Капер

Возглавлял эскадру четырехмачтовый галеон длиной метров шестьдесят, шириной около восемнадцати и грузоподъемностью тысячи две тонн. Когда-то я работал в этих местах на голландском костере такого тоннажа. На борту было два судоводителя — капитан и старший помощник — и еще механик, боцман и кок-матрос. Вахту мы со старпомом стояли шесть через шесть. Плюс швартовки, которых в удачный день было по две, причем обе на вахте старпома, и мне приходилось просыпаться и подниматься на мостик. Старпом был филиппинцем, который за два года получил диплом вахтенного помощника в «академии» у себя на родине и еще через два года поменял на диплом старшего помощника. Его опыт был равен его образованию. Платили ему за наличие диплома и знание английского языка. Мне приходилось делать не только свою работу, но и обучать старпома. Что радовало — филиппинец усваивал если не со второго, то с третьего раза, и ни разу не пускал пузыри. Пальцы загибал только перед боцманом и коком-матросом, своими соплеменниками. За четыре месяца этого контракта я научился ругаться на английском языке с филиппинским акцентом в течение десяти минут без повторов, а потом первый месяц отпуска тупо отсыпался. По ночам мне снилось, что звонит судовладелец и голосом старпома-филиппинца говорит, что замены нет, что придется работать еще пару контрактов.

Под бушпритом флагмана испанской эскадры висит почти до воды блинд. Два чугунных груза оттягивают его нижние углы. На фок-мачте галеон несет главный парус и марсель, на грот-мачте есть еще и брамсель, а на второй грот-мачте и бизани — латинские. Паруса редкого голубого цвета с золотыми крестами. Кресты большие, от кромки до кромки, и из широких полос. Казалось, ими хотят защитить корабль. В эту эпоху еще верят в чудеса и с тупой монотонностью наступают на одни и те же грабли. Лбы у людей пока что очень крепкие. Пушки стоят на двух палубах, всего пятьдесят шесть. Плюс фальконеты, которые трудно пересчитать. Их установили везде, где только можно. Думаю, фальконетов не меньше сотни. Возле каждого по два комендора в шлемах-морионах и кирасах. На палубах и марсах мушкетеры и аркебузиры. Их много, несколько сотен. Над фальшбортами натянуты противоабордажные сети. Наверняка приготовили известь, чтобы швырять в глаза атакующим. Пожалуй, гезы смогли бы захватить такой корабль, только положив две трети, если не больше, своих людей.

За флагманом шли галеоны поменьше, четырех- и трехмачтовые. Строя не придерживались, двигались кучкой. Испанцы были уверены, что никто не способен остановить их эскадру, поэтому на появление у них по курсу фрегата реакции не было.

Я надел на голову шерстяную шапочку-подшлемник, отсыревшую за время ожидания вражеской эскадры. Йохан Гигенгак подал шлем-морион, украшенный золотой гравировкой в виде пикирующих соколов. На металле морось сбилась в небольшие капли, словно шлем ронял скупые мужские слезы по тем, кто погибнет в предстоящем бою. Тяжесть шлема напрягла мышцы шеи, от них сигнал пошел дальше — и все тело сразу настроилось на бой. Кирасу, украшенную золотыми силуэтами сцепившихся соколов, надел давно, однако такой реакции не было. Видимо, мое тело уверено, что, пока не надену шлем, бой не начнется. Я натянул узкие кожаные перчатки. Они приятно облегали ладони и словно бы наполняли их силой. Пошевелил пальцами, будто играл гамму на фортепьяно, а затем потряс кисти в воздухе, снимая напряжение, как учили в секции по вольной борьбе, в которой я занимался с полгода лет в пятнадцать, научившись нескольким приемам, умения падать и — самое важное — снимать напряжение перед поединком. Я положил правую руку на рукоятку сабли, проверил, легко ли клинок выходит из ножен. Следующими были рукоятки пистолетов в кобурах, которые висели на кожаном поясе с приклепанными к нему золотыми прямоугольничками и застежкой в виде сокола, раскинувшего крылья. Шлем, кираса и пояс трофейные, с последнего приза. Наверное, предыдущий их хозяин обожал соколиную охоту. Я уже не брезгую носить чужие вещи. Даже появилась необъяснимая уверенность, что мне они послужат лучше, чем предыдущему хозяину.

Рядом со мной стоят Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Они внимательно следят за мной и бессознательно повторяют мои движения. Это помогает им справиться со страхом, который, судя по напряженным и побелевшим лицам, полез их всех щелей, будто громадина испанского флагмана навалилась на тот отдел мозга, где таился страх. Не помогло и то, что я приказал выдать всем по двойной порции крепкого испанского вина. Кстати, смелость пьяных испанцы презрительно называют «голландской храбростью».

— Пора по местам, — говорю я своим молодым офицерам.

Оба спускаются на опердек. Один будет передавать мои приказы канонирам обеих нижних палуб правого борта, второй — левого.

— Открыть порты, выдвинуть орудия! — командую я.

Слышатся глухие удары, визг дерева о дерево, короткие реплики.

— Порты открыты! — первым докладывает с правого борта Ян ван Баерле.

Через пару секунд его слова повторяет Дирк ван Треслонг.

— Карронадам целиться по парусам, пушкам — по носовой надстройке! — приказываю я.

Офицеры дублируют команды. Впрочем, целиться пока не по кому, испанский флагман прямо по курсу у нас. Дистанция между кораблями сокращается будто бы прыжками.

До галеона остается около трех кабельтовых, когда я отдаю следующий приказ:

— Лево на борт! Приготовиться к повороту фордевинд!

Фрегат начинает медленно поворачивать. Вот корма пересекает линию ветра. Корабль замирает, словно решая, поворачивать дальше или нет? На баке поднимают стаксель, который как бы нехотя наполняется ветром. Корабль выходит из ступора, продолжает поворот. Когда он поворачивается к испанской эскадре бортом, до флагмана остается чуть больше кабельтова. Даже через просветы между стволом пушки и краями пушечного порта галеон должен быть виден хорошо. Волн в заливе нет, так что не надо рассчитывать, чтобы выстрел произошел из впадины между ними.

— Огонь! — командую я.

Залп орудий растягивается на несколько секунд. Я вздрагиваю при первых звуках его. Я всегда вздрагиваю при первом залпе. Во время остальных — редко, только после продолжительных пауз. Клубы черного дыма заполняют все пространство между кораблями. Я хватаю ноздрями запах порохового дыма. Он резкий, острый. Бьет по ноздрям, подобно кокаину, и точно так же просветляет сознание. Словно благодаря ему, а не ветру, черное облако рассеивается, и открывается вражеский корабль. У него исчез блинд вместе с длинным куском бушприта, сорвало нижние паруса на двух передних мачтах, порядком продырявило остальные и срубило бизань-мачту. Носовая надстройка напоминает свалку бревен и досок, из которой торчит вверх, напоминая мортиру, верхняя часть ствола шестнадцатифунтовой пушки, так и не успевшей выстрелить. Обрывки стоячего и бегучего такелажа развеваются на ветру, напоминая тонких длинных змеек с защемленными хвостами. На марсовых площадках копошатся окровавленные тела. Один мушкетер смог встать, но тут же потерял равновесие и полетел на палубу плашмя. Я как представил, как он сейчас шмякнется, — и мышцы моего пресса моментально напряглись. Впрочем, мушкетер уже, наверное, мертв, ничего не чувствует. Флагман испанской эскадры продолжал двигаться вперед, теряя инерцию.

Фрегат тоже продолжал движение, поворачиваясь к нему левым бортом. Делалось это медленнее, чем мне хотелось бы. И не только мне. Те члены экипажа, кто работал с парусами на палубе и реях, сжав кулаки, нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Страх у них уже прошел. Наверное, успокоительно подействовал вид изрядно потрепанного флагмана испанской эскадры. Если с ним справились, справимся и с другими. Да и запах порохового дыма является хорошим лекарством от трусости. Он словно бы дает сигнал, что есть чем защищаться, что ты силен, способен убить врага.

После залпа орудий нашего левого борта на испанском галеоне завалилась фок-мачта. Упав, она оборвала грота-рей. Парус марсель на грот-мачте превратился в несколько полос разной длины и ширины, которые развевались на ветру, а брамсель обзавелся несколькими дырами разной формы. На второй грот-мачте сорвало латинский парус, вместе с реем выбросило за борт. В кормовую надстройку угодило несколько ядер. Одно выбило дверь в каюту второй сверху палубы и пробило кормовую переборку, так что помещение теперь просматривалась насквозь. Людей на палубах не было видно. Наверное, попрятались по шхерам. Понимают, что следующий залп будет не скоро, но так не хочется покидать безопасное укрытие!

— Право на борт! Приготовиться к повороту! — командую я.

Мы теперь будем маневрировать перед испанской эскадрой, выписывая восьмерки и обстреливая ее из орудий то одного, то другого борта. Два испанских четырехмачтовых галеона грузоподъемностью не меньше тысячи тонн каждый обогнали флагмана, один по левому борту, второй по правому. Наверное, решили помочь ему в случае абордажной атаки. «Левый» выстрелил по нам из погонных орудий, не попав, а за ним и «правый» проделал то же самое, но с немного лучшим результатом. Его ядро калибра, если не ошибаюсь, восемнадцать фунтов застряло в нашей корме выше ватерлинии. От удара фрегат недовольно загудел пустым трюмом.

Мы ответили в обратном порядке. Сначала подпортили носовую надстройку, паруса и такелаж на «правом» галеоне, а затем на «левом». На последнем наши ядра сбили обе передние мачты. Если нет мачт, расположенных в передней половине судна, оно не может двигаться вперед. Паруса на мачтах за мидель шпангоутом лишь помогают передним. Описав «восьмерку», влепили им еще по одному залпу, оставив оба галеона практически без парусов, с развороченными носовыми надстройками и подпорченными кормовыми.

Флагман испанской эскадры к тому времени встал на якоря. Ветер начал сносить его к восточному берегу залива, а им требовалось немало времени, чтобы заменить паруса и такелаж. Теперь он был правым бортом к нам. Из открытых портов выглядывали стволы орудий. Встали на якоря и остальные поврежденные галеоны. Фрегат от них на дистанции кабельтова три, а от флагмана — все четыре. На такой дистанции попасть в корабль, повернутый к ним носом, теоретически было возможно. Проверять это испанцы не собирались. Они ждали, когда мы пойдем на абордаж, не понимая, что кто-то может вести морской бой по-другому. Остальные корабли испанской эскадры дрейфовали позади этих трех, готовые в любой момент прийти на помощь. Только вот никто на них не нападал. Наверное, по их мнению, я воюю неправильно. Осталось достать меня и наказать за это. Фрегат дрейфовал на безопасном расстоянии, демонстрируя готовность напасть, как только испанцы расслабятся. Они не расслаблялись — мы не нападали. Время работало на нас. Пушки и карронады остыли. Теперь мы могли дольше стрелять, не боясь, что порох вспыхнет во время заряжания.