Канон Равновесия

В коридоре полегчало, но ненамного. От вечного в этих стенах сквозняка мысли прояснились, а от гулкого эха собственных шагов наоборот, хотелось бежать, как будто за мной гналась шайка наемных убийц. И не хочу я никому ничего рассказывать, оставьте меня в покое! Я как могла отмахивалась от тревожных мысленных вопросов родни. Хотелось куда-то бежать, что-то немедленно делать, что-то менять в этом внезапно опостылевшем порядке вещей! Но как? И зачем?

Ткнулась лбом в цветные пластинки витражного окна, в которое сочился лунный свет, перечеркнула своей тенью причудливое отражение оконного переплета на полу. Нет, так нельзя. Это просто-напросто усталость, нужно взять себя в руки. Выспаться, наконец. А то уже начала шорохи и шелесты спящей крепости за привидения принимать.

Лунный свет стал вести себя странно. Его лучи вместо того, чтобы падать так, как им полагается, принялись изгибаться и плясать, складываться в странные, туманные видения. Жуткие видения.

Из черноты космоса вырываются корабли. Их много, нездешних стальных птиц; в клювах и под крыльями прячется смерть. Они летят прямиком к Динтару, готовясь изрыгнуть ее на головы ни в чем неповинных обитателей…

…Даэннэ. Сияющие Тьмой, ревущие от натужного потока Силы Колонны. Круг, собранный из наших и динтарских Хранителей. Черно-фиолетовая сфера планетарного щита, в которую ушло все до капли. Даэннэ, захлебывающийся собственной кровью, хлынувшей горлом… Но щит выдерживает первые плевки летучей смерти.

…Поле боя. Тысячи и тысячи воинов, все народы Оси без исключения. Ирлеррские смертоносные дротики, причудливые машины алден, ярость наших и ифенховских оборотней, безрассудная людская храбрость против… кого? Как ни старалась, я не могла разглядеть ни лиц, ни фигур — только хищные корабли чужаков. И угрозу…

…Волк, пробитый навылет снарядом. Мой собственный отчаянный крик. Отец и его всепожирающий Свет. Стаи Жнецов над головами своих и чужих…

Пылающий лик Войны. Безликая маска Смерти.

Черный даэйр, поднимающий павших в бой. Снова. И снова. И снова…

И тут я поняла, что тихо подвываю от ужаса, впившись когтями отцу в грудь и уткнувшись лицом в его одежду, знакомо и успокаивающе пахнущую медом и сушеными травами.

— Тише, чадо, тише, — мурлыкнул он. — Все не так страшно как кажется.

Я подняла на него глаза и вцепилась еще крепче. Родной до каждой черточки, до каждой морщинки, до каждого шрама. Глянцевые изгибы коротких рожек, смешно торчащих из белой гривы, ласковые глаза, доброте которых не всем и не всегда следует доверять, большие сильные руки, покрытые сетью тонких шрамов. Голос, басовитый и слегка рыкающий. И тепло, жар его огромного сердца, которым он охотно делится с близкими. И с миром, которому предан беззаветно.

— Пойдем-ка, дочка, — он обнял меня за плечи и увлек за собой, накрывая мягкой, но непререкаемой волей. — Поговорим, чаю выпьешь, успокоишься.

Возражать я даже не пыталась. Стал бы он слушать. Да и не беседовали по душам мы слишком давно. С ним я, по крайней мере, смогу прийти в себя.

Родительские покои находились всего лишь этажом выше. Потому мы обошли диск подъемника и двинулись по широкой лестнице — чай не оттопчем ножки. В этот глухой ночной час на пути попались только сонные стражи-даррей, да и те всего лишь почтительно склонили головы. На лицах отчетливо читалось нетерпеливое ожидание смены караула. Еще бы, весь Клан вымотался хуже некуда за последние месяцы.

Оказавшись в родительской гостиной, я с наслаждением вдохнула терпкий травяной запах. Он дразняще разливался из чайника, подвешенного в почти прогоревшем камине. Отец, шурша полами длинного домашнего халата, поспешил снять напиток с огня и разлить по чашкам тонкого золотистого фарфора. Как изящны и точны его движения. Как спокоен взгляд. Незыблем и вечен — невольно думалось мне. Вот только у этой незыблемости больное, измотанное долгим и непосильным больше служением сердце и разбитая душа…

«Клянусь, я найду способ это исправить!»

Дымящаяся чашка сама подлетела ко мне. Красноватый, на ягодах и травах, взвар в ней даже не дрогнул. Я улыбнулась и кивнула отцу. Долго вдыхала ароматный парок, прежде чем пригубить. Чайные сборы отец всегда составлял сам, не доверяя даже маме, и получались они отменными. Я молча смотрела, как он опускается в кресло возле чайного столика и жестом приглашает меня сесть напротив. Совершенный. Уютный. И всегда грозный — даже когда с виду похож на лениво дремлющего сытого кота.

Я забралась в кресло с ногами, сдерживая желание зябко поежиться — кроме тонкой сорочки под ночным халатом ничего не было. К тому же, меня все еще била дрожь от увиденного. Отец выждал, пока я устроюсь поудобнее, сделаю первый глоток. И только потом заговорил.

— Знаю, тебе в последнее время приходится тяжело. Но это, к сожалению, неизбежно, как бы мне ни хотелось тебя от этого оградить…

Желтый кристалл на столе подсвечивал его лицо снизу, рельефно обрисовывая скулы. Мягкое сияние камня отражалось в глазах, делая их похожими на полированное золото.

Ночная тишина выглядела почти торжественно. Частью разума я слышала сонный шелест мыслей обитателей крепости — кто-то нес караул, кто-то засиделся допоздна над книгами и бумагами, кто-то седьмой сон досматривал. Мать дремала за стеной, дожидаясь, пока мы наговоримся. Почему я не могу себе позволить, как в детстве спрятаться в ее объятиях? Я откинулась на спинку кресла, ожидая, пока отец нарушит затянувшееся молчание. Наверное, он подбирал слова.

— Никогда прежде женщина не становилась Опорой Равновесия, — проговорил он. — Никогда с тех самых пор как были посажены Семена. Так говорит Колесо.

— Почему?

Усталость. Стихии, как же она давит на плечи. Как будто кто-то набросил на спину полупустой мешок с нарочно вшитыми внутрь свинцовыми болванками.

— Потому что считают, будто женщина не подходит на роль Хранителя. Будто она способна отказаться от служения ради страсти к мужчине или ребенку. Но десятки тысяч лет до меня считалось, что Хранитель не должен иметь вообще никаких привязанностей, даже к семье, в которой родился.

Я фыркнула в чашку.

— Похоже на бред.

— Традиция, — он сделал глоток, легонько клацнув черными глянцевыми когтями по фарфору. — Нет ничего страшнее традиций. Возможно, изначально она имела смысл. Однако, я доказал ее ненужность самим собой. Ты шагнешь на следующую ступень.

Его тон не оставлял места сомнениям — мне придется это сделать, хочу я того или нет. Я не с отцом сейчас говорила, а с Владыкой Света. Который неизвестно почему решился бросить вызов Колесу и самому Вещему.

— Почему я?

— Так сложилась Судьба, сплелись вероятности. Признаюсь, не без моего вмешательства еще до твоего рождения.