Каникулы совести

В тот день мы впервые (впервые для меня, конечно!) представили на обозрение друг другу наши обнажённые до купальных лоскутков тела — такие разные и непохожие: перламутровое, ладное — Кутино, атлетическое с идеально ровным молочно-шоколадным загаром — Игорево, мучнисто-бледное, безволосое, рыхлое — Альбертово (нездоровое, сказал бы я, когда бы всей России не было известно, что начиная с десяти лет Александр Гнездозор ни разу ничем не болел, — очевидно, тут имели место банальные видовые признаки) и, наконец, мое — тощее, по-стариковски синее в краснотцу, с чудовищными венами на ногах и прочими красотами. А зато я — широко известный в узких кругах учёный!

В довершение беды безбашенный Кострецкий объявил, что нас ждут водные состязания — и Кутя, главная русалочка России, должна будет выбрать победителя, в награду которому подарит поцелуй.

Я с ужасом ждал, что вот сейчас бедняжка вспылит и с гневом откажется, — но та приняла предложение с восторгом и даже захлопала в ладоши: ей импонировала идея в кои-то веки выступить в роли арбитра, а не объекта для оценки. А я, старый дурак, и плавать-то толком не умел. Пришлось взять своё в клоунаде, исполнив юмористический номер: «Толстая тётенька взяла абонемент в бассейн», — зрители мои хохотали до слёз, особенно Кострецкий, вообще страстный ценитель смешного. Сам-то он был отличным пловцом и трижды переплыл пруд туда-сюда разными стилями и в рекордные сроки, — но в тот день победа досталась всё-таки президенту Гнездозору, который поразил нас тем, что, захватив в охапку огромный булыжник, безвылазно просидел под водой пятнадцать минут, за всё это время не выпустив на поверхность ни одного предательского пузырька.

К трём часам, усталые и весёлые, шли обедать куда Бог на душу положит. Обычно угощала Кутя — может быть, в силу своего сиротского детства она была очень гостеприимным человечком. Но как-то собрались и у Альберта — и надо было видеть, с какой застенчивой гордостью тот продемонстрировал мне свою оригинальную столовую в стиле «хай-тек» — модном в годы его юности, а теперь уже отсвечивающем ностальгическим ретро. Я оценил. Это помещение, полное жутковатых металлических деталей и сверкающих поверхностей, до боли напомнило мне одну недорогую, но уютную кафешку, где мы, стареющие, но ещё моложавые сотрудники Института Психотерапии, лет сорок назад справляли корпоративные вечеринки.

Сообщать об этом Бессмертному Лидеру, который, кажется, не на шутку гордился своими дизайнерскими талантами, я не стал. Тем более что и весёлая, солнечная Кутина столовая по части вкуса была немногим лучше — незатейливый «кантри» с брутально-занозистым столом, сиденьями-пнями и, главное — растянутым вдоль стен сучковатым плетнём, из чьих волосатых прорех то там, то здесь торчали подсолнухи, а в одном из углов притулилось аляповатое чучело петуха с бешеными стеклянными глазами и распяленным в немом крике клювом. Сельский рай, да и только.

Оба этих, таких разноречивых, но равно кичевых варианта всякий раз производили на меня настолько сильное впечатление, что однажды я не выдержал — и, так сказать, в плане альтернативы пригласил всю честную компанию к своему столу — чопорному, но стильному.

Увы, мои первоначальные ощущения от него плачевнейшим образом оправдались. Обед не удался. Суровость и чинность обстановки так давила всем на мозги, что мы только и смогли, что в полном молчании и без особого аппетита справиться с безвкусной жвачкой, что принёс нам бакенбардистый метрдотель, — и даже балагур Кострецкий как-то притих и ни разу не прицепился к бледной подавленной Куте, казавшейся прозрачной в этих серозеленоватых стенах. Слегка уязвлённый — хоть это было и глупо, — я сказал себе, что больше ноги моей не будет в этом угрюмом помещении, — и на сей раз (тут я вынужден слегка забежать вперёд) сдержал своё слово.

В числе концептуальных развлечений стоит мельком упомянуть ещё так называемый «файв-о-клок» (попросту полдник), а также, без сомнения, «свечку» — традиционное послеужинное собрание в просторной рококошной гостиной Кострецкого, полной зеркал, подсвечников, гипсовых и деревянных статуй и золочёных плевательниц, — где об эту пору воцарялся интимный полумрак и все рассаживались на меховом ковре вкруг небольшого бронзового подносика, на котором хозяин прочно устаканивал и торжественно зажигал от лучинки длинную, толстую восковую свечищу, — рассаживались, чтобы в порядке живой очереди поведать друг другу потаённые мысли и чувства, навеянные пережитым днём с его мелкими радостями и горестями. Увы, боюсь, я был здесь единственным, кто мог узнать и в полной мере оценить наивно-помпезный стиль позднепионерского Альбертикова детства.

Люфт-пауза между «мероприятиями». О ней стоит сказать особо.

Как ни была дружна и весела наша компания, ближе к полднику мы начинали ощущать, что устали и слегка друг другу поднадоели, — и, отпив традиционный чай, с благодушного разрешения Кострецкого разбредались по углам — проветриться. Но, как известно, даже в огромном мегаполисе люди не застрахованы от случайных встреч, что уж говорить о территории Дачи, где места для приятных прогулок, собственно, наперечёт. И вот тут-то начали выявляться всякие забавные тенденции и взаимосвязи, на которых я, человек аналитического ума, не могу не остановиться.

Во-первых, наши счастливые влюблённые. С каждым днём они удивляли меня всё пуще. Каникулы бывают раз в году, казалось бы, эти двое должны пользоваться любой свободной минуткой, чтобы побыть наедине. Но нет. Я очень скоро заметил — да и трудно было не заметить, — что они, как ни странно это звучит, вовсе не стремятся к совместному времяпрепровождению. То есть, конечно, в компании они смотрелись вполне пасторально, да как-то само собой подразумевалось, что и ночи они проводят в одной постели, — но, видимо, большего им и не требовалось.

Хуже того, порой мне казалось, что они даже нарочно избегают друг друга! Смех смехом, но, прошвыривая свои старые кости по территории, я ни разу не встретил их в тандеме, — всегда по отдельности, в сильно разнесённых в пространстве точках, что едва ли могло быть простой случайностью. Я отметил это про себя — однако пока не спешил делать какие-либо далеко идущие выводы. Возможно, им просто не о чем было разговаривать?.. Всё-таки разница в возрасте была у них куда больше, чем казалось извне, и это не могло не сказываться на отношениях.

Впрочем, замечу ради справедливости, что Альбертик точно так же не спешил оставаться наедине и со мной, — что, надо сказать, коробило меня куда сильнее (тем более что тогда я ещё не понимал причины). А вот в приятном обществе Кострецкого его можно было застать довольно часто. О чём беседовали между собой эти важные государственные мужи? В это я, человек простой и мирный, даже и вникать не хотел, — а посему, завидев (а, скорее, заслышав, ибо Кострецкий был большим хохотуном) эту пару издали, всегда старался вовремя свернуть в сторонку — просто чтобы не обрекать бедняг на тягостную, но необходимую участь развлекать старого, нудного и, в сущности, глубоко им постороннего гостя. Деликатность — моя прирождённая черта.

В таких вот немудрёных поисках своей ниши я и натыкался в конце концов на Кутю, которая точно так же, как я, бродила по розовым кирпичным, серым асфальтовым или белым пластиковым дорожкам, немного грустная, всеми заброшенная и, как мне казалось, не совсем удовлетворённая жизнью. Удивительно, но чаще всего я находил её именно в тех уголках, которые сам предпочитал для прогулок — розовый сад, уединённые боскеты, необработанная кромка каменистого плато. Элемент Судьбы.

В первый раз мы оба не столько обрадовались неожиданной встрече, сколько смутились — может быть, я даже чуть больше, чем Кутя, которая всегда была готова пожалеть больного, старого и слабого. Однако на следующий вечер, едва не столкнувшись лбами в розовом саду, мы, не сговариваясь, сделали вид, что так и надо, — и гуляли вместе аж до самого ужина, причём теперь уже я, старый пень, рассказывал ей свою жизнь, млея от того, как она ахает в восторге или ужасе от моих непритязательных бытовых перипетий. (О своей второй женитьбе я ей, правда, не рассказал). В третий раз это было уже сложившейся традицией. Забавно, но мы, такие непохожие и вместе с тем чем-то похожие — старик и ребёнок, предоставленные сами себе — отлично дополняли друг друга.