Камея римской куртизанки
Шрифт:
Но зачем? Кому она могла понадобиться?
Она далеко не богата и не знает каких-то важных секретов. У нее нет богатых или влиятельных родственников. За нее никто не заплатит выкупа. Зачем же ее похищать?
Машина снова затормозила, и тут сквозь стенку, к которой прижималась спиной, Анна услышала приглушенный разговор.
– Куда ее? – спросил женский голос – наверное, голос той самой незнакомки, которая втолкнула Анну в фургон.
Голос был резкий и жесткий, теперь не было в нем ни следа растерянности и слез.
Ответил ей мужчина:
– Отвезем куда-нибудь за город и скинем в какое-нибудь лесное озеро. Я знаю
– А не всплывет?
– Привяжем пару камней – не всплывет. А когда всплывет – никто не опознает, рыбы постараются. Ну часы там снять, сережки, кольца…
– Да нет у нее никаких колец! И часов тоже нет, нищета полная!
Анна с ужасом поняла, что люди за стенкой говорят о ней, обсуждают ее судьбу. Поняла, что они спокойно и деловито говорят о том, как избавиться от ее трупа.
Но ведь она еще не труп!
Она живой человек!
Нужно что-то немедленно сделать… нужно выскочить из этого фургона, пока еще не поздно!
Голова неожиданно прошла, не сжимал ее никакой обруч, и затылок, куда ударила ее незнакомка, больше не болел.
Анна попыталась встать, но тело плохо слушалось ее, да к тому же машина то останавливалась, то снова набирала скорость – видно, они ехали еще по городу и тормозили на перекрестках.
Тогда Анна поползла на четвереньках к задней дверце, через которую ее втолкнули в фургон.
Доберман зарычал, приподнялся.
Анна попыталась успокоить его:
– Тише, тише, хорошая собачка! Я не сделала тебе ничего плохого! Раз уж мы сидим рядом в одном фургоне, отчего бы нам не подружиться?
Доберман, однако, не успокоился. Его глаза светились тусклым огнем, пасть приоткрылась, обнажив огромные клыки.
Анна переползла к самой дверце, протянула руку и попыталась потянуть за дверную ручку. Но ручка не поддавалась – должно быть, дверца была заперта снаружи.
В общем, этого и следовало ожидать… было бы странно, если бы похитители оставили дверь открытой…
Анна еще раз дернула за ручку – по-прежнему безуспешно.
Зато ее действия окончательно взбесили добермана. Огромный пес вскочил и одним прыжком бросился на Анну… Без разбега, прямо с места.
– Далеко это озеро? – спросила женщина усатого мужчину за рулем.
– Да нет, недалеко, километров тридцать по Выборгскому шоссе… там грунтовка хорошая…
– Осторожно! – вскрикнула женщина.
На дороге, прямо перед белым фургоном, появилась высокая женщина в темном плаще, с темным платком, повязанным на голове.
– Черт, совсем одурела… – прошипел водитель, вцепившись в руль.
Вдруг женщина, вместо того, чтобы отскочить в сторону, повернулась лицом к машине и резким движением сорвала с головы платок.
Водитель ахнул: вместо волос на голове у женщины извивались и шипели десятки змей.
– Мать твою… – выдохнул водитель и резко вывернул руль.
Анна вжалась в дверцу, она с ужасом смотрела на горящие злобой глаза, на оскаленную пасть, на мощное тело, летящее прямо на нее… еще мгновение – и для нее все будет кончено…
Но в эту самую долю секунды машину качнуло, и доберман вместо того, чтобы напасть на Анну, обрушился всем своим весом на дверцу фургона.
Замок не выдержал такого удара. Дверца распахнулась. Доберман с растерянным визгом вылетел наружу, но и Анна не удержалась на скользком полу и выпала на мостовую…
И
на этот раз потеряла сознание надолго.По широким улицам Рима – Фриули и Табернали – текла полноводная людская река. Ее составляли люди всяких сословий – свободнорожденные ремесленники и вольноотпущенники, покрытые шрамами гладиаторы и ветераны доблестных римских легионов, победители галлов и германцев, кимвров и бургундов, а также других варварских народов, имена которых невозможно произнести, а тем более – запомнить.
В этой праздничной толпе были не только прирожденные римляне, гордый народ, облаченный в тоги, – были здесь и развязные разговорчивые греки, и представители союзных италийских племен, и те же галлы и германцы, получившие за заслуги перед государством римское гражданство или только добивающиеся его интригами и подкупом.
Были в этой толпе, конечно, не только простолюдины – были здесь и патриции, и знатные господа, окруженные группами слуг и клиентов. Дюжие носильщики тут и там несли богато украшенные паланкины, из которых нет-нет и выглядывали знатные величественные матроны или красивые содержанки. Изредка появлялись сенаторы и проконсулы, перед которыми маршировали почетные стражники-ликторы.
Полноводная человеческая река вытекала из плебейских кварталов Субурры и Эсквелина и текла в одном направлении – к Мурсийской долине, между Авентинским и Палатинским холмами, туда, где расположен Большой, или Старый цирк, построенный еще в незапамятные времена, в первые века римской истории, царем Тарквинием Старшим и расширенный Тарквинием Гордым. На всех лицах было одно выражение – радостное ожидание дармового зрелища.
Неделю назад Марк Луций Аппий, добивающийся на комициях должности консула, объявил о том, что дает в Большом цирке игры с участием диких зверей и опытных гладиаторов, и сегодня весь Рим устремился на эти игры.
Простолюдины и плебеи стремились как можно раньше прийти в цирк, чтобы занять лучшие места, в тени и достаточно близко к арене.
Знатным и влиятельным особам, сенаторам и городским магистратам, торопиться было ни к чему – для них были отведены лучшие ряды рядом с консульской ложей.
Богатые вольноотпущенники – торговцы, менялы и сборщики налогов тоже не торопились, ибо знали, что даже в последний момент купят самые удобные места у ловких малых, которые с ночи заняли эти места, чтобы заработать несколько монет.
Четверо дюжих эфиопов остановились возле входа в цирк, поставили на землю паланкин и помогли выйти из него своей хозяйке.
Хозяйка эта была так хороша собой, что мужчины, толпившиеся у входа в цирк, невольно прекратили свои разговоры и обратились в ее сторону. Низкорослый курчавый грек с темными выпуклыми глазами разинул рот.
Девушка казалась совсем юной, белое, как каррарский мрамор, нежное лицо было чуть тронуто румянцем, как весеннее небо утренней зарей. Однако в глубине ее миндалевидных зеленых глаз таился опыт женщины, знающей, что такое страсть, и умеющей зажечь ее в мужском сердце.