Канцоньере

Симон, когда тебе пришло на ум

От имени меня за кисть схватиться, –

Чего б тебе не дать ей ухитриться

При красоте такой и речь, и ум,

Чтоб мне вздыхать по ней не наобум:

Другим на то плевать, ведь мне казниться –

Но смотрит кротенько твоя юница,

По виду скажешь: не поднимет шум.

И коль я говорю ей пару слов

И внемлет мне без видимого гнева –

Чего б ей не болтнуть мне пустяков?

Пигмалиона мраморная дева

Любила тыщу раз, а я готов

Любить и раз любезное мне древо.

LXXIX. S’al principio risponde il fine e ‘l mezzo

Ужли и середина, и конец

У лета будут как его начало?

За все тринадцать так не омрачала

Она мне дни мои, теперь – конец.

Амур, скорее мне страви конец:

Я перепил воды возле причала,

Меня заколебало, укачало –

Кинь вервь, где из воды торчит конец.

В плавучести теряя что ни сутки,

Я в ней моими мыслями тону,

В моей погибели, пред очи чутки.

В чем держится душа, но я тяну.

Вот на меня, поднявшись из закрутки,

Садится смерть – и я иду ко дну.

LXXX. Chi `e fermato di menar sua vita

Кто обрек себя на жизнь

Промеж волн, между утесов,

Смерти ищущий в дубке,

Близком, видно, к потопленью, –

Пусть скорей спешит он в гавань,

Коли есть к рулю ветрило!

Ауре руль и ветрило

Я отдал, вступая в жизнь,

Уповая встретить гавань,

Но застрял среди утесов,

А причина к потопленью –

Не в волненье, а в дубке.

Заперт наглухо в дубке,

Плыл, забыв глядеть ветрило,

Прямо в лапы потопленью.

Но потом Кто дал мне жизнь,

Передумав, снял с утесов.

С тем забрежжила мне гавань.

Ни одна не брежжит гавань:

В море глухо, как в дубке,

Что сидит в зубах утесов!

Но с раздутого ветрила

Вижу брег: иную жизнь –

И взываю к потопленью.

Не из тяги к потопленью –

Но чтоб просто видеть гавань,

Обрывающую жизнь!

Но мне вид: сижу в дубке,

Донельзя полны ветрила

Ветра – в сторону утесов.

Коль живым уйду с утесов

И изгнанью-потопленью

Вдруг натянет нос ветрило,

Чтоб мне кинуть якорь в гавань,

Притушив огонь в дубке –

Я б такую принял жизнь!

Давший потопленью жизнь,

Мне, в дубке среди утесов,

В гавань прежде вдуй ветрило!

LXXXI. Io son s'i stanco sotto ‘l fascio antico

Я так устал под заскорузлым грузом

Моей порочности, моей вины, –

Что стать боюсь добычей сатаны,

Предавшись снова ненавистным узам.

Когда-то мне польстил своим союзом

Дух запредельный, борствуя за ны, –

Но кинул мя для горнея страны:

Мой взгляд его не ловит, ходит юзом.

Но глас его поныне все в ушах:

Убогие, вот лоно благодати,

Придите, коли сила есть в ногах!

Да кто ж тепла мне столько сможет дати,

Чтоб стал я аки голубь во перах –

Чтоб от тщеты земной мне воскрылати?

LXXXII. Io non fu’ d’amar voi lassato unquancho

Я вас не разлюбил, любезный друг,

И ввек не разлюблю, извольте видеть, –

Но как себя устал я ненавидеть!

Как надоело жаловаться вслух!

Хочу гробницу белую вокруг,

И над – прозванье той, кому обидеть

Меня легко – во мраморе откнидеть:

Я там наедине с собой сам-друг.

Но если сердце, полное любви,

Еще вам дорого не для издевок –

При нем вы прячьте коготки свои.

Пусть сплин ваш ждет других командировок,

Пусть гнев ваш дальние ведет бои, –

Простив меня за все, в чем был неловок.

LXXXIII. Se bianche non son prima ambe le tempie

Пока не стали белыми виски

И прошлое не стало настоящим, –

Я буду кланяться стрелам свистящим

Амура, кои на помин легки.

От них теперь не жду какой тоски

Иль тщи, откуль исхода не обрящем:

Проклятая стрела с жужжаньем вящим

Мне только что царапает соски.

Глаза теперь не плачут, хоть убей их,

Но в них слезы пока еще стоят,

Поднаторелые в своих затеях.

И чувства – греются, а не горят,

И сплю иль нет – в оказиях обеих

Сна роковые девы не смутят.

LXXXIV. Occhi piangete: accompagnate il core

– Глаза, настало время плакать вам:

Чрез вас погибель наша вторглась в сердце.

– Ах, нет, мы в этом только страстотерпцы,

К тому ж, мы плачем, как подстать глазам!

– Нет, уверяю вас, Амур бы к нам

Не смог попасть, не распахни вы дверцы.

– Ах, да, но с сердцем мы – единоверцы,

Так вот и наказанье б пополам!

– Ну, нет, позицьи ваши как-то хилы:

Вы составляли первый эшелон, –

На вас пришелся натиск вражей силы.

– Вот так всегда: у сильных свой закон,

Поди-ка докажи им свой резон,

А слабые – неправы и унылы.

LXXXV. Io amai sempre, et amo forte anchora

Любил всегда и все еще люблю,

И с каждым днем готов любить сильнее