Канцоньере

Таков обычай наш!

Лети ж в соседстве с теми,

Кто, дамы вдалеке ревнивой,

Начало даст поэме!

XXIX. Verdi panni, sanguigni, oscuri o persi

Зелен, черно-лилов у любимой покров

Или ал, как коралл или лал, –

Злата кос дорогих нет у разных других,

И лишила она сердце воли и сна,

И дороги уму больше нет ни к кому,

И душе – иль не быть, иль вовек не избыть

Сладких грез и томительных слез!

Путь мой, вправду, суров: иногда я готов

Жизни бал, где счастлив не бывал,

Кинуть ради иных благ, отнюдь не земных,

Но земная весна – ощущенью дана,

Мысль о смерти саму прогоняет во тьму,

И любовная прыть, и желанье винить

Тер пят снос от волос ее кос.

От Амура даров я весьма нездоров:

Подустал, рай же все не настал.

Лишь один вижу спих со страданий моих:

Болью умудрена, в ней проснется вина, –

У себя на дому гнев и гордость приму,

Чтобы кротко отмстить ей и душу излить,

Словно пес, что все муки изнес.

В год средь черных годов взял я принял под кров

Черный тал ее глаз, их овал,

И божок из лихих наделил мне от них

Сердце мукой без дна, и душа влюблена,

А зачем, не пойму, – в ту, что веку сему

Взглядов дивная сыть, – а она, может быть,

Камень бос, не боящийся рос.

Плачьте, пятна зрачков, – приговор ваш таков:

Ваш провал жгучей муке предал

Сердце крепей былых, где пожар все не тих,

Где гуляет одна вожделенья волна, –

Оттого, потому там не жить никому, –

А чтоб можно в ней жить – надо душу отмыть

Роз алей, зеленей юных лоз.

Дичь здоровых голов – вот мой мысли улов:

Потерял коли прежний накал,

Пусть последний твой штрих будет сталью под дых, –

Если смерть от рожна в самом деле красна

От того и тому, кто в любовном дыму

Ищет жизнь удушить, чтоб посмертно зажить,

Словно босс, средь небесных колес.

Точки дальних миров! Иль от ваших дворов

К нам попал этот дивный фиал,

Полн лучей неземных, – лавр в сияньях сквозных,

И чиста, и честна, и всегда зелена,

И бесстрастна к тому, что душе ни к чему:

Молньям в ней не ходить, ни ветрам не блудить, –

Лавр-колосс, что в пустыне возрос!

Пусть предмет мой таков, что любой из певцов

От похвал, спетых к ней, бы схудал.

И поэтов таких, чей бы в жилу был стих

Нет, и память одна удержать не вольна

Совершенств этих тьму и в очах по уму:

Чтоб тюрьму затворить, где ей славу творить

Под разнос должен я, ибо спрос

Ваш удовлетворить бы не смог, а корить –

Так вам просто не станет вопрос.

XXX. Giovene donna sotto un verde lauro

Холодней, белее снега,

Что не знал палящих лет,

Донну юную под лавром

Встретил я: лицо и кудри

До сих пор в моих глазах,

На какой ни спрыгну берег.

Скоро ли желанный берег?

Хладный огнь сожжет снега.

Сердцем тих, без слез в глазах,

Жду в теченье долгих лет,

Сединой упудрив кудри,

Единенья с дивным лавром.

Я бреду, как тень, за лавром –

Скоро, скоро Стикса берег:

Все белей, все реже кудри,

Солнце жжет, томят снега,

Время прочь стремит свой лет

У последних дней в глазах.

Столь красы, сколь есть в глазах,

Изъявленной жестким лавром,

В беге прежних, наших лет

Не найдешь: облазь весь берег!

И, как луч палит снега,

Жгут меня златые кудри.

Вдруг исчезнут прежде кудри,

Чем замечу страсть в глазах,

Где все ночь и все – снега, –

У подруги, ставшей лавром:

Я хочу увидеть берег,

Коль не вру, уже семь лет.

Ты, родясь чрез тыщу лет, –

Мысли те ж, иные кудри –

Знай: и я топтал сей берег,

Состраданья ждал в глазах,

Здесь, под росшим чинно лавром,

И сгорал, смотря в снега.

Злато и топаз в снега

Кинь: все блеск кудрей в глазах

Ярче их! Скорей бы берег!

XXXI. Questa anima gentil che si diparte

Когда бы ей покинуть этот мир

Пришлось чуть до… Ну, словом, ране срока…

Когда б (а сомневаться в том – жестоко)

Ее потом приял блаженных клир!

Будь там она, где Марс лучит в эфир, –

И Солнце стускнет для земного ока:

Ведь вкруг нее, прибывшей одиноко,

Достойных душ тотчас возникнет вир.

Уйдет она за Марс – тотчас Луна,

Венера, Солнце, Марс – теряют в свете:

Всех этих звезд сиятельней она.

С Сатурном у нее ничто в предмете,

Но коль взлететь к Юпитеру должна –

С ней в блеске не поспорить ни планете.

XXXII. Quanto pi'u m’avvicino al giorno estremo

Чем боле приближаюсь я ко дню,

Что обрывает горести земные,

Тем легче мчат назад часы шальные,

Тем мене уповаю я и мню.

Вы, помыслы о страсти, сохраню

Недолго вас: как ковы ледяные,

Плоть тает, отходя во дни иные,

Когда истому на покой сменю.

А вместе с плотью тает обольщенье,

Так вызывавшее в уме моем

Веселье, горечь, страх иль возмущенье.