Канада

Во время первой нашей с ним автомобильной прогулки — впоследствии мы совершали их довольно регулярно, — случившейся вскоре после того, как я переселился в «Леонард» и начал часто видеться с ним, он вел свой «бьюик» по ухабистому шоссе на скорости, которая могла в любую минуту обратить эту машину в груду металлолома, и рассуждал на самые разные темы (Эдлай Стивенсон, которого он не переваривал; покушения синдикализма на наши естественные права; присущая ему наблюдательность, которая могла бы, сказал он, сделать его знаменитым адвокатом), — и в какой-то миг «бьюик», мчавшийся на скорости под девяносто километров в час, взлетел на крутой, пыльный подъем. А сразу за ним мы увидели на шоссе шестерку пестрых фазанов, беспечно поклевывавших камушки и зерна пшеницы, сдутые ветром с грузовиков, что свозили урожай к находившемуся в Лидере элеватору. Я, и без того уж вцепившийся обеими руками в край сиденья, ожидал, что Артур ударит по тормозам или резко свернет, и потому ладони мои взлетели к приборной доске, ноги вдавились в пол, колени прижались друг к другу, я ждал, что большой «бьюик» вот-вот занесет, или он пойдет юзом, или вильнет в стерню, или взмоет вверх, перевернется в воздухе и, пролетев то расстояние, на какое забросит нас скорость в девяносто километров, врежется в землю и мы погибнем. Но Артур словно забыл о тормозах. Он и глазом не моргнул. Машина неслась прямо на фазанов — один разбился о ветровое стекло, двое катапультировались в воздух, четвертого и пятого наши колеса размазали по шоссе, а шестой остался целым и невредимым, нас вроде бы и не заметив.

— Птиц этих здесь видимо-невидимо, — сказал Артур. И даже в зеркальце не взглянул. Я был изумлен.

Позже, когда мы уже проехались по саскачеванскому городку под названием Лидер и остановились около кафе «Модерн» и зашли в него, чтобы перекусить, Артур, сидя за столиком, поглядывал на меня синими, ясными глазами. Тонкие губы его были сомкнуты, казалось, что он проговаривает про себя какие-то слова, прежде чем произнести их, что вот-вот улыбнется, — но нет, не улыбался. Он был в коричневой кожаной куртке с меховым воротником — пилотской, у отца осталась со времен войны примерно такая же, только эта была получше. За воротник его рубашки был заткнут, точно салфетка, зеленый шелковый носовой платок. С шеи свисали на шнурке очки для чтения. Светлые волосы были аккуратно причесаны. Костлявые, поросшие волосками пальцы с отшлифованными ногтями сосредоточенно орудовали ножом и вилкой, и, казалось, ничто кроме еды интереса для Артура не представляет. Он так и не назвал мне причину, по которой игнорировал меня столько недель. Я думал, что и причину, по которой перестал игнорировать, мне тоже узнать не удастся. Просто так получилось.

— Сколько ты уже здесь, Делл? — спросил Артур Ремлингер и вдруг лучезарно улыбнулся мне, словно понял внезапно, что я ему нравлюсь.

— Пять недель, — ответил я.

— Ты доволен своей работой? Она тебе что-нибудь дает?

Слова он произносил очень внятно, шевеля губами так, как будто каждое выговаривалось отдельно от следующего и ему нравилось их слушать. Голос у него был, пожалуй, слишком гнусавым для столь красивого, утонченного на вид человека. В Артуре присутствовало что-то старомодное, хотя старым назвать его было никак нельзя.

— Да, сэр, — ответил я.

Он потыкал вилкой в свиную отбивную.

— Милдред говорила мне, что у тебя могут случаться резкие перепады настроения.

Артур отрезал жирный кусочек отбивной и отправил его в рот. Вилку он держал при этом зубцами вниз — я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так ел. Он был левшой, как Бернер.

— Если так, это совершенно нормально, — продолжал он. — Они и у меня случаются. Меня легко довести до… вернее, когда-то было легко. Мы все здесь люди неуравновешенные. Дело просто-напросто в том, что жить в этом краю — занятие неестественное. Так что тут мы с тобой схожи.

— Я уравновешенный.

Меня возмутило, что Милдред сказала так обо мне, и возмутило то, что она это знает. Мне быть таким не нравилось.

— Хорошо. — На лице Артура появилось довольное выражение, очень шедшее его тонким чертам. — Но ты никогда еще не жил один, да и испытать тебе пришлось много неприятного.

Людей в кафе было не много: фермеры, горожане, двое перекусывавших за буфетной стойкой полицейских в плотных коричневых куртках с латунными пуговицами. Все они посматривали на нас. Они знали, кто такой Артур Ремлингер, как знала это женщина-мормонка, заговорившая со мной на улице Форт-Ройала. Он был приметным человеком.

Предполагалось, что задавать вопросы я не должен, а должен ждать, когда мне все расскажут. Но я хотел узнать, почему он наехал на фазанов, почему убил их. Меня это потрясло. Отец никогда так не поступил бы, в отличие, думал я, от Чарли Квотерса. Походило, впрочем, на то, что Ремлингер уже забыл о случившемся.

— Жить здесь — тяжелая работа, — продолжал он, спокойно жуя жирное мясо. — Мне она никогда не нравилась. Канадцы — люди обособленные, замкнутые. Им не хватает побудительных мотивов.

Прядь светлых волос упала ему на лоб. Артур вернул ее на место большим пальцем.

— Был такой писатель, Толстой, ты о нем слышал. (Я видел это имя на книжной полке Артура.) В прошлом столетии он оплачивал крестьянам переезд сюда. Чтобы избавиться от них, я полагаю. Некоторые и поныне здесь — во всяком случае, их потомки. В ту пору в наших краях наблюдался недолгий расцвет культуры. Создавались дискуссионные клубы, из Торонто приезжали с концертами знаменитые ирландские тенора.

Его светлые брови скакнули вверх. Он улыбнулся, окинул взглядом посетителей кафе, полицейских. Негромкий гул голосов, позвякиванье столовых приборов о тарелки, — похоже, ему все это нравилось.

— Теперь же, — продолжал он, отрезая кусочек мяса и прожевывая его, — мы возвратились в бронзовый век. Что не так уж и плохо.

Он вытер шелковым платком губы и снова уставился на меня, склонив голову набок, давая понять, что у него есть вопрос ко мне. Я увидел на его шее крошечное лиловатое родимое пятно, похожее формой на древесный лист.

— Как ты полагаешь, Делл, у тебя ясный ум?

Я не понял, о чем он спрашивает. Возможно, ясный ум — противоположность неуравновешенности. Что же, я от него не отказался бы.

— Да, сэр.

Принесли заказанный мной гамбургер, и я принялся за еду.

Артур кивнул, провел языком по губам, изнутри, откашлялся.

— Жизнь в этом краю порождает иллюзию великой определенности. — Артур улыбнулся снова, но, пока он вглядывался в меня, улыбка быстро погасла. — А когда определенность сходит на нет, люди впадают в отчаяние и совершают безумные поступки. Ты, полагаю, к ним не склонен. Ты ведь не впал в отчаяние, верно?

— Нет, сэр.

Это слово заставило меня вспомнить маму — беспомощно улыбавшуюся, в тюремной камере. Вот кто пребывал в отчаянии.

Артур отхлебнул кофе, взяв чашку за ободок, не за маленькую изогнутую ручку, и подув на него, прежде чем коснуться чашки губами.

— Стало быть, договорились. Отчаяние мы со счетов сбрасываем. — И он улыбнулся снова.

Я был в жилище Артура Ремлингера, видел его фотографии. Его книги. Шахматную доску. Револьвер. Сейчас он казался мне более открытым. Наступил момент, когда Артур мог бы стать моим другом, а я жаждал этого. Мне никогда не приходило в голову спрашивать у кого бы то ни было, почему он живет там, где живет. В нашей семье, которая вечно переезжала с места на место по приказу сверху, эта тема не обсуждалась. Однако узнать это об Артуре мне хотелось даже сильнее, чем узнать о фазанах, поскольку он выглядел неуместным здесь еще даже в большей мере, чем я, — я-то уже приспособился в здешней жизни, несмотря ни на что. Все-таки мы с ним были не очень схожи, во всяком случае, я так не думал.

— Если вам здесь не нравится, зачем вы сюда приехали? — спросил я.

Ремлингер пошмыгал, вытянул из-под воротника платок, сжал им нос. Потом откашлялся, совершенно так же, как его сестра, Милдред. Только этим они друг на дружку и походили.

— Ну, правильнее было бы спросить…

Он повернулся к окну, у которого мы сидели, окинул взглядом улицу, где стоял рядом с полицейским «доджем» его «бьюик». С внутренней стороны окна было золотой краской выведено в зеркальном отражении слово «МОДЕРН». Пошел снег. Порывистый ветер нес за окном заряды крошечных, круживших снежинок, они заволакивали улицу словно туман, завихряясь вокруг шедших по ней легковушек и грузовиков, уже включивших, хоть и был только полдень, фары. Артур, судя по всему, забыл о том, что хотел сказать насчет вопроса более правильного. Сидел, покручивая ногтем большого пальца свое поблескивавшее золотое кольцо. И думал о чем-то совершенно другом.