Канарский грипп, или Вспомнить всё!
Шрифт:
В карманы Брянова были переправлены: синенькая книжица служебного загранпаспорта (Брянов сделался менеджером ассоциации турагентств) с визами пяти стран, разноцветный прямоугольничек кредитной карточки «VISA» и пять тысяч долларов наличными.
— Распишитесь.
Брянов тюкнул свою подпись в квадратик какой-то ведомости.
— Вот справка на вывоз… И не откладывайте. Приоденьтесь здесь, в Москве. Вид у вас должен быть официальный и внушительный. По крайней мере, для начала… Но мы надеемся, что вы будете останавливаться не в «пяти звездах», и одеваться не у Версаче. Авиабилет мы возьмем вам на завтра.
— С ГУМа, — криво улыбнулся Брянов.
— Резонно, — заметил «Павлов» и вдруг встрепенулся. — Что там еще?
Оказалось, «официант» машет ему рукой, высунувшись в двери. Попросив минутку подождать, «Павлов» вылез из машины.
Брянов остался под присмотром мрачного «шофера».
Поглядев еще раз в зеркальце, он запретил тому человеку с усталым, растерянным взглядом о чем бы то ни было размышлять.
Он слишком много узнал, чтобы сразу размышлять… и чтобы не сойти с ума: все это знание нельзя было воспринимать всерьез.
Мир вокруг стал призрачным.
«Они сделали из меня привидение, — подумал Брянов и постарался хоть немного испугаться, но у него ничего не получилось. — Ну, конечно. Чего бояться привидению?»
И еще он подумал, что, если бы не Пауль Риттер и не Элиза фон Таннентор, так бы и переговаривались они с сыном по телефону: «Привет». — «Привет». — «Как дела?» — «Ничего». — «Что нового в школе?» — «Ничего». — «Что по видику смотрел?» — «Ничего особенного». Ни-че-го!
Его мир, похоже, всегда был призрачным.
Теперь надо было сказать некоему Паулю Риттеру «большое спасибо» — и уничтожить его раз и навсегда.
Мир, в котором он прожил больше тридцати восьми лет, вдруг перестал быть опорой сознания. Брянов заметил, что этот мир вдруг потерял для него свою естественную ценность, перестал быть единственно возможным. Он опасался теперь только одного: как бы не забыть родного сына и как бы сын не забыл его, своего отца.
Теперь он обладал еще одним миром, необыкновенным, фантастическим, и, несмотря на явную зависимость от правил игры и всякой «федеральной безопасности», получил в пользование какую-то невероятную свободу, которой раньше и представить себе не мог. Но и этот колдовской мир не мог стать опорой.
И все же некая опора была. Брянов ощущал ее, находил между теми двумя мирами — как бы в междумирной пустоте, в небытии.
Он вспомнил грустную улыбку старичка Гладинского, с которой тот говорил: «Помяни меня, Господи, во Царствии Твоем».
Он не успел найти объяснение этой незримой опоре, как вернулся «Павлов», мрачный и даже побледневший.
— Так куда теперь? — уже не глядя на Брянова, сухо переспросил он.
— Собирались в ГУМ.
— Ну да. Забыл, — натужно улыбнулся «Павлов».
Фрагмент 13. МОСКВА. К ВОСТОКУ ОТ БОГОЯВЛЕНСКОГО КАФЕДРАЛЬНОГО СОБОРА
Человек в зеркале поднял воротник сорочки и со строгим, сосредоточенным видом стал завязывать новый галстук. Бесстрастный и решительный человек в зеркале в целом устраивал Брянова.
Эта бесстрастность и напускная строгость были осознанной, вынужденной позицией. Рядом, на диване, сидел Сан Саныч, которому, вероятно, полагалось забыть все разговоры с отцом с той минуты, когда он, Брянов, вернулся домой, как из командировки — с большим и роскошным
чемоданом. Сын был удивлен, сгорал от любопытства, но и ему, и его отцу весь этот удивительный час новой встречи полагалось забыть. Сыну — после очередного расставания, отцу — при «счастливой» развязке всей истории.Поневоле станешь беречь чувства…
Подходя час назад к двери своей квартиры, Брянов намеревался сразу открыть Сан Санычу суровые правила нового этапа игры.
В самом деле, никакой «подписки о неразглашении» не требовалось. Он мог теперь рассказывать что угодно и кому угодно. Тот, кто, послушав его, задумал бы вызвать скорую психиатрическую помощь, даже больше него рисковал угодить по тому же адресу.
Брянов поспешил отдать сыну чужой диктофон, заметив, что невольно отворачивается от него в сторону, чтобы «излучатель» не был направлен в упор:
— Возьми. Кассета пуста.
— Бать, я тут без тебя кое-что записал, что помнил…
Брянов, похолодев, замер в прихожей.
— Я тут пришел, а книги нет, — сообщил Сан Саныч.
Брянов похолодел еще сильнее — до предела, установленного для живых теплокровных существ.
— Черной?
— Черной…
Они сожгли его тайный мост в реальное прошлое.
«Помяни меня, Господи, во Царствии Твоем», — в этот мнимый, выпавший из реальной жизни день подумал уже своими словами Брянов.
— Ну как? — спросил он Сан Саныча, опустив воротничок сорочки и надев пиджак от первого из двух купленных им костюмов.
Он повернулся к сыну и сунул руки в карманы брюк.
Развалившись, раскинув свои длинные ноги в новых джинсах и ковбойских сапогах, Брянов-младший наблюдал за метаморфозами Брянова-старшего. Он наблюдал, слегка осовевши, потому как «батя» ему позволил чуть-чуть выпить. Початая обоими бутылка коньяка «Remi-Martin» стояла неподалеку, в окружении экзотической снеди. Пир был устроен как бы по совсем постороннему поводу: свершившейся паспортизации младшего поколения Бряновых… Получалась первая совместная выпивка отцов и детей. Ее требовалось срочно занести в семейные анналы и летописи, иначе…
— Ну, я вообще молчу! — Сан Саныч показал большой палец. — Созрел тост.
Он потянулся в сторону стола.
— Тебе на сегодня хватит, — по-отцовски распорядился Брянов.
— Ну, бать, ты чего?! Как матушка, что ли? — мирно завозмущался младший. — Я ж со своей кодлой тоже не за кока-колой бегаю… бать?
— Это уже твои личные дела, — проявил воспитательную тактику Брянов, грустно про себя усмехаясь. — Там, на улице, ты сам будешь выбирать, без меня: становиться тебе алкашом или нет. А тут моя территория.
— Тогда последнюю — и все. Ладно, бать? — предложил Сан Саныч компромисс.
— Тогда запиши для верности, что последняя, а то забудешь.
— Не забуду.
— Забудешь.
Так возник подходящий повод раскрыть одну из главных тайн.
Сан Саныч поморгал и не поверил, а потом поверил и вскочил с дивана.
— Тогда, бать, скорей убирай бутылку! — кинулся он к столу и яростно накинулся на пробку и горлышко. — Ты что! Можно сказать, лучшее воспоминание жизни испортим!
— Неужто лучшее? — изумился Брянов, увидев, что не так все страшно, как казалось заранее.