попросила подать ей такое блюдо, а им нечего было ей предложить, кроме простого сэндвича. Два художника, боровшиеся с нищетой, редко ели лосося.

Обычно Клара злилась, когда миссис Морроу называла ее Клер. Первое десятилетие их брака она верила, что мать Питера просто плохо слышит и искренне считает, что невестку зовут Клер. Когда их браку пошел второй десяток, Клара поняла, что ее свекровь прекрасно знает, как зовут невестку и какая у нее профессия, хотя продолжает ее спрашивать о какой-то мифической работе в обувном магазине. Не исключалось, конечно, что Питер и в самом деле сказал матери, будто Клара работает в обувном магазине. Клара знала: с Морроу возможно все. В особенности если это помогает скрыть правду друг от друга.

– Может быть, хотите выпить? – спросила она.

– Спасибо, мой муж обо мне позаботится.

Услуги Клары не требовались. Она посмотрела на часы: уже перевалило за двенадцать. Смогут ли они вскоре уехать? Она ненавидела себя за эту мысль, но уж слишком тяжело ей было оставаться здесь. И еще одна мысль, которую она ненавидела даже больше: мысль о том, что смерть Джулии – страшное неудобство. Более того, настоящий геморрой. Ну вот. Она сказала об этом.

Ей хотелось домой. Хотелось оказаться в окружении своих вещей, своих друзей. Готовить свою персональную выставку. И чтобы был покой.

Как погано она себя чувствовала!

Она повернулась – и увидела Берта Финни с закрытыми глазами.

Он спал.

«Спит, черт его побери! Все мы пытаемся как-то совладать с этой трагедией, а он тут дремлет!» Она открыла было рот, чтобы пригласить Питера на террасу. Ей хотелось подышать свежим воздухом, может быть, немного прогуляться в тумане. Что угодно, лишь бы покинуть эту удушливую атмосферу.

Но Питер опять ушел. В свой собственный мир. Он был целиком сосредоточен на движении карандаша. Искусство позволяло ему сохранять нормальное психическое состояние. Искусство было единственным местом, где не происходило ничего, если только он сам этого не хотел. Линии появлялись и исчезали по его собственной воле.