Канцлер

Главное, чтоб не выползло само собой то косматое, кромешное, страшное под названием Калинкинский дом. Сама-то она убережется упоминать об этом факте ее биографии, но князь Оленев… В его скромности Анна не сомневалась, но он так глуп, так наивен! Если великая княгиня начнет его расспрашивать… Он так уверен в невиновности Анны, что легко может выболтать все, вот, мол, как судьба несправедлива к бедной девочке! Но ее высочество на этом не проведешь.

Томимая страшными предчувствиями, Анна вдруг разрыдалась. Слезы эти несколько смягчили великую княгиню, и она прекратила свой допрос.

— Если князь Оленев и приходил в мастерскую этого Мюллера, если даже он оказывал тебе знаки внимания и хлопотал за тебя, это вовсе не значит, что ты теперь можешь оказывать у меня ему содействие. Это просто смешно!

И все… кажется, инцидент был исчерпан, но на следующий день, после того, как камердинер Шкурин позвал князя во дворец, встреча его с великой княгиней началась напряженно. И вообще потекла как-то не по тому руслу.

И какой подпоручик не захочет быть поручиком?

— Садитесь, князь. Благодарение Богу, я могу теперь принимать в своих покоях кого хочу… — Екатерина задумалась на мгновенье, — почти…

— Благодарю вас, ваше высочество… Никита сел, спина его неестественно выпрямилась, как на плацу… Черт! Он и не предполагал, что будет так сложно начать разговор. Он предпочел бы беседовать стоя.

Екатерина рассматривала его спокойно и доброжелательно. По-немецки чистоплотная, всегда тщательно, хоть и без претензий одетая, с чистым розовым лицом без каких-либо дефектов, как-то: прыщиков, пятен, отечностей, — она выглядела очень добропорядочной и искренней. Чистоплотность внешняя как бы однозначно предполагает опрятность внутреннюю, душевную, а Никита смотрел на ее алый рот и думал: «Обманщица… Блазница… как сказал бы Гаврила. А может, он сам себя завел в этот самый блазнь, сам ошибся?»

— Я очень рада видеть вас, князь, — низкие, глубокие ноты сообщили голосу томность. — Помнится, вы обещали мне свою помощь? Но я не буду злопамятной, — она доверительно коснулась его рукава. Никита скосил глаза, ноготь на ее указательном пальце был в белую крапинку… Он откашлялся.

— На балу, ваше высочество, если вы помните, я упомянул в разговоре о девице Мелитрисе Репнинской, фрейлине Их Величества, — сказал он поспешно и озабоченно, явно не попадая в предложенный ему интимный сюжет отношений. — Так я хотел бы знать…

Но Екатерина не желала терять освоенных позиций и, словно не слыша гостя, продолжала:

— Да, вы правы, мы встретились на балу при грустных обстоятельствах. После бала я искала вас, до вы куда-то пропали.

— Пропал не я. У меня все благополучно, сударыня. Ах, простите, ваше высочество. Пропала фрейлина Репнинская. Я в отчаянии!

— Да вам-то что до нее? — неприязненно спросила Екатерина, вспоминая худенькую, неоперившуюся девочку… посредственность, конечно… если она ее с кем-то не путает.

— Я опекун Мелитрисы Репнинской.

— Что за страсть, милостивый государь, опекать неоперившихся девиц? У Анны Фросс вы часом не опекун?

Никита смутился, он никак не ожидал подобного вопроса.

— Ни в коей мере, ваше высочество, — голос его прозвучал холодно и отчужденно. — Случилось так, что я принимал участие в судьбе Анны Фросс, когда она приехала в Россию.

— И каким же образом вы принимали это участие?

— Только как рекомендатель, — Никиту вдруг стал забавлять этот допрос, великая княгиня явно ревнует — невероятно! — Я хочу вернуться к вопросу о пропавшей Репнинской.

— Очень странно, что вы выбрали для этого разговора меня. Эта девица вовсе не моя фрейлина, я не несу за нее ответственность.

— Позвольте вам не поверить…

Только почтительность звучала в голосе Никиты, он даже глаза опустил в пол, но оба поняли, что разговор перешел в новое качество.

— Объяснитесь, князь!

Исчезла просто женщина, перед ним сидела королева, взметнулся острый подбородок, полная рука уткнулась в бок, в этом жесте было что-то простонародное, непреклонное. «О, конечно, она сильнее меня, эта козырная дама! Я не буду сводить с тобой счеты, гордая женщина, я паду ниц, чтоб пробудить в тебе сострадание, но Мелитрису ты мне отдашь…» — так думал Никита, думал важно и торжественно, а сам уже частил, сыпал подробностями, рассказывая про письмо Мелитрисы и про якобы обещанный драгоценный убор, и про визит Бернарди, который рылся в сундучке девушки. Последнее, он высказал не как догадку, а как случившийся, точно известный ему факт. Екатерина не перебивала ни словом — слушала.

— Естественно предположить, что Мелитриса тоже арестована, — закончил Никита свой рассказ, — но я справлялся. Тайная канцелярия не имеет отношения к ее пропаже.

— У вас такие связи в Тайной канцелярии? — Екатерина саркастически рассмеялась. — Вам можно позавидовать!

— Мне сейчас не до смеха, ваше высочество. Бернарди арестован, и Ададуров, и Елагин…

— Все эти люди пострадали за одно и то же — верность мне! Не понимаю, какое отношение к ним может иметь эта девица?! — воскликнула Екатерина и замолкла, удивившись неожиданной догадке. Усилием воли она стерла с лица озадаченное выражение. Что хочет от нее этот въедливый, бесцеремонный князь? А ведь когда-то он был очень мил.

— Помогите найти Мелитрису, ваше высочество, — ответил ее внутреннему монологу Никита.

— Вздор какой! При дворе говорят, что ваша Мелитриса бежала с мужчиной… — Ей хотелось добавить, что подобная дурнушка с любым сбежит, только помани, но она одернула себя.

— Слухи для того и существуют, чтобы скрыть истину. Она не сбежала, — Никита повысил голос, — ее похитили. Я знаю, Мелитрису силой увезли какие-то люди… и подозреваю, что они искали то же, что Бернарди.

Он ожидал от великой княгини чего угодно, только не этого вдруг словно смятого, униженного выражения, она даже как-то странно сгорбилась, отвернув лицо.

— Умоляю вас, князь, верить мне. Я не имею к похищению вашей подопечной никакого отношения. Да и зачем мне?

— Из-за ваших писем, — фраза сама слетела с губ Никиты, сорвалась и камнем полетела вниз в бездонную пропасть, и оба замерли, ожидая, когда слова ударятся о дно и вернутся к ним рассерженным эхом.

Никита уже жалел о сказанном. На щеках великой княгини зажглись два оранжевых пятна, словно румянец слился с румянами и появился как золотушная сыпь.

— Вы знаете, где эти письма? — глухо спросила Екатерина.

— Да… пока в безопасности.

Обладатель внутреннего голоса завозился где-то за пазухой, пискнул высокомерно: «Князь, до чего ты дошел?» — «Молчи, гуманист!» — так же жестко, разумеется, мысленно, ругнулся Никита.

Направляясь во дворец, он совсем не так хотел построить разговор. Письма Екатерины лежали у него в кармане камзола, и он собирался только половчее выбрать момент, чтобы предъявить их, как главный козырь обвинения. А в этой небольшой гостиной, глядя в золотистые глаза, он отчетливо понял, что не сможет, не осмелится достать их и бросить в лицо гневное обвинение: «Вы обманщица, сударыня!»